Умер замечательный актер Михаил Кононов.
В распоряжении The New Times оказалось интервью Михаила Ивановича, который в последние годы категорически отказывался от общения с прессой. Текст беседы Сергея Капкова с Михаилом Кононовым в полном объеме публикуется впервые.
У каждого человека, а у художника в особенности, должен быть надежный тыл, дом, близкие люди, которые могут спасти и защитить от внешних невзгод. У Вас такой тыл есть?
Деревня — это раз. А во-вторых, люди искусства в нашей стране столько путешествуют, отдавая много сил и сцене, и экрану, что часто их личная жизнь не складывается. Все это сложно, неоднозначно. Мы находимся под взором миллионов глаз, и люди, которые идут с нами по жизни — жена, друг, — попадают под это влияние и порой не вписываются в твою атмосферу. И приходится расставаться. Такие категории, как любовь, дружба, — святые для меня. Найти их бывает очень сложно. Я, слава Богу, нашел.
Почему Вы решили связать свою жизнь именно с актерской профессией?
Я начал выступать на сцене еще в школе. Вместе с Андреем Смирновым, ставшим впоследствии известным кинорежиссером, мы готовили целые эстрадные программы. И, видимо, успех в школьной самодеятельности и привел меня в театральное училище имени Щепкина. Нашим курсом, кстати, довольно знаменитым, руководил Николай Александрович Анненков, поистине народный артист Советского Союза.
Михаила Кононова совершенно не волновал массовый успех фильмов «Большая перемена» и «Гостья из будущего» |
Вы мечтали о Гамлете, о Чацком?
Все эти мечты от лукавого. Дело в том, что у каждого театра свои программы, свое направление. Если это Малый театр, в котором я служил, то в репертуаре, конечно же, Островский, Толстой, Чехов. Промечтать можно всю жизнь. Хорошо, что в кинематографе я попал в несколько иное направление — мое личное, если так можно сказать. Хотя я снимался у разных режиссеров.
Вы любили сцену, ощущали «запах кулис»?
Я ощущал запах пыли, пота и нервов моих коллег. (Смеется.) Так что запах кулис — это тоже все иллюзии. Это очень жестокий труд.
Успех Вам принес фильм «Начальник Чукотки». Какие воспоминания у Вас связаны с этой картиной?
Я не считаю, что этот фильм мне что-то принес. Если говорить о признании в профессиональных кругах, то больший успех принесла мне небольшая роль Фомы в картине «Андрей Рублев». А массовый успех, какой имеют «Большая перемена» или «Гостья из будущего», меня не волнует. Я просто отдал свой профессиональный долг. Когда я прочел сценарий «Большой перемены», то просто пришел в ужас и сказал себе: «Ну если я и это смогу преодолеть, тогда, наверное, я крепкий актер». Мне кажется, что я справился с этой ролью, естественно, при помощи блистательных актеров, которые только начинали в «Большой перемене».
Неужели Вас не трогает тот факт, что зрители обожают эту картину? Почему-то актеры любят совершенно не те роли, которые по душе их поклонникам.
Видите ли, нас учили относиться к своему делу иначе. Если идти на поводу у зрителя, то можно вообще заблудиться. Что сейчас и наблюдается в кинематографе и на телевидении. Мы можем показать к месту и не к месту голый зад. Но это же антиискусство, антиэстетика. Мы не должны поддерживать ни порок, ни массовый психоз. Иначе не нужна наша профессия. Не нужны ни художники, ни писатели. Давайте только плясать, пить, жрать, воровать, убивать, насиловать.
И все-таки мне не хотелось бы так просто уйти от разговора о «Начальнике Чукотки». С каким удовольствием смотрится сегодня этот чудный фильм, пронизанный тонкой иронией, наивным юмором и ехидной насмешкой над властью.
Естественно, «Начальник Чукотки» мне очень дорог. Во-первых, это была первая комедия о Советской власти. Я люблю такие тонкие вещи, поэтому и выбрал этот сценарий. Кстати, я всегда сам выбирал фильмы и режиссеров, в то время как режиссеры пробовали других актеров в свои картины. Я любил работать с дебютантами. Так, «Начальником Чукотки» дебютировал Мельников, а потом Панфилов дебютировал фильмом «В огне брода нет».
Никита Михалков
— отпускал меня со съемок —
кормить поросенка
Небольшую роль Фомы (слева) в фильме Тарковского «Андрей Рублев» Кононов считал своим профессиональным успехом. 1971 
Михаил Кононов и Инна Чурикова в режиссерском дебюте Глеба Панфилова «В огне брода нет». 1971 |
Последние годы Вас редко где можно увидеть, Вы практически не снимаетесь в кино, не участвуете в телепередачах. Неужели все так грустно?
Сейчас мы все живем в такой ситуации, что не до веселья. Меня многие в интервью просят рассказать что-нибудь смешное, забавное. Но, во-первых, я не анекдотист, а во-вторых, мои кинороли ничего общего лично со мной не имеют. Я совсем другой человек.
Чем же Вы сейчас занимаетесь?
Ищу себя. Ищу, куда приложить свои силы. Я думал издать свою газету, но, к сожалению, скончался человек, от которого зависела реализация этого проекта.
О чем бы рассказывала Ваша газета?
Была такая мысль — говорить через газету с народом. Что думает он о сегодняшнем существовании, положении в стране? Вот кричат: свободное телевидение, свободная пресса, свобода слова! Никакой свободы слова нет. Все принадлежат каким-то дядям, которые и диктуют, естественно, свои условия. Свобод много, но все они разные, противоречивые, у каждой свой интерес. Поэтому мое мероприятие опасное. Я хочу, чтобы каждый говорил то, что он думает. И самые высокие люди, и самые падшие. Лишь бы говорили искренне. Верят ли они еще хоть во что-то и как выходят из сложившихся ситуаций. Может, комуто это поможет сориентироваться.
А есть ли у Вас какие-либо светлые воспоминания, которые, как говорится, в грустную минуту согревают душу?
Счастливые мгновения, конечно же, связаны с хорошими ролями, с хорошими режиссерами. Воспоминаниями человек подпитывается, иначе можно уползать на кладбище. Моя подпитка — это память о друзьях. Это люди чести, совести, высокой нравственности. Они меня и поддерживают в сегодняшнее маразматическо-криминальное время. Сейчас настолько сложное положение у всех актеров, что они вынуждены бросаться в коммерцию, заниматься делами совершенно противоположными искусству. Прошли благие порывы времен Высоцкого, Окуджавы. Оптимистический настрой, с которым актер должен выходить на сцену или на съемочную площадку, перемешан со стремлением выжить. Такая ситуация в стране. Естественно, и я живу в этой ситуации и постоянно попадаю во всевозможные криминальные истории.
С актерской точки зрения Вам эти истории интересны?
Да. Мне интересно наблюдать за людишками, как они друг друга обманывают, блефуют, врут, изощряются во всяких махинациях. Когда они со мной встречаются, им кажется, что я этого не замечаю, раз я человек искусства. А наше дело-то близко к психологии, всегда же видишь, чем человек дышит.
Вы считаете себя шестидесятником? Что для Вас значит это слово?
Каждое поколение как-то обозначается, какой-то знак на него вешается. Я даже не знал, что я шестидесятник. Ну раз уж так обозначили, пусть так. Дело в том, что мы отчаянно старались делать настоящее искусство. Мы старались не сниматься у режиссеров, которые вели какую-либо пропаганду, идеологию — о прелестях пятилетки, замечательных стройках, сборе урожая, которого на самомто деле и не было. А тогда начинали Калик, Тарковский, целая волна на «Ленфильме» — Панфилов, Герман, Мельников. В театре появился Эфрос. Мы, естественно, стремились поддержать эти ростки, невзирая на то что руководящие круги их не принимали и даже организовывали какие-то гонения. Помню, как мы читали тайно Солженицына, можно сказать, при свечах, как революционеры. Так что мы друг друга искали и находили то свежее, то настоящее, то искреннее, что существовало в людях. В этом была наша сила.
А почему вы так быстро сгорали?
Многие пытаются понять, почему именно в нашей стране какие-то новые веяния, искрометные появления того или иного таланта в живописи, музыке, литературе, кино часто подвергаются гнету, преследованию. И иногда под влияние этого гонения попадают и массы. В этом случае народ перестает ориентироваться и нападает на того, кто, может быть, отдает ему свое сердце. Люди слепнут под натиском злых сил, если так можно сказать...
Однажды кто-то заметил, что такие художники, как Олег Даль, Василий Шукшин, Георгий Бурков, Андрей Миронов, Юрий Богатырев, так рано ушли из жизни, потому что не смогли бы существовать в нашем нынешнем обществе. Вы с этим согласны?
Я считаю, что и сейчас есть такие люди. Только они в тени, их никто не пропагандирует. Я встречался с ними. Это и художники, и писатели, и режиссеры. Сейчас абсолютно другие ценности, и под давлением этих псевдоценностей и псевдоискусства многие закрылись и ушли в добровольное подполье. Настоящее искусство ведь интимно, а интим — он раним, он не лезет в показуху. Таких людей надо выявлять.
Ваше решение несколько лет назад уединиться в деревне вызвано этими же соображениями?
Деревня в то время стала для меня помощью, подспорьем. У меня было целое хозяйство. Никита Михалков отпускал меня со съемок кормить поросенка, ведь он работал без выходных, а корм доставать для живности надо. Так что деревня меня кормила, и я знал: когда съемки у Михалкова закончатся и никто больше меня не позовет, побираться я не стану. И сейчас я забочусь сам о себе. Но хозяйство наладить в данный момент оказалось намного сложнее, чем при советской власти...
Сейчас в кино очень мало
— актеров настоящего класса —
Вы можете назвать человека, работа с которым на съемочной площадке стала для Вас событием?
Да у меня все время были события. Каждый год выходила картина с моим участием, и каждая вызывала резонанс. Я уже много называл фильмов, но не могу не вспомнить «На войне, как на войне». Это тоже был дебют — Виктора Трегубовича. Большой резонанс произвела картина «До свидания, мальчики!» Калика, а следом вышел «Андрей Рублев» — сами понимаете, мирового значения картина. Потом — «В огне брода нет». Так что каждая работа была для меня событием, и я был как бы все время на гребне волны. Но не потому, что мне везло, а потому, что я выбирал. Нам в училище привили вкус. Мы это на всю жизнь усвоили, потому и состоялись на нашем курсе такие прекрасные актеры, как Соломин, Даль, Павлов, Барышев. А в театре у меня были работы с Эфросом и Варпаховским.
Вы никогда не конфликтовали с режиссерами?
Никогда. Кроме, пожалуй, «Большой перемены» и еще парочки жутко плохих режиссеров. А что значит плохой режиссер? Плохих режиссеров не должно быть. Это значит непрофессионал, а значит, и не режиссер. У меня никогда не было конфликтов ни с Тарковским, ни с Панфиловым, ни с Михалковым, которого вообще многие актеры боятся. Никогда. Потому что я с ними обо всем договариваюсь «на берегу». Помню, как Михалков очень удивился, когда я месяц или два перед съемками внимательно слушал все, что он нам говорил изо дня в день. Он, наверное, подумал, что я сумасшедший. А я ему потом объяснил: «Никита, я всю жизнь учусь. Ты для меня новый режиссер, поэтому я должен понять твое направление». Но, поняв «на берегу», я уже не позволяю себя трогать на съемочной площадке.
Нынешняя актерская молодежь внушает Вам доверие?
К сожалению, сейчас в кино очень мало актеров настоящего класса. Я не буду называть имена, им говорят комплименты, но в понятии нашего поколения, нашего понимания искусства они еще не профессионалы. Однако их ставят на пьедестал, говорят, что они секс-символы, великие мастера, еще кто-то... А на самом деле они еще юнцы. Но когда общество их возвеличивает, этим оно их портит. Когда опять начнется волна настоящего искусства, они будут не нужны. Сейчас они себя любят, ценят, выкрикивают: «Я!», не понимая, что пока еще они выглядят пошло и глупо. Но их поддерживают коммерческие структуры. А все дается очень большим трудом. Понимая это, испокон веков театры собирают труппу по крупицам, как Марк Захаров.
Вы ощущаете зрительскую любовь?
Она до сих пор держится. Меня знают уже внуки моих первых зрителей, и я рад, что так сумел пройти по жизни, не обманув их. Какая-то доверительность, трепетность моих героев подкупает. И это здорово.
Вы долгое время оставались на экране молодым героем, практически не меняясь с возрастом...
Как Ленин, вечно молодой.
Это природой данное свойство помогало или мешало Вам в жизни, в творчестве?
Я к этому относился как к данности. Природа есть природа, от нее никуда не уйдешь. Я и сейчас выгляжу не на свои годы... (Смеется.)
