Открывать новую сцену решили «Матросской тишиной», спектаклем Олега Табакова по пьесе Александра Галича. В свое время эта постановка стала настоящим культурным шоком для столичной публики. Тогда, осенью 1990 года, Табаков не только реабилитировал и вернул русской культуре имя Галича, но и восстановил историческую справедливость: «Матросской тишиной» должен был открыться театр «Современник». Таким образом Табаков зарифмовал две эпохи, закольцевал историю между двумя «оттепелями».
ГЕНЕРАЛЬНАЯ РЕПЕТИЦИЯ
На юного Табакова разгром спектакля в 1957 году произвел ошеломляющее впечатление, и, хотя это трагическое событие произошло, как говорит теперь Олег Павлович, «в другой жизни», эта жизнь не отпускала его долгие годы и десятилетия. Галич подробно описал историю убийства спектакля в своей повести «Генеральная репетиция». Именно там он приводит реплику чиновницы, ставшую символом советского лицемерия и презрения: «Вы что же хотите, Александр Аркадьевич, чтобы в столичном молодом театре шел спектакль, в котором рассказывается, как евреи войну выиграли?!» В том легендарном спектакле сыграл, возможно, свою лучшую роль — Абрама Шварца — Евгений Евстигнеев.
КОГДА ТАБАКОВ СЛЕДИТ ЗА СПЕКТАКЛЕМ ИЗ ЗАЛА, ОН ЗА МНОГИМИ АКТЕРАМИ ГУБАМИ ПОВТОРЯЕТ ТЕКСТ, А НА «МАТРОССКОЙ» ЕЩЕ И ПРОИГРЫВАЛ ЗА МАШКОВЫМ КАЖДЫЙ ЭПИЗОД: НА ЛИЦЕ ЕГО, КАК В ЗЕРКАЛЕ, ОТРАЖАЛИСЬ ТО СМЕХ, ТО РЫДАНИЯ, ТО УЖАС, ТО ГНЕВ, ТО ОБИДА
Сегодня «Матросскую тишину» 1990-го называют лучшей режиссерской работой Табакова. В том упраздненном спектакле «Современника» он играл две эпизодические роли и с тех пор мечтал вернуться к «Матросской тишине». В 1980-е, когда формировался первый репертуар молодой студии, об этом не могло быть и речи. А в 1990-м Табаков предложил роль Абрама Шварца своему студенту — Владимиру Машкову. Тому было чуть за двадцать. Эта роль стала для Машкова во всех смыслах судьбоносной: после премьеры он проснулся большим артистом. Сам Табаков выходил на нескольких спектаклях в роли коммерсанта из Палестины Вольфа Меера, который вернулся в родной Тульчин, не справившись с ностальгией. В 1990-м Табакову было 55 — идеально подходящий возраст для роли Абрама Шварца. Но он почему-то не решился.
Машков не раз признавался, что тогдашним успехом своим он обязан Табакову, который раскрыл в нем артиста, слепил, отполировал. Конечно, роль Абрама Шварца они сделали вместе, и пронзительный образ старого наивного, простодушного еврея из местечка весь соткан из табаковских зарисовок, рассказов, ассоциаций. Когда Табаков следит за спектаклем из зала, он за многими актерами губами повторяет текст, а на «Матросской» еще и проигрывал за Машковым каждый эпизод: на лице его, как в зеркале, отражались то смех, то рыдания, то ужас, то гнев, то обида.
«Матросскую» называют «синей птицей» Табакерки: вполне закономерно, что новый виток истории начинается с нее. В каждом репертуарном театре есть такой спектакль-ветеран, на котором сменяются поколения, и по его составам можно проследить всю театральную биографию. Первый исполнитель роли Давида, один из основателей театра, Александр Марин, тогда, в 1990-м, уже формировался как режиссер, и сегодня на его счету десятки спектаклей в России и за ее пределами. Марин — основной режиссер-постановщик нынешней Табакерки и автор новой версии «Матросской». Юные Евгений Миронов и Сергей Безруков начинались как артисты с роли Давида Шварца.
Марина Зудина, Анастасия Заворотнюк, Ольга Блок-Миримская — это «первые» девушки «Матросской». А какая удивительная была в этом спектакле Саша Табакова, сыгравшая одну из самых ярких ролей — студентку Людмилу, влюбленную в Давида и сочиняющую душераздирающие стихи! Сегодня в новую «Матросскую» вошло новое поколение табаковцев: это в основном выпускники театрального колледжа, совсем молодые артисты совершенно другой страны.
МЕЧТА КАК ЭПИТАФИЯ
Нынешняя «Матросская» — продукция постсоветская и постоттепельная. Вписать ее в контекст и образ нового времени — задача трудновыполнимая. И не только потому, что пьеса устарела или изменился театральный язык, а потому, что время сегодняшнее невнятно, размыто и абсолютно бесформенно. 1957-й был предчувствием больших перемен, воздух уже был разрежен, и оставалось только сделать первый вдох. 1990-й был пиком перестройки и гласности, когда голова кружилась от нахлынувшей свободы и уверенность в необратимости перемен была абсолютной. Осени 2016-го достались, с одной стороны, торжество милитаризма, ксенофобии и мракобесия, а с другой — ощущение растерянности, подавленности и страха.
И КОСТЮМЫ КАЖУТСЯ СТИЛИЗОВАННЫМИ, И КОСИЧКИ ПРИВЯЗАННЫМИ, И ВОДКА НЕНАСТОЯЩЕЙ, И БОЛЬ ТЕРПИМОЙ. НО ПЬЕСА ГАЛИЧА КАК РАЗ О НЕСТЕРПИМОЙ БОЛИ, ОТ КОТОРОЙ ЗАДЫХАЕШЬСЯ И ВОЕШЬ
Всё, против чего кричит драма Галича, расцвело пышным красно-коричневым цветом в современной России при единогласном одобрении громоподобного большинства. Политические песни Галича сегодня вновь стали пугающе актуальными, а сам Галич, будь он жив и с нами, мог бы попасть в список «пятой колонны», и портрет его с клеймом на лбу красовался бы рядом с портретами прочих «национал-предателей». Эти предлагаемые обстоятельства выводят «Матросскую тишину» за пределы чистой исторической драматургии и возвращают в пространство творческого инакомыслия, в разговор сегодняшний — острый, столь же неприятный для сегодняшней власти, как когда-то для власти прошлой.
Попытка смягчить удар, дать советскому цензору сладкую пилюлю обернулась тогда для Галича неловким трусоватым жестом: приписанный им четвертый акт «Тишины», повествующий о всеобщем безоблачном счастье героев в советской стране, даже читать было невозможно, настолько он был фальшив и бездарен. Табаков, работая над сценической редакцией пьесы в 1990 году, отказался от этого прилизанного действия без сожаления.
Образ клетки, придуманный художником Александром Боровским, безошибочно отображал то время, с которым мы расставались: клетка-дом сменялась клеткой-городом, клетка-общежитие — клеткой-вагоном, а клетка мира — клеткой войны. А над клеткой парил в черном небе оркестр с раскрытыми на пюпитрах нотами и разбросанными букетами красных роз. Мечта, ставшая эпитафией.
Клетка Боровского на новой, большой сцене выглядит как обломок прошлой эпохи, случайно зависший между мирами. Декорация кажется маленькой, старомодной, а фигурки в ней — почти кукольными, с печальными надтреснутыми голосами.
Старшего Шварца играет Федор Лавров — актер взрослый, опытный, но все равно молодой, и это молодая задорность, трогательная неуклюжесть провинциала делает его похожим, скорее, на чеховского Епиходова, чем на старого еврея из Тульчина. Он и ругается, и обижается, и плачет немножко понарошку, словно подчеркивая театральность, сказочность происходящего. Этой обаятельной сказочностью отмечен весь спектакль, наполненный светлой печалью и даже какой-то тоской по утраченному. Как в знаменитых стихах Бориса Рыжего «Как хорошо мы плохо жили». Оттого и костюмы кажутся стилизованными, и косички привязанными, и водка ненастоящей, и боль терпимой. Но пьеса Галича как раз о нестерпимой боли, от которой задыхаешься и воешь. Вот эту боль несет в себе Павел Табаков, который играет Давида Шварца, еврейского мальчика со скрипкой, стыдящегося своего отца и мечтающего о карьере музыканта. Он еще только нащупывает роль, которая его по-настоящему ранит, — и это, пожалуй, одно из главных настоящих событий новой «Матросской тишины».
ВЧЕРА И ЗАВТРА
Новое здание театр ждал почти двадцать лет. Собственно, вся история Театра Табакова — это история ожиданий. Когда студийцы уже были готовой труппой, а афиша названий — полноценным репертуаром, советские чиновники отказывались признавать театр театром. Официальный статус Театр Табакова получил лишь спустя десять лет после фактического рождения. С конца 1990-х ждали новое здание, которое все никак не строилось. В подвал на Чаплыгина приходили мальчиками и девочками, и не все дождались своей большой сцены: кого-то не стало, кто-то уехал, кто-то ушел из профессии, кто-то предпочел другой театр.
Новое здание на Сухаревской сверкает мрамором и огнями, сцена его выстроена по всем мировым стандартам техники. На торжественное открытие прибыли отцы города и прислали телеграммы отцы нации. 80-летний Табаков едва сдерживал слезы. Его первые выпускники, которым уже под шестьдесят, жмурились от ярких ламп, как кроты, вылезшие из норок. Юные студийцы — ученики театрального колледжа — держались куда уверенней. Именно им предстоит обживать новый, современный дом, строить ему биографию, заполнять оперативную память этого хайтека памятью эмоциональной.
Вместе с «Матросской тишиной» на большую сцену переберутся еще несколько спектаклей старой Табакерки, но уже в этом сезоне нам обещают первую настоящую премьеру нового театра. Алексей Федорченко, один из самых ярких представителей современного российского кино, предложил театру совершенно неожиданный и масштабный проект. Это спектакль по «Книге царя Давида» Стефана Гейма. Тут уж все масштабы и технологические чудеса новой сцены будут использованы по максимуму. Среди обсуждаемых планов есть и «Пигмалион» от Евгения Писарева, и «Первый вариант Вассы Железновой» от Александра Марина, и «Леди Макбет Мценского уезда» от Аллы Сигаловой. Впрочем, театр — это не только «веселенькое занятие» (по определению Олега Табакова), но и весьма непредсказуемое. За что мы его и любим.
Фото: Ксения Бубенец, RUSSIANLOOK.COM, Вячеслав Прокофьев/ТАСС
