«Насчет политзаключенных. У нас их нет» — эти слова советское и российское общество слышало в разных вариациях практически от всех глав государства за последние полвека: от Никиты Хрущева («Правда», 1959 год) и Михаила Горбачева (1986 год, интервью L'Humanité) до Владимира Путина (2012 год, на встрече с политологами) и премьер-министра Дмитрия Медведева (2013 год, интервью государственным телеканалам). После амнистии 1956 года казалось, что эпоха политических лагерей закончилась.
В 1959 году Хрущев заявил, что в СССР нет политзаключенных, а противостоять коммунизму могут только психически ненормальные люди. Действительно, с 1959 года КГБ снижает число арестов по политическим причинам и переходит к так называемой «профилактике» с целью снижения протестной активности — сюда входили и «беседы» с гражданами, которые были замечены за общением с иностранцами или распространением самиздата, и запрет на выезд за рубеж, и снятие публикаций, и проработка на партсобранииях или на страницах газет (к концу 1980-х «профилактике» подверглось около полумиллиона человек). Однако считается, что именно это высказывание Хрущева стало триггером для масштабного использования психиатрии в карательных целях. Все разговоры об освобождении политзаключенных не касались узников психиатрических больниц, так как последние формально и так были «освобождены от наказания». Тем не менее людей держали в психиатрических больницах за политическую деятельность еще в 1991 году.
«За клевету» и «за войну»
Показательно, что, когда в 1965 году были арестованы Андрей Синявский и Юлий Даниэль, московское общество с ужасом думало о том, что писатели поедут в лагеря к уголовникам. В 1967-м в самиздате выходит книга Анатолия Марченко «Мои показания», описывающая послесталинские политические лагеря.
В 1960–1972 годах существовала одна конгломерация лагерей, куда отправляли «политических» (разбавленных военными преступниками или, в просторечье, осужденными «за войну»), — Дубравлаг в Мордовии. К 1972 году остались три лагеря строгого режима и один особого. К 1980-му — только ЖХ/385/3 (мужская и женская зоны). При этом надо учитывать, что осужденные по более легким политическим статьям (то есть, например, по религиозным или за «распространение клеветнических измышлений…») отбывали наказание в обычных уголовных лагерях.
8 февраля 1986 года Михаил Горбачев заявил L'Humanité: «Теперь насчет политзаключенных. У нас их нет… За убеждения у нас не судят», но уже через год «несуществующих» узников совести пришлось выпускать
В 1972 году открылись новые политические лагеря — «Пермь-35», и «Пермь-36», и «Пермь-37», до которых было сложнее добраться на свидание родственникам заключенных. Наибольшую известность приобрел «Пермь-36» (теперь там музей). В августе 1972-го из Мордовии в Пермь было переведено более сотни политзаключенных, которые помимо лагерей содержались также в двух тюрьмах — Владимирской и Чистопольской. В 1978 году, после того как Галина Салова, жена диссидента Кронида Любарского, распорядителя фонда помощи политзаключенным и одного из учредителей Дня политзаключенного в СССР, сфотографировала здание Владимирской тюрьмы, политзаключенные оттуда были переведены в Чистопольскую тюрьму в Татарстане. Владимир входит в туристическое Золотое кольцо, одиозное здание могли лицезреть и иностранцы.
«Обещаю не участвовать»
С наступлением перестройки власть поначалу шла по традиционному пути отрицания. 8 февраля 1986 года Михаил Горбачев заявил L'Humanité: «Теперь насчет политзаключенных. У нас их нет… За убеждения у нас не судят», но уже через год «несуществующих» узников совести пришлось выпускать.
Андрей Сахаров написал Горбачеву письмо, в котором вежливо и терпеливо, как истинный ученый, разъяснял, кто такие политзэки и почему их надо освободить. 4 августа 1986 года в Чистопольской тюрьме Анатолий Марченко начал бессрочную голодовку с требованием освободить всех «политических».
25 сентября 1986 года председатель КГБ Виктор Чебриков доложил на заседании Политбюро, что число осужденных за «особо опасные государственные преступления» — 240 человек. Понятно, что цифра была приблизительной. С одной стороны, в нее были намеренно (с целью создания путаницы и приуменьшения количества собственно «политических») включены люди, осужденные за сугубо уголовные преступления, например, валютные махинации. С другой — не вошли люди, направленные на принудительное лечение, а также осужденные по «клеветнической» (1901) статье и «религиозным» 142-й и 227-й.
В 1986 году на ряд политзаключенных оказывалось очень серьезное давление, чтобы они подписали заявление с отказом от общественной деятельности (такое обещание было взято и с академика Сахарова перед возвращением из горьковской ссылки). Их на несколько недель вывозили в СИЗО по месту жительства, возили по знакомым улицам и сулили немедленную свободу. Поэтессе Ирине Ратушинской, например, дали свидание с мужем, причем «проявили гуманность» — разрешили обняться. После отказа подписать заявление ее отправили обратно в мордовский лагерь.
Известны поименно
8 декабря 1986 года Анатолий Марченко скончался в результате голодовки в Чистополе. Возможно, под влиянием резонанса, который получила его смерть в зарубежной прессе, Политбюро принимает решение освободить политзаключенных. Одно из главных требований диссидентов формально было удовлетворено, но в реальности процесс освобождения и закрытия политических лагерей затянулся на 5 лет.
В самом конце декабря московский корреспондент The Sunday Times сообщил о создании в СССР специальной комиссии по этому вопросу; судебные решения по делам осужденных за «антисоветскую агитацию» начали пересматривать. Как ни странно, причины такой гуманности советского правительства были названы честно: политические дела «вызывали для нас в прошлом неудобства и создавали напряженность в наших отношениях с другими странами».
Интересны численные оценки. Начальник Управления по гуманитарным и культурным связям МИД СССР Юрий Кашлев утверждал, что в стране менее 200 человек отбывают наказание по «тяжелым» статьям 70 («антисоветская агитация и пропаганда») и 1901 («распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»), при этом вовсе умолчав о религиозных статьях. Между тем в «Списке политзаключенных СССР» Кронида Любарского поименно значилось вдвое большее число людей, включая приблизительно 300 «политических», которые отбывали наказание по сфальсифицированным уголовным обвинениям.
Сообщалось, что все освобожденные обратились к властям с прошениями о помиловании. В сознании интеллигенции и власти этот акт был и остается связанным с признанием вины
После возвращения в Москву в феврале 1987 года Сахаров снова поднимает в письме Горбачеву болезненный вопрос. 11 февраля представитель МИДа Геннадий Герасимов заявил, что освобождено 140 человек и планируется освободить еще столько же. При этом сообщалось, что все освобожденные обратились к властям с прошениями о помиловании. В сознании интеллигенции и власти этот акт был и остается связанным с признанием вины, хотя юридически это не соответствует действительности.
Как писала позднее писательница и правозащитница Зоя Крахмальникова, отказавшаяся (как и ее муж Феликс Светов) подписать «помиловку» в марте 1987 года, «Мы могли выйти на свободу, вернуться домой, к своим детям и внукам. Нам предложили в обмен на свободу дать заверение в том, что мы не будем нарушать закон. А значит, косвенно признать, что мы его нарушили, исповедуя свою веру».
С диссидентами, категорически отказавшимися просить помилования, поступали по-разному: скажем, «отказник» Иосиф Бегун и священник Сигитас Тамкявичюс не были освобождены сразу, но их выпустили спустя пару недель. А Владимир Русак, который из лагеря был привезен в Лефортово, после отказа писать заявление отправился обратно в лагерь. Член Рабочей группы по расследованию использования психиатрии в политических целях Анатолий Корягин вообще отказался обсуждать эту тему, тем не менее спустя месяц вышел на свободу. Тем же «явочным порядком» была освобождена правозащитница Татьяна Великанова, приговоренная к 4 годам лагеря и 5 годам ссылки «за антисоветскую агитацию и пропаганду» и за все время следствия принципиально не давшая никаких показаний и не подписавшая ни одного документа. В ответ на непрошенное помилование Великанова заявила, что не признает его законным и требует реабилитации, и добровольно осталась в казахской ссылке, вернувшись домой только в конце июля 1987 года, по семейным обстоятельствам не досидев всего два месяца до истечения срока приговора.
Процесс освобождения
Большинство советских политзаключенных были освобождены в феврале — апреле 1987 года. Как сообщали «Вести из СССР»*, на апрель 1987 года в «Перми-36», например, содержались 37 человек (5 политзаключенных, остальные осуждены за военные преступления или шпионаж).
25 июня 1987 года был выпущен первый политзаключенный лагеря особого режима «Пермь-36» — Леонид Бородин. Освобождались досрочно или амнистировались и те политзаключенные, которые сидели по сфабрикованным уголовным обвинениям, например, в хранении наркотиков.
Потом процесс замедлился, требуя в случае «особо опасных преступников» отдельных усилий правозащитных сообществ. Так, 15 января 1988 года академик Сахаров передал Горбачеву список заключенных, в отношении которых дела следовало пересмотреть.
Один из самых сложных и спорных моментов касался осужденных по 64-й статье («измена Родине»). Пермский прокурор в одной из бесед заявлял, что люди, осужденные не за шпионаж, а за попытку побега за границу, тоже будут освобождены, и действительно, в некоторых случаях 64-я статья была переквалифицирована, а срок снижен до фактически отбытого.
Тем не менее политические преследования продолжались — хотя и в гораздо меньших масштабах. Видимо, последним политическим делом в СССР можно считать дело Валерии Новодворской и Виктора Данилова, которое было прекращено 23 августа 1991 года «в связи с изменением обстановки».
На следующий день после провала путча группа бывших политзаключенных (среди них Татьяна Великанова и Елена Санникова) обратилась к президенту России Борису Ельцину с призывом поднять вопрос о немедленном освобождении оставшихся политзаключенных (большинство из которых сидело за переход государственной границы и отказ служить в армии по религиозным причинам). Обращение заканчивалось словами: «Указы об освобождении политзаключенных не должны походить на те лицемерные и унижающие указы, которыми нас освобождали в 1987–1988 годах. Сегодняшнее освобождение <…> должно быть полным и безотлагательным».
В 1991 году уже существовала Комиссия по правам человека Верховного Совета, которую возглавлял бывший политзаключенный Сергей Ковалев, в единственный оставшийся политический лагерь «Пермь-35» приезжали иностранные делегации и журналисты, о голодовках сообщали по советскому радио…
Только 7 февраля 1992 года из «Перми-35» были освобождены по помилованию последние семь человек. В тот же день начальник лагеря вышел в отставку.
Продолжение следует
Лагерь «Пермь-36» для «осужденных за особо опасные государственные преступления» в 1998 году стал музеем истории политических репрессий — через него прошли люди с самыми разными взглядами, но которых объединяло одно: они боролись с советской властью, и она их боялась. Русский националист Леонид Бородин, украинский националист Василий Стус (погиб в заключении), сионист Натан Щаранский, православный диссидент Глеб Якунин, правозащитник, главный редактор «Хроники текущих событий» Сергей Ковалев — холодные камеры лагеря и небо в клеточку в прогулочной камере — так они жили годами. Но 3 марта 2015 года музей «Пермь-36», объявленный госпропагандой «пятой колонной», прекратил свою работу.
Последним политическим делом в СССР можно считать дело Валерии Новодворской и Виктора Данилова, которое было прекращено 23 августа 1991 года «в связи с изменением обстановки»
В современной России нет отдельных лагерей для «политических». Политзэки отбывают наказание в самых разных местах лишения свободы, в том числе и со «славным» прошлым — Надежда Толоконникова сидела в Потьме в Мордовии, Мария Алехина — в Перми. Снова есть политзаключенные и во Владимирской тюрьме — это, например, Николай Карпюк, известный украинский националист. Не исключено, что проходящий по «болотному делу» Максим Панфилов станет еще одним политзэком (его предшественником был также «болотник» Михаил Косенко), которого отправят на принудительное лечение в знаменитые Белые Столбы — психиатрическую больницу, через которую прошло не менее 50 диссидентов.
Официально в нашей стране, как и в советское время, политических заключенных нет.
* Правозащитный бюллетень, издавался Кронидом Любарским в Мюнхене в 1978–1991 годах.
Фото: архив Павла Марченко, архив Леонида Бородина, семейный архив Зои Световой, представлены пресс-секретарем агенства «Сохнут» Давидом Шехтером, «Параллели события люди» (Голос Америки, 2013–2015, автор Н. Болтянская, реж. К. и К. Сахаровы), скриншот russia.tv, архив Варвары Бабицкой
