Американскую премьеру фильма Оливера Стоуна от российской отделяет неделя, и всю эту неделю симпатизирующие главному герою российские СМИ наперебой рассказывали о сенсациях, которыми переполнена очередная серия, — и вместе с тем намекали, что в полной версии их еще больше. Так устроен телевизионный маркетинг: даже если речь идет о 158-й серии каких-нибудь «Улиц разбитых фонарей», зритель должен быть уверен, что, помимо встречи с давно полюбившимися героями, его ждет неожиданный поворот, нечто невиданное. Так вот: даже с учетом всех новостей, которые успели нарезать из путинского мини-сериала информационные агентства, ничего нового в этих четырех сериях нет. Для американского зрителя, который последние годы просидел в танке и про Путина знает только то, что это предводитель самых страшных хакеров, возможно, этот фильм сообщит о российском президенте нечто новое — например, что он умеет улыбаться и вежливо уходить от ответов. Но если вы хоть сколько-то знакомы с российским телевидением, с его новостными выпусками, президентскими пресс-конференциями, «прямыми линиями» и посланиями Федеральному собранию — то увы, вы не увидите в фильме о президенте РФ ничего такого, что не видели бы уже сотню раз. «Неожиданный взгляд» на российского лидера, который обещал Стоун, может показаться неожиданным только лояльному зрителю CNN: неожиданность его в том, что американский режиссер подбрасывает президенту те же, заранее заготовленные мячи, что и ведущие «Вестей», или заранее отобранные журналисты на пресс-конференции, и президент все так же привычно, на автомате, их отбивает.
Прежде всего, это скучно.
Главное в фильме — не взгляд Путина на устройство современного мира (принципиальные его параметры не меняются со времен Мюнхенской речи 2007 года) и даже не подробности его личной жизни (за исключением сенсационного сообщения, что Путин — дважды дед, их практически нет), а декорации, интерьеры, в которых происходит сьемка.
«Неожиданный взгляд» на россйиского лидера, который обещал Стоун, может показаться неожиданным только лояльному зрителю CNN: неожиданность его в том, что американский режиссер подбрасывает президенту те же, заранее заготовленные мячи, что и ведущие «Вестей»
На улицу герои, кажется, выходят единственный раз — в сочинской резиденции (Путин, показывая на море, сообщает, что здесь когда-то «Одиссей ехал за Золотым руном»), в неформальной обстановке не встречаются ни разу. Путин принимает режиссера в кремлевских кабинетах разной степени пышности, он окружен атрибутами власти (место скипетра и державы занимают телефон-вертушка и экран в ситуационном центре), где-то рядом витают тени Сталина и Ивана Грозного (для непонятливых Стоун вставляет через монтажную склейку соответствующие фото и кадры из фильма Эйзенштейна), одно из интервью происходит в Грановитой палате, не хватает только трона. Путин в этом фильме — не просто политик со своим, отличающимся от мейнстримно-американского, взглядом на вещи; это повелитель огромной таинственной империи, один из череды царей и вождей, уходящей в глубокую древность. Есть подозрение, что этот смысловой ряд не был предусмотрен Стоуном, его Путин срежиссировал сам.
В этих интерьерах те очевидные вещи, что произносит Путин, приобретают особый вес. Тот взгляд на вещи, что излагает он под старинными сводами и перед древними иконами, — это не просто частное мнение и даже не одна из возможных идеологий, это как бы сама национальная идея России, какой она была всегда, только не всем удавалось ее ощутить и передать (Горбачев, например, ошибался). Россия — это совершенно особый мир, она окружена врагами, которые одновременно ее презирают и ей завидуют, на протяжении всей истории они пытались напасть на Россию, завладеть ее богатствами или развалить ее изнутри, это принесло народам России неисчислимые страдания, но в них мы стали чище и ближе к истине. Единственное, что может защитить от врагов, — это сильная власть, это главная ценность и основная цель существования России, все, что укрепляет власть, — это благо, все, что ставит ее под сомнение, — зло и происки врагов. Критиковать существующую власть или вспоминать о темных страницах российской истории — значит работать на ее ослабление, то есть желать своему народу зла. Все, что делается во враждебных России странах — политические объединения, международные организации, новые коммуникации, вплоть до интернета с айфоном, — все делается для того, чтобы причинить России вред и принести ее народу очередные страдания, и сильная власть становится тем сильнее, чем больше она способна эти вражеские влияния ограничить. Мы живем для того, чтобы власть была сильной, если власть не будет сильной, мы, по всей вероятности, не будем жить вообще.
Как и всякая последовательная и успешная идеология, национальная идея в версии Путина–Стоуна способна объяснить все что угодно. Почему в России разваливаются дороги и больницы, а все богатство достается друзьям президента по секции дзюдо? Потому что если ты задаешь такие вопросы — значит ты желаешь ослабления власти, играешь на руку ее врагам и мечтаешь ввергнуть страну в войну и хаос. Стоун их и не задает. Четыре серии интервью с Путиным — это не столько интервью, сколько изложение символа веры. Кредо, которому зачарованно внимает американский режиссер, стремится представить себя чем-то естественным, укорененным в истории, существующим от века — недаром культурно-политическое начальство так полюбило в последнее время разговоры про «национальный культурный код»: Путин как будто расшифровывает этот геном, объясняет американцу, в чем русская сила и правда. Но если автор фильма купил эту идею, поддался путинскому гипнозу — это еще не значит, что зрители тоже должны остаться загипнотизированными. Или что они останутся загипнотизированными навсегда.
Почему в России разваливаются дороги и больницы, а все богатство достается друзьям президента по секции дзюдо? Потому что если ты задаешь такие вопросы — значит ты желаешь ослабления власти, играешь на руку ее врагам и мечтаешь ввергнуть страну в войну и хаос
В отсутствие острых вопросов сложно понять степень хитрости и цинизма интервьюируемого, впрочем, нам не обязательно подозревать Путина в злом умысле — мы можем вслед за Стоуном предположить, что президент именно так видит свою миссию и место России в мире, что он искренне в это верит. Но искренность, даже подкрепленная торжественными кремлевскими декорациями, еще не делает эту позицию истинной или единственно возможной. Даже за время активной жизни Владимира Путина формулировка этой национальной идеи, смысла существования страны, менялась как минимум четырежды — и надо полагать, будущий президент искренне верил и в возвращение к ленинским ценностям, и в развитой социализм, и в новое мышление. Символ веры Путина, составленный из идей русских религиозных философов и современных геополитиков-конспирологов, — лишь одна из идеологий российской власти, не первая и не последняя. Нет, она не объясняет ни протекающего потолка, ни отсутствия лекарств в больницах, ни размеров состояния Ротенберга. Нет, она не учитывает уже существующих глобальных проблем, никак не сопрягается с существованием интернета, развитием биотехнологий или перспективами искусственного интеллекта, не дает никакой версии российского будущего. Да, она поддерживается коллективной верой разделяющих ее людей — но это тоже величина не постоянная: как и в случае с коммунистической идеологией, нынешняя национальная идея будет существовать всегда, пока не кончится. В финале четвертой серии Путин долго прощается, пожимает руки, движется к дверям — и все еще медлит, все задерживается, но в конце все равно уходит. Как уходит в этом мире всё и всегда.