#Сюжеты

#Книги

#Только на сайте

Торжество незначительности, достоинство скуки

06.07.2016 | Варвара Бабицкая | №23-24 (413) 03.07.16

Лето — время отвлечься от навязчивой реальности жизни и утомительного реализма литературы. Иными словами, пора читать романы. The New Times рекомендует сразу пять

╨д╨╛╤В╨╛╨│╤А╨░╤Д╨╕╤П- Catherine Helie.jpg

Долгожданный роман: «Торжество незначительности» Милана Кундеры

Нового романа Кундеры его российские поклонники ждали шестнадцать лет. Наконец мастер нарушил молчание ради книжки о незначительности, легковесной и в переносном, и в прямом смысле: элегантный жест. Кундера метит в главную язву наших слишком значительных дней: серьезность. Его герои — парижские фланеры, четверо друзей и их непоказанный «Учитель» (он же рассказчик, он же сам автор), который подсовывает младшим товарищам то мемуары Хрущева, то труды Гегеля, только затем, чтобы понаблюдать, как все это превращается в пьесу для кукольного театра. Эдипальные драмы, Сталин, искусство, рак, человеческая индивидуальность — все эти священные коровы отправляются в топку хорошего настроения, гимном которому становится этот маленький роман: «Свой пол ты <…> не выбирал. И цвет глаз. И свой век. И страну. И мать. Ничего из того, что действительно важно. Если человек и имеет какие-то права, то это права на такие пустяки, ради которых не имеет смысла бороться или писать пресловутую Декларацию». Кундера находит лишь одно «священное слово в своем словаре нечестивца: дружба».

Друзья кружат по Люксембургскому саду вокруг выставки Шагала, но не желают стоять в очереди, чтобы ее увидать; фантазируют про далекую от них зловещую советскую историю (которая для их «учителя», надо понимать, в свое время совсем не была анекдотом); бесконечно рефлексируют об эротическом значении женского пупка — вариант буддийской медитации. При этом, правда, считают все женские пупки идентичными, что странно, но извинительно: в конце концов, это единственная примета почтенного возраста в новом романе литературного корифея, который все еще может подать пример легкомыслия в эпоху «Европы, которая больше не будет Европой, шуток, над которыми никто больше не засмеется».

1014858897.jpg

Милан Кундера. Торжество незначительности. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016. Перевод с французского Аллы Смирновой.

Военно-полевой роман (на самом деле нет): «Турдейская Манон Леско» Всеволода Петрова

FDE94890-0157-48A6-BFE8-EA7.jpg

Всеволод Петров (1912–1978), искусствовед и литератор, был учеником и другом Николая Пунина, с которым работал в Русском музее и который представил его Ахматовой; Михаила Кузмина, которому посвятил свою «Манон»; другом и собеседником Даниила Хармса. Прошел Вторую мировую и написал военную повесть, впервые изданную теперь отдельной книжкой, куда вошли и воспоминания Петрова обо всех вышеупомянутых. Эта вещь — своего рода лебединая песня старой культуры в военно-санитарном поезде, на котором герой, офицер, едет по бесконечным снегам, перечитывая «Страдания юного Вертера» и мучаясь страхом смерти, но не от того, от чего можно было бы ожидать, а от приступов сердечной болезни. Влюбляется по дороге в простую медсестричку Веру, в которой видит «Манон Леско» — «женщину, созданную для любви», воплощение загадочной и невинной в своей порочности женственности. Очень важная повесть, странная победа и над голой реальностью войны (которая остается целиком за кадром, только в конце выполняя функцию литературного фатума), и над психологической, идеологической, культурной коллективной реальностью советской теплушки, которую не удивишь военно-полевым романчиком, но которая не может переварить, когда герой идеализирует «проститутку». Внутренний конфликт — даже не в противостоянии реальности, а в покорности литературе, которая побеждает реальность неизвестным науке способом:

«Романтизм разрывает форму, и с него начинается распад стиля. Тут юность и бунтарство. А бунтуют — мещане. Великий и совершенный Гёте с пренебрежением относился к романтикам, потому что видел в них мещан». Советский офицер, по дороге на фронт читающий немецкого классика в подлиннике, — картина вызывающая, но читателю Петрова это может прийти в голову разве что задним числом, и это важно.

Эдипальные драмы, Сталин, искусство, рак, человеческая индивидуальность — все эти священные коровы отправляются в топку хорошего настроения, гимном которому становится этот маленький роман

1014624269.jpg

Всеволод Петров. Турдейская Манон Леско. История одной любви: Повесть; Воспоминания. — СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2016.

Наконец обретенный роман: «Книга непокоя» Бернарду Суареша (на самом деле нет)

pessoa1.jpg

Поэт, прозаик, эссеист, теоретик модернизма Фернандо Пессоа (1888–1935) сам по себе — центральная фигура португальской литературы XX века, однако его можно было бы назвать даже не поэтом, а целой литературной школой: Пессоа создал полтораста гетеронимов — скорее множественных авторских личностей, чем литературных личин, или псевдонимов, писавших стихи и прозу. Как писал Пессоа в письме: «В настоящее время у меня нет личности: сколько бы во мне ни было человеческого, я все разделил среди различных авторов, являясь при этом исполнителем их работы. Сегодня я являюсь местом встречи своего маленького человечества». Одно из таких альтер эго — Бернарду Суареш, помощник бухгалтера в Лиссабоне, автор «Книги непокоя», одновременно представляющей собой шедевр Пессоа, который последний писал двадцать лет и не окончил.

Автор, он же герой, чье существование ограничено единственной улицей Золотильщиков, где находятся его контора и съемная квартира, составляет свою «автобиографию без фактов, историю без жизни». Бессюжетную природу этой исповеди в виде череды развернутых афоризмов, «пейзажа ощущений», неверно было бы сводить к тому факту, что Суареш в реальности не существовал и, значит, жизненных событий иметь не мог. Строго говоря, реальности вне ощущений не дано никому, и это позволяет создавать бессчетные реальности; сто пятьдесят личин одного автора ничуть не хуже множества реальных авторов решают общую проблему: «То, что с нами произошло, или происходит со всеми людьми, или произошло только с нами; в одном случае это не новость, в другом — это непонятно». Суареш выходит из этой заранее проигранной битвы пассивным победителем, «поддерживая достоинство скуки» (но отнюдь не нагоняя скуку на читателя). Трудно не заметить, что большинство текстов, случайно совпавших в этом обзоре по времени своего выхода в свет, объединяет общий отказ работать локтями, толкаясь в очереди на Шагала и вообще стремясь удовлетворить личные страсти и амбиции или изменить ход истории: незаменимый навык в перенасыщенные событиями дни.

Слава пришла к Пессоа посмертно: «Книга непокоя» впервые вышла в Португалии в 1982 году, почти через полвека после смерти автора, так что запоздание ее первой русской публикации (прежде выходили только отрывки в переводе Бориса Дубина) определенно можно счесть пренебрежительно неважным в масштабе литературного события.

pessoa.jpg

Фернандо Пессоа. Книга непокоя. М.: Ад Маргинем Пресс, 2016. Перевод Ирины Фещенко-Скворцовой.

Семейный роман: «Катушка синих ниток» Энн Тайлер

Anne Tyler -Credit Michael .jpg

Нет ничего утешительнее толстого романа о большой семье. Лев Толстой погнался за афоризмом, когда сказал, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему: на самом деле беды не менее типичны, чем радости, и это обеспечивает читателю семейной саги смешанное чувство ностальгии и торжества выжившего. В американской литературе большое, сложное, многодетное семейство — всегда немного цирк и бурлеск, как в «Отеле Нью-Гэмпшир» Джона Ирвинга, или цыганский табор, как у Тамы Яновиц, или помесь секты с артистической труппой, как у Сэлинджера, или соучастники, как в «Жареных зеленых помидорах» Фэнни Флэгг, с которой Тайлер иногда сравнивают. Это жизненный паттерн, поэтому семейство Уитшенков в романе Тайлер вызывает немедленное узнавание, не оставляя при этом ощущения литературного штампа: отец, потомственный строитель, мать — социальный работник с хипповскими замашками, «дышащая детям в затылок» с самодельным йогуртом и словами излишнего всепонимания наперевес. Старший сын, обаятельный и делинквентный тип, монополизировавший родительское внимание, младший — приемыш из неблагополучной семьи, больший Уитшенк, чем сами Уитшенки, деловитая старшая дочь, воплотившая семейные амбиции, и обычная средняя дочь, продолжившая семейные традиции. Широкая странноприимная веранда в тени тюльпанных деревьев, уютная затрапезность, «естественная для комнат, обитатели которых давно перестали замечать их красоту». Тайлер прекрасно осознает безотказность эффекта и иронизирует над ним: «Как и большинство семей, они считали себя особенными» благодаря, скажем, «своей генетической предрасположенности бодрствовать по два часа среди ночи и сверхъестественному таланту выбирать собак, которые не умирают целую вечность». Но эффект на то и безотказный, что его еще украшает самоирония: это медленная летняя сага, в которую можно надолго провалиться с удовольствием.

Нет ничего утешительнее толстого романа о большой семье. Лев Толстой погнался за афоризмом, когда сказал, что каждая несчастливая семья несчастлива по-своему: на самом деле беды не менее типичны, чем радости

1014782746.jpg

Энн Тайлер. Катушка синих ниток. М.: Фантом Пресс, 2016. Перевод Никиты Лебедева.

Детективный роман: «Сделано в Швеции» Андерса Рослунда и Стефана Тунберга

piratforlaget.se.jpg

Детективные романы в последние годы как-то не привлекают внимания, но для летнего эскапизма литературное человечество пока ничего лучше не придумало. А лучшие из детективов сейчас — скандинавские (достаточно вспомнить трилогию о девушке с татуировкой дракона Стига Ларссона или «шведскую Агату Кристи» Камиллу Лэкберг). Они тоже подхватывают семейную тему, хотя и в мрачном изводе: скандинавский детектив почти всегда — история семейного насилия, глубоко похороненного под нарядным вязанным половичком. «Сделано в Швеции» — не исключение. Три брата, выросшие с жестоким отцом, избивавшим мать, образуют идеальную банду, сплоченную абсолютным доверием. Следователь Джон Бронкс в детстве получил схожий опыт, но распорядился им иначе, и это помогает ему составить психологический портрет жестоких и неуловимых грабителей: «Насилие. Кто намеренно пугает людей? Кто использует страх таким образом? Тот, кто раньше сам его испытывал. Тот, кто знает, как он действует, знает, что он вправду действует». Это не только история идеального ограбления, но и увлекательный психологический этюд. К тому же, как утверждает один из соавторов, сценарист Стефан Тунберг, все описанные события — правда: он, Тунберг, сам был четвертым, не упомянутым братом.

&#9576;б&#9576;&#9564;&#9576;&#9557;&#9576;&#9565;&#9576;&#9563;&#9576;&#9553; &#9572;Н&#9576;&#9553;&#9572;А&#9576;&#9617;&#9576;&#9564;&#9576;&#9617; 3.jpg

Андерс Рослунд, Стефан Тунберг. Сделано в Швеции. М.: Издательство АСТ: CORPUS, 2016. Перевод Нины Федоровой.

Фотография- Catherine Helie_Gallimard.psd

фото: catherine helie gallimard, wikipedia.org, michael lionstar, piratforlaget.se

FDE94890-0157-48A6-BFE8-EA77DE163F67_w640_s.psd


×
Мы используем cookie-файлы, для сбора статистики.
Продолжая пользоваться сайтом, вы даете согласие на использование cookie-файлов.