Дневники французского посла и инженера-железнодорожника, архивиста и художника, композитора и техника, писателя и военного юриста… Личные записи, сделанные в революционные дни конца февраля — начала марта 1917 года, позволяют день за днем проследить за непосредственной реакцией очевидцев на исторические события, вломившиеся в их повседневную жизнь, — от Александра Бенуа, Михаила Пришвина или Сергея Прокофьева до служащего пароходства.
8 (21) февраля (здесь и далее в скобках даны даты по новому стилю)
Николай Щапов, техник, 35 лет: «С продовольствием все хуже. <…> Перед булочными — очереди в 100–200 человек; хоть бы скорее ввели хлебные карточки. Кажется, перестали пускать солдат и сестер за продовольствием без очереди» (орфография и пунктуация оригиналов сохранены. — NT).
10 (23) февраля
Михаил Богословский, историк, 49 лет: «Низкая цена рубля, высокие цены на предметы необходимости — вот и причина общего недовольства. Так как это недовольство надо объективировать, то объект его, конечно, правительство, даже царь. Никто не хочет понять, что против стихийных явлений мирового рынка, мировой экономики всякое правительство так же бессильно, как против стихийных явлений в природе».
Николай Щапов: «В Москве голодают: те, у кого нет сверх денег, не имеют свободного времени или прислуги для очередей, не имеют особых связей. А вот двоюродный брат жены привез из провинции (он железнодорожник) 85 фунтов мяса, которое мы у него купили; хватит на 1,5–2 месяца — мы ведь кормим обедом служащих моего магазина».
Морис Палеолог, посол Франции в России, 58 лет: «Сегодня агитаторы обошли Путиловские заводы, балтийские верфи и Выборгскую сторону, проповедуя всеобщую забастовку для протеста против правительства, против голода, против войны.
Волнение настолько сильно, что военный губернатор столицы велел расклеить афиши, воспрещающие скопища и извещающие население, что «всякое сопротивление власти будет немедленно подавлено силой оружия».
«В Москве голодают: те, у кого нет сверх денег, не имеют свободного времени или прислуги для очередей, не имеют особых связей»
18 февраля (3 марта)
Михаил Богословский: «Едва добрался на трамвае до Университета на лекцию. Пришлось долго его ждать. Вагон битком набитый, толкотня и брань пассажиров между собой и с кондукторшей. Но труднее всего было вылезти из вагона около Университета: он был, что называется, битком набит. Едва протискался и поплатился пуговицей от пальто; хорошо, что осталось цело пальто, нередко теперь рвут одежду».
«Пахнет провокацией»
21 февраля (6 марта)
Морис Палеолог: «Железнодорожный кризис действительно ухудшился. Сильные морозы, которые держатся во всей России (–43°C), вывели из строя — вследствие того, что полопались трубы паровиков, — более тысячи двухсот локомотивов, а запасных труб, вследствие забастовок, не хватает. Кроме того, в последние недели выпал исключительно обильный снег, а в деревнях нет рабочих для очистки путей. В результате — 5700 вагонов в настоящее время застряли».
23 февраля (8 марта)
Александр Бенуа, художник, 46 лет: «На Выборгской стороне произошли большие беспорядки из-за хлебных затруднений (надо только удивляться, что они до сих пор не происходили!). Гр. Робьен видел из окон посольства, как толпа рабочих на Литейном мосту повалила вагон трамвая и стала строить баррикаду. Навстречу им поскакали жандармы, и произошла свалка. Разобрать дальнейшее было трудно. Мы и на большой обед у Палеолога не смогли б попасть из-за полного отсутствия извозчиков, но выручили милые Горчаковы, приславшие за нами свою машину, на которой мы заехали по дороге и за ними.
Чудная моя Акица*, по обыкновению в подобных случаях, продержала меня весь день в тревоге, как бы в последнюю минуту она не отказалась ехать под предлогом мигрени, а на самом деле из-за очередного недовольства своим туалетом (она и в этом году не удосужилась запастись вечерним платьем и наспех все последние дни при помощи своей портнихи комбинировала и перешивала какое-то старое)».
24 февраля (9 марта)
Юрий Ломоносов, инженер-железнодорожник, 40 лет: «От зубного врача отправился к парикмахеру (около Аничкова моста). На Невском сразу запахло демонстрацией. И точно, не дошел я до Владимирской, как она показалась. Состав странный: студенты, подростки, женщины, офицеры. Знамен мало. На большинстве надпись: «Хлеба». Но вот и старый знакомый: «Долой самодержавие». Чинно несут это красное знамя мимо приставов и городовых. Те смотрят на него спокойно и насмешливо. Не нравится мне что-то этот взгляд, от него пахнет провокацией».
«И кого ты тут караулишь?»
25 февраля (10 марта)
Георгий Князев, архивист, 29 лет: «Толпа разгромила кондитерскую Крюзи на Каменноостровском. Там стоит громадная толпа. В.А. и А.А. сами видели, как какой-то очень прилично одетый молодой человек, шедший с барышней, тащил под мышкой 4 свежих булки».
26 февраля (11 марта)
Михаил Пришвин, писатель, 44 года: «Сегодня 26-го все газеты не вышли. Весь город наполнен войсками. «И кого ты тут караулишь?» — говорит женщина своему солдату. И так видно, что он не знает, кого он караулит: враг свой. <…> Действия правительства нетрудно разгадать: когда внутри обострится до последней степени, назначит диктатуру и заключит мир (в обществе очень распространена легенда об одном пункте договора с союзниками: если внутри будут серьезные беспорядки, то Россия может заключить сепаратный мир)».
27 февраля (12 марта)
Юрий Ломоносов: «Говорят, что на чердаках расставлены пулеметы, из которых городовые стреляют в народ. Еще в декабре Миша (мой двоюродный брат — офицер) рассказывал, что жандармов и городовых обучают стрельбе из пулеметов. Суммируя все, ясно, что это провокация».
Сергей Прокофьев, композитор, 25 лет: «В библиотеке (Консерватории) сторож сказал мне, что на Литейном у Арсенала происходит настоящее сражение с ужасной стрельбой, так как есть солдаты, перешедшие на сторону рабочих. На многих главных улицах города тоже стреляют. Но в Консерватории заняты были своею репетицией и о городе скоро забыли. Репетиция грозила затянуться, и в полшестого я решил уйти. В швейцарской опять я услышал о крупной стрельбе на Литейном…
Я зашел в ресторанчик Пертца, съел несколько кусочков угря и пошел по Невскому к Адмиралтейству. Тут разъезжали казаки, были и пешие команды, но все было тихо. Я вышел к Дворцовой площади и увидел здесь несколько иную картину. Перед самым дворцом стояла длиннейшая шеренга солдат с ружьями, а на площади была большая толпа народа. Кто-то что-то говорил. Говорили, что члены Государственной Думы разговаривают с народом.
<…> С Литейного донеслась энергичная трескотня ружей. Рядом со мной стоял рабочий. Я спросил у него, возможно ли пройти по Фонтанке. Он ответил поощрительно: — Можно, идите. Эту линию заняли наши. — Кто «наши»? — Рабочие, у которых ружья, и солдаты, перешедшие на нашу сторону. Для меня это было новостью. Благодарю вас: «рабочие, у которых ружья» — попадешь в самое сражение! Я спросил: — А пройти по Литейному? Рабочий так же спокойно и поощрительно ответил: — Там хуже. Около Бассейной засели «они».
«острая тревога за Царскосельский дворец. Вообще, особенно страшно за все памятники, которые так или иначе «причастны к царизму»
«царская семья дала тягу»
28 февраля (13 марта)
Юрий Ломоносов: «Чтобы отдать себе отчет в серьезности положения, после 3-часового чая наняли мы с женой извозчика и поехали вокруг Александровского дворца. Стражи очень мало, а шпиков совсем не видно. Впечатление такое, что во дворце никого нет; картина примерно летняя. Вероятно, потихоньку царская семья дала тягу. По-видимому, положение серьезно. <…> Только что мы пообедали, как жену вызвали в лазарет. По слухам, ночью предполагается взорвать управление дворцовой полиции, которое как раз против лазарета. Надо готовиться к приему раненых».
Сергей Прокофьев: «На Фонтанке я увидел большой костер, диаметром саженей в две, с огненными языками, достигавшими второго этажа. В квартире соседнего с ним дома изнутри высаживались рамы, со звоном и грохотом летевшие вниз, а вслед за ними вылетали по очереди все предметы домашней утвари и меблировки. Громили участкового и квартального пристава. Из окон третьего этажа вылетали зеленые диваны, скатерти, целые шкапы, набитые бумагами. Особенно сильное впечатление производили эти шкапы. Они медленно перевешивались через подоконник, затем устремлялись вниз и, как-то крякнув, тяжело падали на мостовую, прямо в костер. Шкап разъединялся, стеклянные дверцы разбивались в куски и целый рой бумаг вздымался огнем и ветром далеко вверх, выше самого дома. Толпа злорадно галдела».
1 (14) марта
Лев Тихомиров, общественный деятель, публицист, 64 года: «Спрашивал по телефону «Русское Слово», ответили, что газета не выйдет. Значит, никакого объявления о правительстве нет.
Народ волнуется у булочных. Он думает о хлебе. Карточками недовольны, говорят, что мало дают. Да и действительно 1 фунтом хлеба сыт не будешь. <…> На улицах висит «Бюллетень революции», содержащий много интересных сведений. Но народ так толпится около этих бюллетеней, что нельзя добраться…
Полиция — отсутствует абсолютно. Кто правит городом — никому неизвестно».
Александр Бенуа: «Утром к нам во двор посыпались пули. Это продолжают стрелять полицейские, посаженные еще распоряжением Протопопова* на колокольню лютеранской церкви Св. Михаила (на углу 3-й линии и Среднего проспекта)… Дворник отказался на это время носить по квартирам дрова… Вообще же, замечательно, что, несмотря на отсутствие полиции и «невидимость» новообязанной милиции, кое-что по уборке в городе все же производится. Я даже видел из окна, как «мужички» сгребали у нас на улице кучу снега на воз! Вообще же из окон можно удостовериться, что улица совсем успокоилась, и телефонные сообщения из разных концов города подтверждают, что всюду наступила передышка».
«Какие инстинкты разжигают…»
2 (15) марта
Александр Жиркевич, поэт, прозаик, военный юрист, 60 лет: «У нас был врач Листов, сообщивший сногсшибательную новость! В Петрограде из состава Государственной Думы образовалось Временное правительство, арестовавшее Протопопова и других министров.
«В общем, стройном визге получилось что-то, имеющее свое право, но хочется, чтобы они поскорее добились бы своих прав и поскорее замолчали бы»
Вчера я как раз диктовал то место записок, где указывал на разруху в военном тылу, на розги, на гнусные приговоры военно-полевых судов, на подлость и глупость военного тылового начальства, предсказывал, что мы готовим в народе и войсках кадры будущей революции. Только я думал, что революция вспыхнет по окончании войны, а она вот когда начинается…»
Александр Бенуа: «В одной из кучек на набережной Невы вслух читались «Известия» (все еще редкость). Тут мы узнали о задержании Государя где-то у Бологого. Тотчас же во мне проснулась острая тревога за Царскосельский дворец. Вообще, особенно страшно за все памятники, которые так или иначе «причастны к царизму».
4 (17) марта
Ольга Бессарабова, служащая, 21 год: «Вчера встретила на Мясницкой процессию трамвайных, может быть железнодорожных, кондукторов. С ними много простых женщин. Красные флаги. «Вставай, подымайся, рабочий народ!» Голоса бабьи — резкие, высокие, горловые — как частушки поют. В общем, стройном визге получилось что-то, имеющее свое право, но хочется, чтобы они поскорее добились бы своих прав и поскорее замолчали бы. Это надо не так разудало петь».
5(18) марта
Юрий Ломоносов: «Москва торжественно на Красной площади присягнула Временному правительству. В Петрограде, однако, с присягой происходит какая-то заминка. Некоторые полки уклоняются от присяги… Сейчас об этом ведутся переговоры».
6 (19) марта
Никита Окунев, служащий пароходства, 53 года: «С вывесок снимают гербы, и с присутствий удаляют портреты не только Николая II, но и его предков… Про бывшего царя, его семью и двор пишут в газетах (а особливо в таких, как «Моск. Листок») разные гадости и сальности. Какие инстинкты разжигают, над кем смеются? — «Не над собой ли?» (Велик наш Гоголь и вечен!)»
* Александр Протопопов — последний министр внутренних дел Российской империи.
Фото: russiainphoto.ru/ЦГАКФФД, russianphoto.ru/МАММ/МДФ
