У меня сразу несколько ассоциаций и вопросов.
Ассоциация первая: с опытом службы в КГБ.
В КГБ в моё время, чтобы получить «точку», т.е. иметь возможность поставить на прослушку объект «проверки» или «разработки», нужны были зубодробительные основания, содержащие убедительные признаки совершения объектом преступной деятельности по особо тяжким статьям — но уж точно никак не мошенничество, которое вообще не являлось подследственной статьёй органов безопасности.
Получить разрешение на прослушку министра или партийной «шишки» было практически невозможно, если «шишка» не подозревалась обоснованно (подчёркиваю понятие «обоснованно» — в измене Родине, как минимум, или тотальном нарушении декларируемых партийных и этических норм (случай Медунова и Щелокова при смене Генсека), имеющих признаки уголовного преступления.
Если вдруг прилетал «сигнал» на какого-нибудь крупного номенклатурщика, он или передавался в виде устной информации в высшие партийные инстанции, или брался на контроль верхним руководством КГБ, чтобы исключить всякую самодеятельность со стороны оперсостава.
Короче, случай с Абызовым — не случай КГБ.
Ассоциация вторая: лёгкость, с которой сейчас оперируют в суде фактом и данными технического контроля. Во времена моей службы в КГБ соваться в суд со ссылками на технический контроль было категорически невозможно — такие «доказательства» являлись процессуально ничтожными.
Ассоциация третья: два года слушать, чтобы набрать то, что набрали для суда — нонсенс.
Ассоциация четвёртая: в течение двух лет Абызов, учитывая его связи, разговаривал, можно догадаться, не только с бизнес-партнёром Степановым.
Удивительная лёгкость бытия, я бы сказал.