Его скульптуры всегда были отражением собственной личности, характера, судьбы. Мощь и сила человеческого духа — вот что привлекало Неизвестного. Его памятник на могиле Никиты Хрущева стал памятником самому скульптору. Напомню — на выставке в Манеже в 1962 году Хрущев назвал работы выставленных там художников «дегенеративными». Неизвестный был единственным, кто вступил в полемику с генсеком. Хрущев внимательно осмотрел работы скульптора, спросил, почему тот так искажает лица советских людей, и под конец заметил: «В вас два существа: ангел и дьявол. Если победит ангел, мы вас поддержим. Если дьявол — уничтожим». На могиле Хрущева стоит памятник, символически соединяющий ломанные белые и черные линии жизни, которые вдавливаются, вламываются одна в другую. Жизни, по мысли художника, всегда должны быть на грани невозможного: никаких переходов и полутонов, только ярость созидания или уничтожения.
Неизвестного не волновали детали. Его волновали мысли и идеи, не случайно же он учился на философским факультете МГУ. Наглядна его эволюция от вполне традиционного советского скульптора («Яков Свердлов призывает уральских рабочих к вооруженному восстанию», «Яков Свердлов знакомит Ленина и Сталина» — названия его ранних работ), которым он был в момент учебы у Манизера, Меркурова, Вучетича и Томского, фактически до абстракциониста, виртуозно чувствовавшего пространство, с легкостью двигающего массами земли, камня, воздуха, бронзы, соединяющего романтичную веру в прекрасное с громадами, которые надо этой нежностью преодолевать. А если не удается по-хорошему, то можно и по-плохому. Он всегда был борцом, которых в Советском Союзе не должно было быть. Отсюда и эмиграция. Но Неизвестный жил не в рамках какой-нибудь одной страны — его волновали вопросы мира, бытия. Границ для него никогда не существовало.
«У меня буйный, необузданный темперамент, — признавался Неизвестный. — Когда я был мальчишкой, меня не звали драться стенка на стенку — но вызывали, когда били наших. Я бежал, схватив цепь или дубину, а однажды и вовсе пистолет, — устремлялся убивать. Я был свиреп, как испанский идальго. Но мне удалось перевести мою уголовную, блатную сущность и энергию в интеллектуальное русло...» Его интеллектуальная энергия столь же смертельна, как и в детстве. Она направлена на то, чтобы убивать, ломать... менять.
Эрнст Неизвестный ушел на фронт в 17 лет, приписав себе год, и стал десантником, пулеметчиком штурмового отряда. На войне пристрелил офицера за то, что тот изнасиловал женщину. Был приговорен к расстрелу, который заменили штрафбатом. Во время атаки ворвался в немецкий окоп, уничтожил пулеметное гнездо и шестнадцать немцев, был ранен, но продолжал командовать взводом, потом снова смертельно ранен. Домой ушла похоронка, а сам он был посмертно награжден орденом Красной Звезды. Когда санитары несли его в морг, то уронили, и от боли он воскрес. Потом несколько операций на позвоночнике, три года на костылях, пожизненное заикание... Как и в детстве, как и на войне, как потом в своих скульптурах — он никогда не шел на переговоры.
Его скульптуры напоминают о Цадкине и Филонове, сам Неизвестный говорит о Пикассо и Сикейросе, с которыми был знаком. Думает о Сартре, которого знал и называл «маленьким французиком из Бордо» (в ответ тот написал замечательную статью о его творчестве), и о Маяковском («тот, кто постоянно счастлив, тот, по-моему, просто глуп»). «Мой лозунг — «ничего или все, — говорил Неизвестный. — Или я живу так, как хочу, или пусть меня убьют. Не уступать: никому — ничего — никогда! Я столько раз должен был умереть... Я удивляюсь, что дожил до своих лет!»
Невероятно, что Эрнст Неизвестный умер. Он шел воевать и с болезнью, и со смертью. Он победитель по жизни. Уж точно — борец. Он пережил несколько операций на сердце и даже клиническую смерть, так что и в этот раз шел преодолевать. Тем более, что главная работа его — 120-метровое «Древо жизни» — еще не закончена. Он посадил свое «древо», но оно еще должно вырасти.
Андрей Вознесенский — Эрнсту Неизвестному:
Лейтенант Неизвестный Эрнст,
когда окружен бабьем,
как ихтиозавр нетрезв,
ты спишь за моим столом,
когда пижоны и паиньки
пищат, что ты слаб в гульбе,
я чувствую,
как памятник
ворочается в тебе.
Я голову обнажу
и вежливо им скажу:
«Конечно, вы свежевыбриты
и вкус вам не изменял.
Но были ли вы убиты
за родину наповал?»