За что вас арестовали?
Мне вменили несколько эпизодов по митингу на Болотной площади. Сначала обвинили в ограничении действий омоновца, который бил лежачего парня. Я ему помешал это делать. А потом появились еще два полицейских, к которым я вроде как применял насилие.
А что было на самом деле?
Демонстранты выстроились, держа в руках барьеры, ОМОН напирал, били нас дубинками. Полицейский Алгунов пробрался ближе и несколько раз ощутимо так вдарил мне по голове. Я ему кулак показал: мол, я тебе… Но не ударил! А он мне в висок дубинкой зарядил, у меня даже кратковременно сознание замутнялось. Ну в общем, в итоге суд признал этого Алгунова потерпевшим. А в моих действиях суд увидел состав преступления.
Вы после первых арестов по «болотному делу» активно протестовали. Участвовали в пикетах, стояли с плакатом у здания Следственного комитета. Уехать не было мысли?
Нет. Как уехать? У меня мать пожилая, жена, двое детей. Понятно, что в тюрьму не хотелось. Но уехать — сложное решение. Нет, если точно знаешь, что посадят, тогда одно. А так до последнего думал, что пронесет. Я стоял у Следственного комитета, держал плакат «Свободу узникам 6 мая». Подошел офицер, сказал: пройдемте. Отвезли в отдел, там люди в штатском начали меня снимать и обсуждать, «он это или не он». Но вроде решили, что ошиблись, и отпустили. Я расслабился даже как-то. А через неделю звонят и говорят: приезжайте, надо что-то уточнить. Я утром с работы поехал в отдел, коллегам еще сказал, что скоро вернусь. Вот и вернулся — через четыре года. Меня сразу окружили четверо, и понеслось: допрос, опознание. Ну и все, закрыли.
«Главное: никаких показаний давать не нужно в принципе. Лучше молчать»
Правила игры
Можете дать какие-то практические рекомендации — как себя вести, когда понимаешь, что стоит ждать ареста?
После того, как меня первый раз взяли, и я понял, что горячо, я провел подготовку. Убрал всевозможные флешки и диски из дома. Не потому, что там было что-то противозаконное, а просто, чтобы не забрали. Одежду унес, в которой был на Болотной. Но им же все равно: изъяли при обыске другую одежду. Так заведено: взять побольше всего при обыске и не вернуть. Потом попробуй — получи обратно. А на суде все изъятые у подсудимых вещдоки вообще никак не фигурировали. И никому ничего не вернули.
Еще важно ни в коем случае не пользоваться помощью назначенного адвоката, которого вам дает следствие. Это ваш враг, который работает против вас, его надо тут же слать и категорически отказываться, чтобы он что-то подписывал. И главное: никаких показаний давать не нужно в принципе. Лучше молчать. Им без разницы, что ты скажешь. Они должны тебя допросить и этот допрос они должны приложить к делу. Если молчишь, это уже плохо для них. Но в любом случае, что бы ты там ни говорил, это будет использовано и переиначено против тебя. Мне дали один из самых больших сроков по «болотному делу», несмотря на то что у меня были смягчающие обстоятельства: дети и пожилая мать. Я бы получил меньше, если бы молчал в тряпочку.
Мой товарищ, петербургский депутат Максим Резник, в свое время около месяца провел в СИЗО по той же статье, что и вы. Он рассказывал, что в камере был ритуал: «смотрящий» поставил всех новичков в ряд и по очереди выспрашивал детали уголовного дела. В зависимости от ответов распределял места в камере — как там говорят, «шконки в хате». У кого авторитетнее статья, тому более комфортное место доставалось.
В СИЗО я с таким не сталкивался. А уже в колонии — да, статья имеет значение. Когда я пришел в отряд, мне место указал представитель, как я его про себя называл, «блатактива». Хорошее место дали из-за возраста и уважаемой статьи, согнали какого-то человека со шконки. Дескать, ты молодец, мента бил. Говорю: да не бил я никого, это меня били. Но это уже никого не интересовало.
Какие вещи брать в тюрьму?
Зубная щетка, паста, шлепанцы пластиковые, кружка, миска, простая темная одежда. Когда поедешь в зону, оставляют только черное, цветные шмотки изымают, одежду подороже тоже заберут.
А суд вы как перенесли?
Это и стресс, и в какой-то мере развлечение на фоне тюремной бытовухи. Когда везут на процесс, это напряженный рабочий день с утра до самого вечера. С конвоем, конечно, непросто бывало. В Мосгорсуде люди, пришедшие поддержать, передали мне цветочки. Менты говорят: давай мы их проверим и обратно вернем. Я отдал, они посмотрели и выкинули. Я разозлился и отказался из клетки выходить. Ну как так нагло обманывать можно? Они выволокли меня, электрошокером в живот и в ногу сразу. Два пальца на ноге онемели, только через два месяца начал их чувствовать.
Потом еще в Никулинском суде был эпизод. Я как-то там права на суде качать начал, менты решили проучить. Устроили полный шмон, заставили раздеться полностью догола и говорят: приседай…
Унизительная процедура…
Естественно, под камерами всё. Стоишь голый, а они напротив в форме, с дубинками издеваются. Я присел три раза, а он говорит: давай еще. Отвечаю: все, хватит, не буду больше. Ну он шибанул меня. Не сильно в принципе, даже не то чтобы больно, но обидно, унижение такое от собственного бессилия.
Лагерные уроки
Как психологически адаптироваться к жизни в колонии?
В принципе, бояться нечего, если ты нормальный человек и ведешь себя аккуратно. Надо следить за языком, никаких обещаний не давать, не брать на себя обязательства. Детвора иногда ведет себя неадекватно: играют в карты, когда денег нет, загоняют себя в ситуации. Хотя, бывает, и взрослые мужики такой ерундой занимаются.
Михаил Ходорковский писал в одной из своих тюремных колонок, что за решеткой важно избавиться от привычки считать дни.
Да, он прав. Я был в таком состоянии, это мрак. Знаете, вот вы сейчас напомнили, у меня прям мороз по коже прошел. Это страшно. Пока я считал дни, особенно в штрафном изоляторе, у меня начались настоящие проблемы с психикой. Барабанил в дверь и кричал, что не могу сидеть один. Не знал, как полчаса просидеть. Знаете, что такое клаустрофобия? Панические атаки накрывали. Я в какой-то момент дошел до предела своей психики. И основное, что привело к этому, — подсчет дней. Я составил табличку, где отмечал, сколько осталось сидеть. А потом понял, что этого ни в коем случае нельзя делать. От этого буквально можно свихнуться. Я на таблетках только вышел из этого состояния. Потом проще стало, вроде прошло все. Но за 15 дней до освобождения снова накрыло по полной программе. Помню, стою на проверке и чувствую, что меня сейчас сорвет и я побегу, начну орать. На грани я был.
Расскажите про быт в колонии.
Я сидел в двух колониях: одна в городе Стародуб, другая в Клинцах. Обе где-то в 150–180 км от Брянска. Подъем в шесть утра. Только 1 января в семь утра вставать разрешали. Отбой в десять вечера, разве что 31 декабря до часу ночи можно не ложиться. Баня раз в неделю стандартно. Кормят более-менее нормально, если не считать, что они могут заладить одну и ту же рыбу и давать ее полгода подряд. Одна и та же селедка, каждый день в течение месяца. Жирная, соленая. Я ее так-то не ел никогда. Ну а тут, что поделаешь? Приходится. В Клинцах-то после бунта заключенных получше стало — и с кормежкой, и к врачу каждый день можно попасть. А вот в Стародубе проблема вообще попасть в медпункт. Там со всем были проблемы: хочешь в баню попасть, а тебя не пускают в твое законное время. Начинают придумывать различные причины: то десять человек соберитесь сначала, то время уже закончилось, хотя по режиму еще больше часа. Да и с водой в Стародубе постоянные проблемы были.
«Пока я считал дни, особенно в штрафном изоляторе, у меня начались настоящие проблемы с психикой»
А есть ли возможность в колонии пользоваться библиотекой, языки, например, учить?
Я пытался заставить себя читать учебники, ходил на занятия по английскому. Там что-то вроде школы для недоучившихся. Если до 30 лет у тебя нет среднего образования, ты должен в обязательном порядке эти занятия посещать.
Вы же кандидат наук…
Директор школы про меня услыхал и говорит: если хочешь, ходи к нам на английский язык. Но в школах и ПТУ занятия существуют формально, в реальности они составляют процентов пять от их должного количества. «Спецконтингенту» физически тяжело просто сидеть на уроке. Я учился в ПТУ, и за счет того, что сам все посещал и других агитировал ходить, кое-как набиралось 3–4 человека на занятия. Иначе бы вообще не с кем было проводить занятия. Мне казалось, что это развлечение: сиди, слушай, что-то рассказывают. Но для них это пытка — сидеть в классе. Они будут делать что угодно, но не это.
Политические vs уголовники
Буковский мне в свое время говорил, что в советских тюрьмах политзэков уважали. Он рассказывал, как зашел в камеру и на него стал огрызаться кто-то из молодых заключенных. Смотрящий, старый авторитетный вор, его одернул и всем сказал: этого не трогать, мы все за свое сидим, а этот — за общее.
Нельзя сказать, что сейчас в зонах как-то выделяют «политических». Статья, конечно, имеет значение. И конфликты бывают, хотя и не из-за политики. Там ведь свои тюремные порядки, которым нужно подчиняться. В СИЗО, например, нужно «держать дороги»: между камерами натягиваются веревки, и по ним идет трафик: цепляют носки и передают друг другу записки, телефоны, всякое. Ночь напролет так. Все камеры обвязаны, везде должен быть человек: два стука — тяни. Но когда я судился, на голодовке сидел, потом инфаркт, не было возможности держать. Был на меня серьезный наезд — вплоть до того, что со мной разбирался смотрящий за всей «Матросской», я с ним пару раз по телефону поговорил. Хотели применить ко мне санкции, но в итоге обошлось.
Существует ли до сих пор разделение на «черные» и «красные» зоны? Есть ли неформальные категории заключенных?
Существует, но «красная» и «черная» зоны — это крайние состояния. В реальности в каждой колонии свои сложившиеся порядки, которые находятся между этими крайностями. Черные — это беспредел осужденных, красные — беспредел ментов. В Клинцах, например, до бунта право на насилие администрация отдала группе заключенных, человек пятьдесят, которые творили, что хотели, издевались над всеми. «Козлами» таких на зоне называют. Выкачивали деньги, там большие суммы фигурировали. После бунта их собрали в отдельный отряд, оградили сплошными листами, забор метров шесть, им уже опасно было с остальными. Я с ними сидел несколько дней, с четырьмя из этих «козлов». От них же самих слышал про живодерства, как кому-то они загоняли иголки под ногти, кому-то вырвали зубы плоскогубцами.
Ходорковский писал, что сидел «мужиком» (то есть работал, соблюдал правила, установленные ФСИН. — NT). Вы тоже, наверное?
Да, как и основная масса. Хотя там, где я сидел, такая классификация употреблялась крайне редко.
Насколько изменились ваши взгляды на жизнь после почти четырех лет за решеткой?
Я увидел, что есть такая параллельная вселенная, которую мы в Москве не видим, — система ГУЛАГа, о которой писал еще Солженицын. Это такая дыра в пространстве. Огороженные территории, между которыми ты перемещаешься в железном ящике. Там свои порядки, свои законы, которые по сути не изменились, если не со сталинских времен, то как минимум с шестидесятых годов. Там какое-то особое мировоззрение у людей, двоемыслие, что ли. Вот я общаюсь с начальником отряда, зашел разговор про Украину. Говорю ему: всем же известно, что наши войска в Донбассе. Он и не спорит с этим, говорит: но мы же официально об этом как бы не знаем. То есть внутри себя он это знает, но снаружи, официально, он этого не знает. И главное, что его такой порядок вещей устраивает. Он готов так жить!