Ровно 70 лет назад, 12 марта 1947 года, президент США Гарри Трумэн выступил в Конгрессе с речью, которая ознаменовала собой рождение «доктрины Трумэна». Над окончательной версией выступления своего патрона долго ломали голову спичрайтеры президента США — Кларк Клиффорд, втянувший главу государства в регулярные партии в покер, и Джордж Элси — оба раньше занимали должности советников по морским делам и стали спичрайтерами скорее из-за кадровой недостаточности администрации. Замгоссекретаря Дин Ачесон вернул им «болванку» речи — надо было найти красивое обоснование массированной помощи Греции и Турции, чтобы оно не выглядело как циничное столкновение со сталинским СССР за зоны влияния. Элси озарило — он нашел хорошую ритмическую основу с частым повторением «Я верю…»: «Я верю, что политикой Соединенных Штатов должна стать поддержка свободных людей… Я верю, что мы должны помогать свободным людям выбирать свою судьбу так, как они этого хотят. Я верю, что наша помощь должна быть прежде всего экономической и финансовой...»
Именно с выступления Трумэна в марте 1947-го, а отнюдь не с речи Уинстона Черчилля в Фултоне (штат Миссури), произнесенной за год до того, 5 марта 1946-го, предложил отсчитывать начало Холодной войны американский экономист Уильям Истерли в своей книге «Тирания экспертов».
Путин в Мюнхенской речи 2007 года не только обозначил возвращение к мышлению «зонами влияния», но и обнаружил готовность к тому, чтобы его «сдерживали» — совсем как Советский Союз во времена Холодной войны. «Доктрина Путина» 2007 года словно бы срифмовалась с «доктриной Трумэна» 1947-го…
Разделение мира на сферы влияния и «сдерживание» СССР по заветам «длинной телеграммы», которую 22 февраля 1946 года отправил из Москвы выдающийся американский дипломат Джордж Кеннан, окажутся основой мирового порядка вплоть до крушения коммунизма и торжества либеральной демократии. В 1989-м философ и политолог Фрэнсис Фукуяма публикует в журнале The National Interest свою знаменитую статью «Конец истории?» Однако новая жизнь истории началась почти сразу после ее «смерти», объявленной Фукуямой. Прошло всего восемь лет, и вот в 1997-м политический аналитик Фарид Закария публикует в журнале Foreign Affairs текст под названием «Восхождение нелиберальной демократии», где в общих чертах предсказывает все то, что происходит сейчас и что уже получило название «постпорядок»: «Конституционный либерализм привел к демократии, но демократия, по-видимому, не приводит к конституционному либерализму». А закончил Закария статью так: «80 лет назад Вудро Вильсон (28-й президент США, лауреат Нобелевской премии мира 1919 года. — NT) поставил перед Америкой цель: сделать мир безопасным для демократии. В XXI веке наша задача состоит в том, чтобы сделать демократию безопасной для мира».
По сути, Закария по-своему предсказывал триумфальное шествие по планете правого популизма, апогеем которого стала победа на выборах в США Дональда Трампа. И так же по-своему объяснил эту вполне легитимную победу, причем еще до того как Трамп-популист оказался в 2015 году в зените, голландский специалист по правому популизму Кас Мадде — в статье для британской газеты The Guardian он написал: популизм предлагает «нелиберальный демократический ответ… на недемократический либерализм».
Но так ли уж все происходящее ново и беспрецедентно? Действительно ли завораживающие успехи правого популизма можно считать провалом Запада и его демократии?
Популизм — не демократия
Дональд Трамп в своей предвыборной кампании (и после победы тоже) апеллировал к тем, кого он называет «забытыми людьми». И тут впору напомнить: ведь точно таким же «нелиберальным демократическим ответом» на чаяния «забытых людей» — популистским ответом на либерализм — был и итальянский фашизм. Означает ли это, что мы вправе, как это случается сегодня, ставить знак равенства между популизмом и демократией? Нет, это не одно и то же. И неспроста настоящие идеологи фашизма никогда не позволяли себе путать и смешивать эти два понятия. Один из ключевых фашистских мыслителей Энрико Коррадини писал в 1920-е годы: «Как в теории, так и на практике, итальянский национализм всегда был антилиберальным, антидемократическим, антипарламентарным и антимасонским».
Авторитарные и тоталитарные режимы были популистскими. Более того, их лидеры — от Сталина до Франко — долгое время оставались популярными в народе. Но причем здесь демократия?
Для кого-то наступившая якобы эпоха «постпорядка» эквивалентна эпохе «постправды», когда ставка делается на изощренные технологии манипуляций и обмана, в отличие от эпохи правды — в позднем СССР, ранней новой России, в классических либеральных демократиях со свободной прессой. Но и тут вопрос: а когда это популистские лидеры не лгали гражданам своих стран? В основе устойчивости популистских режимов всегда лежали дезинформация и не ведающая стыда пропаганда в сочетании с репрессиями. Вряд ли в «постправде» как инструменте политической борьбы и государственного управления есть действительно что-то новое.
«Постпорядок» и «постправда» — не фантомы ли это? Не напугали ли себя ими западные демократии? В конце концов, если о приходе нового мирового порядка говорят Дональд Трамп и его ключевой советник Стивен Бэннон, это не означает, что он уже наступил или непременно наступит.
С другой стороны, сейчас самое время вспомнить старика Трумэна: «постпорядок» сильно напоминает модель мирового порядка после Второй мировой войны. Первым на народившуюся новую старую тенденцию откликнулся Владимир Путин: в Мюнхенской речи 2007 года он не только обозначил возвращение к мышлению «зонами влияния», но и обнаружил готовность к тому, чтобы его «сдерживали» — совсем как Советский Союз во времена Холодной войны. «Доктрина Путина» 2007 года словно бы срифмовалась с «доктриной Трумэна» 1947-го…
Политикам и аналитикам свойственно экстраполировать явления и тренды сегодняшнего дня в будущее. Закат Запада прогнозируется годами и десятилетиями. Падение доллара предрекалось не только экономистами-знахарями. Но и Запад, и доллар пока в целом неплохо себя чувствуют. С другой стороны, еще совсем недавно странам БРИКС предрекался вертикальный взлет. Но он не состоялся, и даже Китай, безусловный лидер и конкурент исторического Запада, сильно притормозил.
Каких-то шесть лет тому назад считалось, что волны демократизации в авторитарных и традиционалистских обществах присоединят как минимум сразу несколько значимых арабских стран к сообществу цивилизованных народов, а фейсбук-революции станут повсеместным инструментом для решения задач нового актора — «людей площади». Все оказалось, деликатно выражаясь, сложнее: вместо фейсбук-революции «людей площади» произошла твиттер-революция Трампа.
Тренды — хорошие ли, плохие, многообещающие или пугающие — могут иметь продолжение, а могут и не иметь. Но трендов, способных дотла сжечь представления о мировом порядке, не так много. Да, популистская волна уже превратилась из мелкой ряби недовольства исламизацией Европы, миграционными потоками и неравенством в легкий шторм с Brexit и победой Трампа, но это не означает, что она дорастет до размера цунами.
15 марта в Нидерландах — парламентские выборы, и Партия свободы Герта Вилдерса получит немало мест в парламенте. Но она не станет правящей, и Nexit, выход Нидерландов из Евросоюза, едва ли состоится. И даже если на весенних выборах во Франции победит лидер «Национального фронта» Марин Ле Пен, процесс эрозии порядка, считающегося мировым (а на самом деле институционально привязанного к так называемому историческому Западу), в крайнем случае затормозится.
Западная демократия — это прежде всего институты, сдержки и противовесы. В это не верит Путин, и об этом не подозревал Трамп. Институциональная страховочная сетка американской демократии сработала молниеносно, как только новый американский президент решил имплементировать самый одиозный из своих указов — антииммиграционный (в его первой редакции. — NT). Независимый суд, обладающий реальной властью, Трампа остановил. Или по крайней мере приостановил. Это и есть демократия в действии.
демократия — это populus
Демократия — это не только институты, но и люди, народ, на латыни — populus, от чего и произошло понятие «популизм».
Новую право-популистскую власть в Польше сдерживают в ультраконсервативных начинаниях не только европейские институты, но и польский народ. Время от времени поляки объединяются по самым горячим поводам в разных городах страны под надпартийным знаменем «Комитета защиты демократии» — демократия далась полякам дорогой ценой, и они не готовы ее отдавать тем, кто пришел к власти путем народного волеизъявления, но игнорирует мнение другой, не поддержавшей их половины населения, и подрывает основы демократического устройства.
В Румынии граждане выступили против принятия закона об отмене уголовной ответственности для чиновников, которые попались на взятке меньше 200 тыс. леев, или $46,4 тыс. Никто демократию в этой стране, сбросившей в 1989-м диктатуру Чаушеску, не отменял — это был этический протест, не политический. И власть прислушалась — парламент проголосовал за отмену сомнительных с точки зрения борьбы с коррупцией поправок в Уголовный кодекс. Кстати, по иронии политической судьбы руководство Румынии затеяло поправки потому, что тюрьмы уже переполнены коррупционерами, и смягчить наказание для них рекомендовал один из европейских институтов — Венецианская комиссия (консультативный орган по конституционному праву при Совете Европы. — NT). Но народ — это народ. Он источник власти. И даже если он выражает свою волю не с помощью процедур и институтов, к нему в демократиях прислушиваются. В аналогичной — по этическим обстоятельствам — ситуации в России 2011–2012 годов власть на диалог с народом не пошла. Потому что не считала ту часть граждан, которая вышла на площадь, — народом.
Институциональная страховочная сетка американской демократии сработала молниеносно, как только новый американский президент решил имплементировать самый одиозный из своих указов — антииммиграционный
И вот ведь что еще характерно: лидер правящей сейчас в Румынии партии социалистов обвинял протестующих в том, что они вышли на улицы на деньги Джорджа Сороса. У сторонников «партии постпорядка» не хватает фантазии — за «десоросизацию» борются популисты в Венгрии, Польше, Македонии, Сербии, Словакии и Болгарии. Надо ли напоминать о стране, которая первой «победила» выдающегося филантропа, — России?
Как известно из классического марксизма, если идея овладевает массами, она становится материальной силой. И ведь правда — «постпорядок» сначала рождается в головах.
«МИРОВОЙ ПОРЯДОК ИНКОРПОРЕЙТЕД»
Если представить себе привычное мироустройство как компанию «Мировой порядок Инкорпорейтед», пишет в только что вышедшей книге «Мир в сумятице. История настоящего времени» Ричард Хаас, когда-то возглавлявший отдел политического планирования Госдепартамента США, то она ступила бы на территорию «медвежьего рынка» и потеряла процентов десять своей стоимости. Согласимся с тем, что может потерять и больше. Но у этого мироустройства есть множество бенефициаров и стейкхолдеров. Им, если продолжать рассуждать в терминах рынка, падение корпорации не выгодно совсем.
Тем не менее то, что происходит, — действительно серьезное испытание для либеральной демократии. Вот только «нелиберальную демократию» нам надо бы честно назвать «популистской автократией». Тогда картинка станет резче и, пожалуй, понятнее.
