Уголовное преследование за «возбуждение ненависти» (incitement to hatred) — международное обязательство, принятое еще в 1960-е годы многими странами, включая все европейские и СССР. Впрочем, уголовная ответственность за разные формы «публичного подстрекательства» (в отличие от адресного подстрекательства к конкретному преступлению) существовала почти везде задолго до этого.
В УК РСФСР была ст. 74, которая при смене кодекса, с 1996 года, получила номер 282. С 2007-го ее состав включает возбуждение ненависти и вражды или унижение достоинства людей по самым разным, в принципе — по любым — групповым признакам, но обычно — по этническим и религиозным. Еще в УК РФ была ст. 280 — «попытка мятежа или переворота». На практике обе статьи и в советское, и в постсоветское время применялись очень редко. В 1990-е это вызывало даже протес-ты демократической общественности, возмущенной безнаказанностью радикально-националистической пропаганды.
Карельский сигнал
На рубеже веков такой пропаганды стало заметно меньше. Зато быстро росло расистское насилие наци-скинхедов. В 2002 году, когда принимался закон «О противодействии экстремистской деятельности», основной причиной для такого шага представлялась именно необходимость противодействовать наци-скинхедам. Широкие, местами — просто безразмерные, — формулировки определения экстремизма вроде бы были призваны помочь полиции наконец справиться с угрозой. Ст. 282 с принятием закона не изменилась. А вот ст. 280 изменилась радикально, теперь она — о призывах к экстремистской деятельности, притом понимаемой весьма широко — от терактов до распространения запрещенных книг.
Серьезные перемены начались, видимо, после конфликта на национальной почве в Кондопоге в 2006 году. Политическое руководство осознало, что ультранационалисты — это не только марши и убийства в подворотнях, но и угроза реальных беспорядков
На практике в первые годы после 2002-го за расистское насилие часто судили как за хулиганство. Но применяли и ст. 282 — в 2004–2007 годах приговоры получали в среднем по полсотни «боевых расистов» в год (здесь и далее — по данным Центра «Сова»). После масштабных поправок в УК в 2007 году за насилие постепенно стали судить по другим статьям, и ст. 282 осталась именно для высказываний. Кстати, «за слова» в середине нулевых годов тоже начали привлекать все чаще: количество осужденных выросло с 3 до 45 человек за год.
Серьезные перемены начались, видимо, после конфликта на национальной почве в Кондопоге (Карелия) в 2006 году. Политическое руководство осознало, что ультранационалисты — это не только марши и убийства в подворотнях, но и угроза реальных беспорядков. После Кондопоги от правоохранительной системы стали настойчиво требовать борьбы с выявленной угрозой. Была создана машина центров «Э», которая пересажала в 2007–2010 годах сотни криминальных неонаци и действительно сбила волну расистского насилия.
Количество приговоров за высказывания в те же годы тоже выросло — чуть менее, чем вдвое. Но выросла и доля явно неправомерных обвинений.
Новые статьи
Наверное, в 2011 году антиэкстремистской машине следовало притормозить. Но произошло ровно обратное. Почему? Нет, не из-за начала протестов: ускорение началось до них. Скорее всего, главным мотивом был и остается бюрократический: отчетность-то по всем «преступлениям экстремистской направленности» — от убийств до болтовни в чате — суммарная, а значит, показатели так же суммируются. Именно тогда правоохранители освоили непривычные им ранее (все же оперативники привыкли ловить убийц, а не блогеров) процедуры: начали расследовать высказывания как преступления. И обнаружили, что это гораздо проще. С тех пор количество приговоров за расистское насилие почти равномерно снижалось, а количество приговоров «за слова» неуклонно росло. Ускорения по числу заведенных дел приходились ожидаемо на 2012 и 2014 год — соответственно год протестов в России и год войны на Украине.
И вот за 2015 год, по данным Верховного суда, за публичные высказывания, которые относятся к «экстремистским», осуждено уже более 500 человек — масштаб, непредставимый в Европе. Никак не объяснишь его и какой-то особенной напряженностью внутри страны. Причем доля интернета в делах «за слова» доросла до 90%, почти все случаи — в сети «ВКонтакте». Причин тому две: во-первых, где же у нас и агитировать за что бы то ни было, как не в интернете, а «ВКонтакте» — особо популярна у радикальных групп. А во-вторых, администрация этой сети всегда выдает данные пользователей полиции.
Постепенно растет список применяющихся статей УК. Чаще всего используется по-прежнему ст. 282, нередка и ст. 280. Но это не все. Еще в 2006 году появилась ст. 205.2 (призывы к террористической деятельности). В конце 2013-го — ст. 280.1: призывы к отделению от России любой территории, причем вне зависимости от предлагаемых для этого средств (ранее, впрочем, за это привлекали по ст. 280, так что новая статья — просто лишняя). В 2013-м появился новый состав ч.1 ст. 148 — оскорбление религиозных чувств верующих. Наконец, в 2014 году появилась ст. 354.1. Называется она — «реабилитация нацизма», а на самом деле включает три разных деяния — оправдание или отрицание преступлений, признанных Нюрнбергским трибуналом, клеветнические высказывания о политике СССР в годы Второй мировой и осквернение символов воинской славы России.
Важно подчеркнуть, что многие из этих норм УК сформулированы явно небрежно и местами просто непонятны (что многократно вызывало критику), но у всех есть аналоги в европейских уголовных кодексах. С одной стороны, это означает, что наш УК становится пристанищем чуть ли не всех наименее удачных опытов европейских законодателей, с другой — сравнение результатов наводит на мысль: дело, видимо, не только в формулировках законов, но и в подходах к правоприменению.
Широта толкования
Подавляющее большинство тех, кого судят сейчас «за слова», несут уголовную ответственность за более или менее агрессивные расистские и ксенофобные высказывания. Другую, гораздо меньшую, группу составляют те, кто призывал к боевому джихаду (обычно именуемому терроризмом) или агитировал за соответствующие организации. Все остальные вместе взятые — это незначительное меньшинство, за прошлый год таких было менее двух десятков из пяти сотен. В эту группу входят те, кто призывал украинцев активнее воевать на Востоке Украины, устроить революцию в России, что-то от нее отделить (начиная, естественно, с «Крым — это Украина»), «оскорблял религиозные чувства» и т.д.
Соотнося содержание конкретного высказывания с составом статей УК, наше правосудие умудряется толковать их расширительно. Так возникают явно неправомерные приговоры. 14 человек, например, пострадало в 2015 году. Большинство — за публичное высказывание мнения о войне на Украине. И «украинский фактор» продолжает действовать. Приведем лишь пару примеров 2016 года.
Политическая активистка Екатерина Вологженинова осуждена по ст. 282 на 320 часов обязательных работ (а еще суд постановил уничтожить ее ноутбук и мышь) за призывы к украинским гражданам воевать на Донбассе. Сами призывы не сочли незаконными: все же речь идет о событиях в другой стране. Зато усмотрели возбуждение ненависти к представителям власти (а это нельзя квалифицировать по ст. 282, как разъяснил Верховный суд еще в 2011 году) и к социальной группе «добровольцев из России, воюющих на стороне ополченцев с Востока Украины» (с «социальными группами» вообще много правоприменительных вольностей). Националист Владимир Лузгин оштрафован на 200 тыс. руб. по ст. 354.1 за собственные интерпретации истории бандеровского движения и пакта Молотова-Риббентропа. Это было воспринято как клевета на СССР в годы войны, хотя говорить можно было лишь о незначительных фактических неточностях.
Роль аудитории
В 2015 году количество реальных посадок только «за слова» резко выросло: не несколько человек за год как раньше, а 17. Это во многом связано с тем, что российское правосудие по мере сил анализирует контент высказывания, совершенно игнорируя при этом остальные обстоятельства. Между тем более точная оценка обстоятельств может повлиять не только на наказание, но и на решение о наличии состава преступления. Ч. 2 ст. 14 нашего УК гласит: деяние, похожее на состав какого-то преступления, не является таковым, если не представляет серьезной общественной опасности. Ясно же, что призывать к погрому на съезде «Яблока» — пустое сотрясение воздуха, а вот призывать к насилию тех, кто уже показал, что вполне способен его применять, — потенциально опасно, особенно если спикер авторитетен в своем кругу. За это сидит сейчас Максим (Тесак) Марцинкевич, признанный авторитет боевых неонаци, обращавшийся в своем видеоблоге именно к ним. А вот блогера Антона Носика судят за то, что призывал стереть с лица земли Сирию. Но призывал кого? Читатели Носика не хотят, да и не могут ничего стирать с лица земли, а те, кто может, его точно не послушают. Значит, надо принимать во внимание качество аудитории.
И, конечно, ее размер. И Тесак, и Носик, по крайней мере, имеют аудиторию, значительную по размеру. А вот националист Андрей Бубеев, который, среди прочего, призывал к «уничтожению России» с уточнением — «как то делали чеченцы в свое время», — то есть реально призывал к насилию, имел, как выяснилось, аудиторию менее двух десятков человек. Тем самым общественная опасность его призывов вызывает серьезные сомнения. И пример Бубеева далеко не единичен.
Для широкой публики правоприменение все равно выглядит совершенно хаотичным, а для активистов — чрезвычайно избирательным, ведь одно и то же пишут многие, а привлекают лишь некоторых
Но почему-то в делах о публичных высказываниях правоохранительные органы игнорируют различие в охвате аудитории: если слышали более, чем двое, — все, есть состав. И даже судьи Верховного суда стоят на той же позиции.
Игнорирование оценки общественной опасности позволяет у нас штамповать приговоры сотнями, тогда как в европейских странах надо долго и упорно трудиться, чтобы попасть под уголовное преследование по таким обвинениям.
Избирательный хаос
Подавляющее большинство публикаций в «ВКонтакте» с технической точки зрения — репосты текстов, видео и другого контента. Не в том дело, что репост якобы не может быть преступен, — важно понять смысл и направленность высказывания в целом. А понять это можно, только анализируя контекст. В самом простом случае человек сопровождает репост оценочным комментарием, который дает понять его аудитории, что он хочет сказать. Когда такого комментария нет, его можно угадать, просто ознакомившись с аккаунтом человека. И если остаются серьезные сомнения, они должны толковаться судом в пользу обвиняемого. Так вот, подобного анализа практически никогда не бывает в делах о высказываниях. И это не предмет правового спора, как в случае оценки «степени публичности». Это просто халтура.
Между тем применительно к СМИ Верховный суд давно разжевал, как надо учитывать контекст цитирования, осталось только применять это и к интернету.
Что же мы имеем в результате? Сотни приговоров в год. Осужденные обычно — местные активисты, чем-то «доставшие» власть. Но для широкой публики правоприменение все равно выглядит совершенно хаотичным, а для активистов — чрезвычайно избирательным, ведь одно и то же пишут многие, а привлекают лишь некоторых. Все это создает ощущение несправедливости, усугубляемое явно неправомерными приговорами. Более того, все больше размывается представление, в том числе у радикалов, о том, что же можно, а что — нельзя. Непоследовательное правоприменение, хаотичность репрессий никакую радикализацию все равно не остановят, зато еще больше запугают граждан, не склонных к крайностям.
