20 декабря 1936 года Сталин устроил прием по случаю очередной годовщины органов госбезопасности. В разгар званого вечера развеселившийся начальник отдела охраны ГУГБ НКВД комиссар госбезопасности 2-го ранга Карл Паукер устроил для вождя спектакль в лицах. Пьяный Паукер повис между двумя чекистами, изображая перепуганного Григория Зиновьева, которого волочили из камеры на расстрел. В какой-то момент Паукер упал на колени и, обхватив руками сапог одного из конвоиров, завопил под хохот собравшихся: «Пожалуйста… ради бога, товарищ… вызовите Иосифа Виссарионовича!» Сталин смеялся до колик. Затем по просьбе аудитории главный охранник НКВД повторил сцену «на бис». Возбужденные зрители ревели и стонали. Кульминация наступила, когда Паукер простер руки к потолку и закричал: «Услышь меня, Израиль, наш Бог есть Бог единый!», после чего ухохотавшийся Сталин замахал рукой, показав, что выступление можно прекратить. Довольные гости бросились выпивать и закусывать за талантливых сотрудников. Праздничный вечер удался.
Спустя четыре месяца Паукера сняли с должности и арестовали. Еще через четыре месяца его расстреляли как «врага народа». У Сталина было специфическое чувство юмора.
Прелюдия 1937 года
На протяжении первой половины 1930-х годов в недрах сталинской юстиции фабриковались большие и малые судебные дела — «вредителей рабочего снабжения» и «Промпартии» (1930), ученых-микробиологов и ветеринаров (1930–1931), меньшевиков (1931), «Ленинградского центра», «Московского центра» (1934–1935), «Кремля» (1935) и прочие. Они служили пробными мероприятиями перед масштабными судебными спектаклями, предварявшими и сопровождавшими Большой террор 1937–1938 годов.
Сталинское государство контролировало цены, зарплаты, местожительство и перемещение, потребление и занятость советских людей. Оно распределяло материальные ресурсы и продовольствие — в зависимости от категории снабжения, полезности и стратификации трудящихся, устанавливало образовательный и культурный ценз, придавало догматам официальной идеологии черты веро-образности, побуждая население к вере в марксистско-ленинскую утопию. «Революция, которая проводилась во имя уничтожения классов, — резюмировал югославский коммунист Милован Джилас, — привела к неограниченной власти одного, нового класса. Все остальное — маскировка и иллюзия». Важную роль играло принуждение людей к выражению фиктивного энтузиазма и единомыслия при помощи ритуализированных церемоний, в том числе демонстраций, митингов, публичных покаяний, разоблачений и осуждений «врагов народа» и т.д. С помощью страха, лжи и лицемерия происходило невиданное в истории духовное растление огромного народа.
После поражения в драке на партийном Олимпе трусоватый Зиновьев капитулировал перед Сталиным задолго до своего ареста
Первый Московский процесс стал инструментом для организации всесоюзной мобилизационной кампании накануне «ежовщины», нуждавшейся в пропагандистской подготовке. Психология осажденной крепости и поиска замаскированных врагов должна была стать массовой. Кроме того, политические обвинения против «зиновьевцев» позволяли дискредитировать Льва Троцкого, обличавшего в эмиграции социализм сталинского типа. Летом 1936 года на Пиренейском полуострове вспыхнула гражданская война между «красными» и «белыми» испанцами. В борьбе с националистами троцкисты играли заметную роль, и компрометация Троцкого позволила бы уменьшить их влияние среди республиканцев в пользу коммунистов, ориентировавшихся на Москву.
Режиссеры: опасения и расчеты
Нарком внутренних дел СССР и генеральный комиссар госбезопасности Генрих Ягода не был в восторге от подготовки Московского процесса. Следы «зиновьевского подполья» по указанию Сталина рьяно искал Николай Ежов, не имевший тогда отношения к кадрам госбезопасности: он заведовал отделом руководящих партийных органов ЦК. Тот факт, что зимой 1936 года Ежов раскрыл «заговор» Троцкого, Каменева и Зиновьева, поразил сотрудников центрального аппарата НКВД, так как они не имели отношения к этому делу. Ведь в итоге следовал неизбежный вывод о непрофессионализме руководителей НКВД, прохлопавших существование законспирированного троцкистского центра. Недоумение усиливал тот факт, что Григорий Зиновьев и Лев Каменев долгое время находились под постоянным оперативным наблюдением, а после убийства Кирова содержались под стражей. Очевидно, что Ягода предчувствовал закат своей карьеры в связи с «троцкистско-зиновьевским» процессом, но противиться энергичному Ежову не мог, и чекисты включились в следственные мероприятия. Главную роль среди них играл начальник Секретно-политического отдела ГУГБ НКВД комиссар госбезопасности 2-го ранга Георгий Молчанов.
В основу сценария легли признательные показания трех арестантов: агента НКВД Валентина Ольберга (см. NT № 3 от 1 февраля 2016 года), преподававшего в Горьковском пединституте, и двух бывших участников внутрипартийной оппозиции — работника Наркомата земледелия Исаака Рейнгольда и Ричарда Пикеля, заведовавшего секретариатом Зиновьева в середине 1920-х годов. При этом Рейнгольд свято верил, что, участвуя в фабрикации дела о мифическом заговоре, он выполняет задание партии. В содержательном отношении показания выглядели стандартно: заговорщическая деятельность, убийство Кирова, подготовка покушений на руководителей ВКП(б), захват власти в СССР с целью «реставрации капитализма». Часть показаний чекисты сочиняли за подследственных, частью они были плодами совместного творчества. Теперь возникли основания для «изобличения» двух главных персонажей.
Сотрудничество с Ежовым Молчанову не помогло — Ежов им остался недоволен. В феврале 1937 года Молчанова арестовали и спустя восемь месяцев расстреляли.
Актеры: мотивы поведения
Близкий соратник Владимира Ленина и «легкомысленный женолюб» Зиновьев снискал известность в качестве партийного диктатора Петрограда-Ленинграда и руководителя Коминтерна в первые годы советской власти. Вместе с Каменевым он высказался против Октябрьского переворота, но затем попал в перечень революционных вождей, во многом благодаря своей кровожадности. В сентябре 1918 года Зиновьев заявил: «Мы должны увлечь за собой девяносто миллионов из ста, населяющих Советскую Россию. С остальными нельзя говорить — их надо уничтожить». Террор в красном Петрограде современники считали одним из самых жестоких, а социолог Питирим Сорокин назвал Зиновьева виновником истребления петроградской интеллигенции. После поражения в драке на партийном олимпе трусоватый Зиновьев капитулировал перед Сталиным задолго до своего ареста. «Лучшие люди передового колхозного крестьянства стремятся в Москву, в Кремль, стремятся повидать товарища Сталина, пощупать его глазами, а может быть, и руками», — сказал зимой 1934 года в своей покаянной речи бывший руководитель ленинградской оппозиции на XVII съезде партии.
Первый глава советского государства Лев Каменев выглядел более симпатичной фигурой. Из него бы мог получиться неплохой министр-социалист в демократическом государстве. Не порывая с Лениным, Каменев протестовал против однопартийного правительства и считался умеренным, «правым» революционером. По одной из версий, даже перед расстрелом он пытался сохранить достоинство, призывая Зиновьева прекратить истерику и вести себя прилично.
На протяжении весны и лета 1936 года следователи требовали от арестованных «разоружиться перед партией», оказывая на них непрерывное давление. По одному свидетельству, с началом лета в камерах Зиновьева и Каменева включили центральное отопление. Зиновьев, страдавший астмой, особенно плохо переносил жару. Наконец измученные заключенные пошли на сделку со Сталиным, пообещавшим им от имени Политбюро жизнь в обмен на участие в антитроцкистском спектакле. Гарантировались безопасность семьям и снисхождение к старым соратникам. Затем будущих подсудимых подлечили и подкормили.
На процесс чекисты вывели 16 человек: 11 бывших оппозиционеров и 5 немецких коммунистов, эмигрировавших в СССР в восторге от успехов социалистического строительства. Первым вменялись в вину организация и руководство террористическим подпольем, вторым — участие в подготовке терактов. Единственным подсудимым, пытавшимся сопротивляться судебному фарсу, стал Иван Смирнов — старый большевик, считавшийся одним из организаторов расстрела адмирала Александра Колчака зимой 1920 года.
Конец вождей
Процесс Военной коллегии Верховного суда СССР по делу «антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» состоялся с 19 по 24 августа 1936 года в Октябрьском зале Дома Союзов. Председательствовал армвоенюрист Василий Ульрих — один из главных исполнителей сталинской репрессивной политики. Роль прокурора исполнял Андрей Вышинский.
Пропаганда вовсю использовала судебный спектакль и сфабрикованные «показания» подсудимых. Однако многие зарубежные газеты и наблюдатели все-таки выразили сомнения в существовании «террористического заговора» Троцкого, Каменева и Зиновьева. Наивные руководители II Интернационала и Международной федерации профсоюзов робко обратились в Москву с просьбой обеспечить права подсудимых, которые в ответ дружно отказались от адвокатов. Сенсационно прозвучали из уст подсудимых имена «правых» оппозиционеров во главе с главным редактором «Известий» Николаем Бухариным, якобы связанных с троцкистами. Один из них, Михаил Томский, заведовавший Госиздатом, узнав о показаниях подсудимых из газет, застрелился еще до конца процесса.
24 августа всех подсудимых приговорили к расстрелу. Вероятно, они рассчитывали, что у них есть 72 часа для подачи прошения о помиловании, но чекисты расстреляли осужденных ночью 25 августа. Затем пришел черед жен, детей и родственников. Страна погружалась в пучину истерики и сумасшествия.
Бывший троцкист и заместитель наркома тяжелой промышленности Юрий Пятаков в знак доказательства своей лояльности предложил Сталину и Ежову собственноручно расстрелять не только всех осужденных по процессу, но и свою бывшую жену Людмилу Дитятеву, арестованную летом 1936 года в качестве «заговорщицы». Бухарин, вернувшийся из отпуска, судорожно писал маршалу Климу Ворошилову 1 сентября: «Что расстреляли собак — страшно рад».
Пятакова расстреляли в НКВД через пять месяцев, Бухарина — через восемнадцать. С моральным и физическим концом вождей Октября наступала эпоха Большого террора.