За свою жизнь Альбер Марке дал только одно интервью журналисту, да и то отвечал на его вопросы крайне односложно. Однажды, когда его хотели расспросить о картинах, предложил просто подойти к окну и полюбоваться на крыши: «Это гораздо интересней…» Выставка Альбера Марке (1875–1947) в ГМИИ им. Пушкина называется «Распахнутое окно» и была задумана кураторами Музея современного искусства Парижа как монографическое исследование творчества выдающегося французского живописца. Экспонаты предоставлены музейными и частными собраниями Европы и Америки, а также Музеем изобразительных искусств им. Пушкина и Государственным Эрмитажем. Экспозиция дополнена картинами советских художников 1920-х годов, испытавших влияние Марке и вдохновившихся его поисками.
Предыдущая выставка работ французского мастера в нашей стране проходила в 1959 году в Государственном Эрмитаже и была составлена главным образом из произведений, принадлежащих вдове художника. Кстати, Марке однажды побывал в СССР, это было в 1934 году. До сих пор как анекдот ходит история: когда его спросили, кто из художников ему больше всего понравился, Марке ответил, что полюбил работу Георгия Нисского «Осень. Семафоры». После этого язвительно говорили, что у Марке вкус «нисский». На самом деле и одного, и другого автора всю жизнь влекли порты и вокзалы, поезда и корабли. У них было куда больше общего между собой, чем могли представить их современники.
Эренбург отмечал в своих мемуарах, что, скорее всего, Марке стал фовистом из-за стеснительности — он не смог сопротивляться напору Матисса и не захотел спорить с другом
Деликатный фовист
Марке отличался удивительной скромностью, что стало почти притчей во языцех: «Я не создан для того, чтобы разговаривать о живописи. Я рисую и пишу. Если кто-нибудь не понял моей картины, значит, в этом либо моя вина, либо вина того, кто не понял, но добавить к моей картине мне, право, больше нечего». Его однокашник по Школе изящных искусств Анри Матисс писал: «Большего бессребреника, чем Марке, я не знаю. У него рисунок твердый, порой острый, как у старых японцев… А сердце у него девушки из старинного романса, не только никого не обидит, а расстроится, что не дал себя как следует обидеть…» Даже удивительно, что он проявил достаточную жизненную стойкость, сумел стать художником и добился успеха и славы, которой старательно избегал. Уже добившись известности, он последовательно отказался от Ордена Почетного легиона и звания академика — это бы вынудило его к большей публичности, которой он всячески сторонился.
Альбер Марке родился в Бордо в семье кондуктора поезда. Однако вскоре мать убедила отца переехать в Париж, мотивируя это тем, что мальчик был близорук и прихрамывал, а значит, ему было бы тяжело жить в провинции. Впрочем, жизнь в столице не сказалась на характере Альбера — он по-прежнему оставался стеснительным и робким юношей, постоянно ощущавшим свое одиночество. В Париже его мать открыла небольшой магазин, на доход от которого и жила семья вплоть до ее смерти в 1907 году. Со школьных лет Альбер стремился рисовать, легкими воздушными рисунками испещрены всего его ученические тетради.
В пятнадцать лет он поступил учиться живописи в Школу декоративных искусств, где познакомился с более опытным Матиссом (тот старше Марке на шесть лет). Матисс однажды уже провалился при поступлении в Школу изящных искусств, на этот раз взаимная поддержка помогла им обоим с успехом выдержать экзамен и поступить в класс к знаменитому живописцу Гюставу Моро, приверженцу мифологических сюжетов. Моро был убежден в том, что главное в учении — это копирование картин старых мастеров. Матисс с Марке пропадали в Лувре и копировали Пуссена, Тициана, Веласкеса. Им оказались созвучны мысли Моро об опасности увлечения модой и погони за успехом: «Положитесь на время, которое все рассудит. Если то, что я сделал, ничего не стоит, мои работы исчезнут, как мертвые листья под осенним ветром, независимо от того, что о них говорят».
После смерти Моро в 1898 году оба художника уходят из Школы — дальше учиться им стало неинтересно. В кармане нет даже дипломов, одно лишь удостоверение учителя рисования начальной школы. Но, несомненно, Марке уже считает себя художником, у него вскоре появляется даже свой маршан, продавец, а в 1899 году он впервые экспонируется на выставке. Вместе с Матиссом он подряжается выполнять малярные работы в Гран-Пале, где в 1900-м должна была проходить Всемирная выставка. В 1905-м, работая вместе с Матиссом в Сен-Тропе, он создает серию морских пейзажей и выставляет их в Осеннем салоне. Это был грандиозный салон — к Матиссу и Марке, а также их друзьям Андре Дерену и Морису Вламинку приходит слава. Их называют фовистами.
Дикие звери
Илья Эренбург отмечал в своих мемуарах, что, скорее всего, Марке стал фовистом из-за стеснительности — он не смог сопротивляться напору Матисса и не захотел спорить с другом, хотя у него самого было мало что общего с этим направлением. Художники выставлялись в седьмом зале Осеннего салона (он проходил в Гран-Пале), и критики назвали этот зал «клеткой диких» — из-за того, что работы молодых художников были написаны экзальтированными, «дикими» красками. Это были яркие в колористическом плане динамичные картины, которые одновременно и привлекали, и отпугивали зрителей. Впрочем, это направление — фовизм (от фр. les fauves — дикие звери) — существовало недолго, довольно скоро каждый из участников пошел своим путем.
Марке всегда было свойственно стремление зафиксировать мимолетное настроение, зыбкий парижский воздух, блеск реки, шелест деревьев… все то, что в общем-то нарисовать нельзя, можно только передать. Кстати, именно поэтому никакие современные репродукции его картин не дают представления о той дрожащей прозрачной атмосфере полотен, когда легкий завивающийся дымок от паровоза растворяется в утренней дымке, замершей над портом и тающими вдалеке кораблями. Сюжетно художника волновало то, что вдохновляло его с детства, — железнодорожные мосты и вокзалы, порты, корабли (не забудем, что его отец был железнодорожным служащим) и, конечно, городские пейзажи. В первую очередь Париж.
Именно Марке увидел Париж не в солнечной, а в перламутровой серой гамме, которую сумел передать в своих полотнах. Эта серебристая зыбь навсегда закрепилась за нашим восприятием города и вдохновила Максимилиана Волошина на строчки: «В дождь Париж расцветает, / Точно серая роза…» Видимо, образ этот был настолько точен, что одним из первых коллекционеров Марке стал Иван Щукин. Собирая по парижским мастерским самое лучшее, Щукин привозил это в Москву, будоража общественное мнение. В его коллекции была 41 работа Анри Матисса и 9 работ Марке. После революции они были переданы в Государственный музей нового западного искусства, позднее расформированный.
Ничего не кончено
«У Марке нет мастерской. Он работает в гостиной, — вспоминал Валентин Катаев свое посещение квартиры художника в Париже в середине тридцатых. — Это был район Нового моста. Над Сеной, за грубыми баржами, в синеватом, как бы мыльном воздухе слабо виднелись два куба Нотр-Дама…» А уже в начале войны в эту же мастерскую заглянул Илья Эренбург, принесший Марке в подарок русскую икону. Он рассказывал о событиях на фронте, обсуждал с женой художника Марсель события в городе. Сам Марке молча стоял к ним спиной и смотрел в окно. Потом обернулся и сказал фразу, как будто ничего не значащую: «Еще ничего не кончено». О чем он думал, Эренбург так и не понял. В его голове никак не умещалась начавшаяся война и этот хрупкий, невысокого роста человек, всю жизнь рисовавший Сену.
«Перед тем как нацисты вошли в Париж, — вспоминала потом Марсель Марке, — мы переехали на юг Франции, в местечко Сере в районе Перпиньяна, а потом в сентябре 1940-го перебрались в Алжир, где и жили до мая 1945-го». Она не договаривает, что уехать в Алжир они были вынуждены, скрываясь от немцев, потому что участвовали в Сопротивлении. Собственно, за это Марке позже и хотели наградить Орденом Почетного легиона, от которого тот отказался. Марсель Марке вспоминала, как познакомилась с художником — «маленьким, с виду застенчивым и как бы растерянным. Он приводил меня в замешательство, так мало походил на людей, которых я до сих пор знала. Я водила его по улицам и дорожкам Алжира; он говорил мало, больше улыбался».
Именно Марке увидел Париж в перламутровой серой гамме. Эта серебристая зыбь навсегда закрепилась за нашим восприятием города
После войны Марке заболел: «Я чувствую, что каждый день все больше и больше погружаюсь в усталость». Уже после операции и незадолго до смерти он неожиданно для всех встал и написал свои последние восемь холстов — тот же самый серый Париж, что и раньше, но еще более пустой и гулкий, одинокий и неподвижный из-за падающего снега. Марсель однажды робко спросила у него: «Я тебя никогда не стесняю?» На что художник ответил: «Никогда. В твоем присутствии я могу оставаться наедине с самим собой». Его похоронили в городке Ла-Фретт-сюр-Сен, на севере от Парижа, на холме, возвышающемся над Сеной. Оттуда прекрасно видно все то, что он так любил при жизни.
Фото: © Martinie/roger-viollet/roger-viollet/afp/east news, ГМИИ им. А.С. Пушкина