В 20-х годах XVII века два миссионера-иезуита десантируются с джонки китайских контрабандистов в дикой японской глуши. Падре Родригеш и падре Гарупе прибыли в Японию, уже много лет огнем и катаной выкорчевывающую у себя католицизм, не только чтобы поддержать огонь веры на краю света, но и чтобы выяснить судьбу миссионера падре Феррейры (реальная историческая фигура), вроде бы отрекшегося от Христа. Церковь в Японии миссионеры застают в катакомбном состоянии и, несмотря на грязь, плохую еду и вшей, поначалу даже испытывают огромный энтузиазм от такого возвращения к корням. Но затем в деревню входит карательный отряд, который выявляет христиан, предлагая жителям плюнуть на глиняную табличку с изображением Христа или Мадонны. Трое заложников отказываются это сделать, и их распинают в полосе прилива. Средний из распятых призывает Господа, но небеса отвечают молчанием.
Евангелие 2.0
Так, с лобовой аллюзии на Евангельский сюжет, начинаются многочасовые хождения зрителя по мукам в новом фильме Мартина Скорсезе — экранизации романа Сюсаку Эндо о злоключениях иезуитов в Японии эпохи Токугава (или период Эдо, 1603–1868. — NT). Страдания за веру — главный аттракцион фильма, на 70% состоящего из молитв, богословских диспутов и прочего продакт-плейсмента ордена иезуитов (принимавшего деятельное участие в подготовке съемок). Если бы не божественно красивая природа Тайваня (где снимался фильм вместо дорогой Японии), зритель мог бы не выдержать и повторить жест отступника Феррейры. К счастью, Скорсезе усвоил урок истории: красотам в «Молчании» уделено не меньше внимания, чем в католических храмах, возведенных после Реформации.
Оценивая это тяжеловесно-монументальное кинополотно, одновременно величественное и унылое, как картины Эль Греко, нельзя избежать сравнений с другим «Молчанием» — экранизацией того же романа, снятой в 1971 году японцем Масахиро Синодой. Сравнение еще нагляднее выявляет то, что не раз артикулировал и сам Скорсезе: снятая им американская версия истории — кстати, даже более близкая букве первоисточника, чем японская — продукт стопроцентно католического, более того, колониального дискурса, где японский сюжет подается с точки зрения (и языком) его протагонистов-европейцев.
Скорсезе усвОИл урОК ИстОрИИ: КрасОтам в «МолчаНИИ» уделеНО Не меНьше вНИмаНИя, чем в КатОлИчесКИх храмах, вОзведеННых пОсле РефОрмацИИ
Синода снял картину о том, как культурный колонизатор ломает себе хребет под тяжестью «бремени белого человека» и с изумленным облегчением возвращается к брутальной человеческой натуре. Фильм Скорсезе — это Новый Завет 2.0: все параллели между биографией героев и сюжетом Евангелия, в первоисточнике намеченные пунктиром, режиссер проводит толстой сплошной, не стесняясь дорисовать на экране актеру Энрю Гарфилду, играющему Родригеша, лицо Христа с картины того же Эль Греко. Фильм Синоды, снятый 30 лет назад, кажется не только более деликатным, но и более современным, секулярным, человеческим. «Молчание» Синоды — это молчание Бога, равнодушно наблюдающего за страданиями своих детей.
вопрос веры
Скорсезе прочел книгу Эндо в 1988-м, сразу после конца съемок «Последнего искушения Христа». Слухи об этом фильме еще до монтажа вызвали истерику у фундаменталистов, и чтобы снизить накал страстей, Скорсезе, вернувшийся в лоно католический церкви после 10 дней, проведенных в реанимации в 1978 году, показал сырую сборку фильма избранным церковным иерарахам, в том числе арихиеписокопу Епископальной церкви Джону Муру. Через несколько дней Мур прислал режиссеру роман «Молчание».
Скорсезе был очарован сценой отречения героя от веры (с голосом, звучащим с небес) и счел неуместным на экране эпилог, подробно излагающий жизнь Родригеша уже в качестве японца. В его версии история крушения и поражения превратилась практически в агиографию. Неудивительно, что еще до премьеры Скорсезе возил картину в Ватикан (главный зритель — Папа — остался очень доволен).
Сетуя на наивность или излишнюю теологичность, тягучий сюжет или почти порнографическое внимание к кровавым экзекуциям, стоит учитывать, что «Молчание» — не просто фильм. Это форма существования старого религиозного контента в новом медиа: не на фреске, мозаике или в алтарной живописи, а в аудиовизаульном произведении для широкого экрана. Однако во времена постмодерна искусство воспринимается публикой исключительно в потребительском, развлекательном контексте. Как писал протестант Гегель, «мы можем находить изображение Марии достойным и совершенным — это ничего не изменит, мы все же не преклоним колен». Мы можем находить зрелищными изображения котиков (да, у Скорсезе они есть!) или тихоокеанских марин — но это не заставит нас поверить небритому Эндрю Гарфилду, кротко утверждающему с экрана, что миссионеры, прибывшие в Японию на галеонах, груженых ружьями, несли на острова не меч, но мир.