Этот текст выходит в тот день, когда будет оглашен приговор четверым ни в чем не повинным молодым людям, в том числе Егору Жукову, студенту Высшей школы экономики, которого сначала пытались обвинить в организации массовых беспорядков, а когда это обвинение с треском развалилось, то стали судить за призывы к экстремизму на основании видеороликов, выложенных в интернете.
Суд не стал учитывать свидетельства выдающихся лингвистов — Ирины Левонтиной, много лет работающей в Институте русского языка ( и, кстати, помимо этого занимающейся судебной лингвистикой) и Юлии Сафоновой, разработавшей методические пособия для лингвистической экспертизы по делам, связанным с экстремизмом. Обе они доказывали, что призывов к экстремизму в видеороликах Жукова нет. Но у них, оказывается, недостаточная квалификация. А вот у Александра Коршикова для суда квалификация достаточная. Вот как описывает его выступление «Новая газета»:
«Сначала выясняется, что специального образования у него нет, подготовку он проходил в 2016 году в неизвестном учреждении. Потом Коршиков начинает рассказывать о том, как он проводит лингвистические экспертизы. Выясняется, что эксперт берет анализируемый текст и сравнивает его с Уголовным кодексом. Примерно так в тексте его экспертизы появились и «фальшивые документы», и «приостановка работы учреждений (в частности, избирательной комиссии)», которых не было в речи самого Жукова».
Последнее слово Егора Жукова, произнесенное им в суде, показало настоящий масштаб личности этого замечательного молодого человека, а все происходящее во время процесса — поддержка Егора огромным количеством совершенно разных людей с одной стороны, трусливая позиция Вышки с другой — тоже многое рассказывает нам о нашей жизни.
И сразу вспоминается, как в феврале 1966 года судили двух писателей — Андрея Синявского и Юлия Даниэля, которых тоже обвиняли не за дела, а за слова, вернее за то, что они посмели переправлять свои рукописи за границу и печатать их там. Этого оказалось достаточно, чтобы признать их виновными по 70 статье УК в «антисоветской агитации и пропаганде» и отправить в лагеря. И тогда тоже процесс стал своеобразной лакмусовой бумажкой. Одни приняли участие в шельмовании писателей. Начальничек от литературы Дмитрий Еремин опубликовал в «Известиях» статью «Перевертыши»: «Синявский и Даниэль начали с малого: честность подменили беспринципностью, литературную деятельность, как ее понимают советские люди, — двурушничеством… И начав с этих мелких пакостей, они уже не останавливались. Они продолжали катиться по наклонной плоскости. И в конечном счете докатились до преступлений против Советской власти». Литературовед Зоя Кедрина, которая будет выступать общественным обвинителем на суде, как интеллигентный человек и ученый, накатала статейку в «Литературной газете» и назвала ее изысканно — «Наследники Смердякова». Сколько достоевщины в одном только желании для собственной подлости использовать имя героя Достоевского — лакея-убийцу.
А вот 62 писателя подписали письмо в защиту Синявского и Даниэля, что, надо сказать, требовало в то время большей решимости, чем сегодня.
«Осуждение писателей за сатирические произведения — чрезвычайно опасный прецедент, способный затормозить процесс развития советской культуры. Ни науки, ни искусство не могут существовать без возможности высказывать парадоксальные идеи, создавать гиперболические образы. Сложная обстановка, в которой мы живем, требует расширения (а не сужения) свободы интеллектуального и художественного эксперимента. С этой точки зрения процесс над Синявским и Даниэлем причинил уже сейчас больший вред, чем все ошибки Синявского и Даниэля». Свои подписи поставили Окуджава и Ахмадулина, Нагибин, Домбровский, Шаламов, Чуковский и многие другие, более или менее талантливые, придерживавшиеся разных взглядов, но в тот момент объединенные желанием защитить невинных людей и выступить за свободу слова.
14 февраля 1966 года оба писателя выступили с последним словом. Процесс формально был открытым, хотя тогда, как и сегодня, мест не хватало. Большую часть зала занимали «представители общественности», специально приведенные сотрудники органов. И все равно и Синявский, и Даниэль выступили, понимая, что их слова уже ничего не изменят. Но все-таки, как сказал Даниэль: «Я понял, что это не только мое последнее слово на этом судебном процессе, а может быть, вообще мое последнее слово в жизни, которое я могу сказать людям. А здесь люди — и в зале сидят люди, и за судейским столом тоже люди. И поэтому я решил говорить».
Читаешь то, что они говорили, и с леденящим ужасом осознаешь невероятную актуальность их слов.
Синявский:
“Доводы обвинения — они создали и ощущение глухой стены, сквозь которую невозможно пробиться до чего-то, до какой-то истины. Аргументы прокурора — это аргументы обвинительного заключения, аргументы, которые я много раз слышал на следствии».
“В здешней наэлектризованной, фантастической атмосфере врагом может
считаться всякий «другой» человек. Но это не объективный способ нахождения истины”
Даниэль:
“Я спрашивал себя все время, пока идет суд: зачем нам задают вопросы? Ответ очевидный и простой:чтобы услышать ответ, задать следующий вопрос; чтобы вести дело и в конце добраться до истины. Этого не произошло».
«Игнорирование всего, что мы говорим, такая глухота ко всем нашим объяснениям — характерны для этого процесса».
«Есть еще и такой прием: изоляция отрывка из текста. Надо выдернуть несколько фраз, купюрчики сделать — и доказывать все что угодно... Еще один прием: подмена обвинения героя вымышленным обвинением советской власти… Еще один, тоже очень простой, но очень сильный…: выдумать идею за автора… И, наконец, еще один прием — подмена адреса критики: несогласие с отдельными явлениями выдается за несогласие со всем строем, с системой… Любое наше высказывание, самое невинное, такое, какое мог бы произнести любой из сидящих здесь, перетолковывается».
Синявского приговорили к 7 годам лагерей, но помиловали в 1971 году, Даниэлю дали 5 лет, и он отсидел от звонка до звонка.
Для Егора Жукова прокурор требует четыре года — за четыре видеоролика, в которых речь идет в основном о ненасильственных способах сопротивления. Егор произнес удивительное последнее слово и закончил его так: «Я постараюсь радоваться тому, что мне выпал этот шанс — пройти испытание во имя близких мне ценностей. В конце концов, ваша честь, чем страшнее мое будущее, тем шире улыбка, с которой я смотрю в его сторону».
Юлий Даниэль 14 октября 1966 года сказал: «Никакие уголовные статьи, никакие обвинения не помешают нам
чувствовать себя людьми, любящими свою страну и свой народ. Это всё.
Я готов выслушать приговор».
Свободу всем политзаключенным!