Либерализм находится под угрозой. Под угрозой — самые главные принципы либерального общества: терпимость к различиям, уважение прав личности и верховенство закона. Мир переживает то, что уже называют демократической рецессией или даже депрессией. По наблюдениям Freedom House, на протяжении последних 16 лет уровень политических прав и гражданских свобод во всем мире постоянно снижался. Упадок либерализма проявляется в растущей силе таких автократий, как Россия и Китай, эрозии либеральных институтов в таких странах, как Венгрия и Турция, и даже в столь сильных демократиях, как Индия и США, наблюдается отступление от принципов либерализма.
Повсюду к росту антилиберализма приводит национализм. В целях большего влияния на общество антилиберальные лидеры, их партии и союзники используют риторику национализма. Они атакуют своих либеральных оппонентов, объявляя их оторванными от жизни «изнеженными космополитами» и глобалистами. Противники либерализма утверждают, что только они являются подлинными представителями своей страны и ее истинными защитниками. Иногда антилиберальные политики карикатурно рисуют своих либеральных оппонентов как людей, не умеющих ничего делать и далеких от населения, которое они должны представлять. Еще чаще либеральных политиков описывают уже не просто как политических противников, а как нечто более зловещее — врагов народа.
Сама природа либерализма делает его уязвимым к таким атакам. Фундаментальный принцип либерализма — это толерантность: государство никому не должно предписывать убеждений, идентичности и вообще каких-либо догм. С момента своего робкого появления в XVII веке в качестве организующего принципа политики, либерализм постоянно занижал цели политики. Он переориентировал ее с достижения «достойной жизни» — как это формулировалось религией, моральной доктриной или культурной традицией — на сохранение самой жизни в условиях, когда население имеет разные представления о том, что такое «достойная жизнь».
Агностическая природа либерализма создала некий духовный вакуум: все люди имеют свои цели и испытывают весьма слабое чувство общности. Условием либерального политического порядка является признание таких общих ценностей, как терпимость, компромисс и диалог, но либерализм не способен создать столь сильные эмоциональные связи между людьми, которые существуют в тесно сплоченных религиозных и этнонационалистических сообществах. Более того, либеральные общества часто поощряют бесцельную погоню людей за чисто материальными удовольствиями.
Самой сильной стороной либерализма остается выработанный веками прагматизм и способность поддерживать стабильное существование диверсифицированных обществ. Тем не менее у диверсификации, с которой могут справиться либеральные общества, тоже есть пределы. Если достаточное количество людей само отвергает либеральные ценности и стремится ограничить права других, или же если граждане прибегают к насилию для достижения своих целей, то либерализм уже не способен поддерживать политический порядок. А если общества отходят от либеральных принципов и пытаются основать свою идентичность на расе, этнической принадлежности, религии либо ином собственном видении «достойной жизни», то итогом может быть и кровавый конфликт. Мир, состоящий из таких стран, неизбежно будет раздробленным, неспокойным и жестоким.
Поэтому либералам нельзя отказываться от идеи нации.
Либералы должны признать, что в универсальности либерализма нет ничего несовместимого с миром национальных государств
Национальная идентичность податлива, и ее можно сформировать так, чтобы она отражала либеральные устремления и одновременно вселяла чувство общности и общих задач в широкие слои населения.
Доказательством непреходящего значения национальной идентичности стали проблемы, с которыми столкнулась Россия после вторжения в Украину. Президент Путин заявил, что Украина не имеет собственной национальной идентичности, отличной от российской. Он надеялся, что как только начнется вторжение, Украина сразу распадется. Вместо этого Украина упорно сопротивляется именно потому, что ее граждане верны идее независимой, либеральной демократической Украины и не хотят жить в условиях навязанной извне коррумпированной диктатуры. Они показали всему миру, что граждане могут быть готовы умереть за либеральные идеалы — но только если эти идеалы реализуются в стране, которую они могут называть своей.
ДУХОВНЫЙ ВАКУУМ ЛИБЕРАЛИЗМА
В либеральных обществах сложно создать позитивное видение национальной идентичности. Теория либерализма испытывает трудности с проведением четких границ вокруг сообществ и объяснением того, как сформулировать идентичность людей внутри этих границ.
Причиной является заложенное в либерализме утверждение универсализма. Как провозглашает Всеобщая декларация прав человека, «все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах», далее говорится, что «каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия, как-то: в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения». Теоретически для либералов недопустимы нарушения прав человека независимо от того, в какой части света они происходят. Либералы обычно считают себя «гражданами мира» и не разделяют узости симпатий националистов.
Однако принцип универсализма плохо совмещается с разделением мира на национальные государства. В либерализме не существует определенной теории о том, как проводить национальные границы, и этот недостаток постоянно приводит к конфликтам среди самих либералов из-за сепаратизма в таких регионах, как Каталония, Квебек и Шотландия, а также к разногласиям по поводу отношения к иммигрантам и беженцам. Популисты, например, бывший президент США Дональд Трамп, направляют этот конфликт между универсалистскими устремлениями либерализма и более узкими претензиями национализма в нужное русло.
Националисты обвиняют либерализм в том, что он разрушил узы национальной общности и заменил их глобальным космополитизмом, который требует заботиться о людях в далеких странах так же, как и о своих согражданах. Националисты XIX века основывали национальную идентичность на биологии и считали, что национальные сообщества основаны на общем биологическом происхождении. Это тема актуальна и для некоторых современных националистов, таких как премьер-министр Венгрии Виктор Орбан, который определяет венгерскую национальную идентичность как основанную на этнической принадлежности мадьяр.
Другие националисты, такие как израильский ученый Йорам Хазони, пытались пересмотреть этнонационализм ХХ века, утверждая, что нации представляют собой целостные культурные единицы, которые позволяют их членам разделять между собой прочные общие традиции еды, праздников, языка и тому подобного. Американский консервативный мыслитель Патрик Динен утверждает, что либерализм представляет собой форму антикультуры, которая уничтожила все формы долиберальной культуры, используя власть государства, чтобы контролировать каждый аспект частной жизни.
Важно отметить, что Динен и другие консерваторы разошлись с экономическими неолибералами, открыто обвиняя рыночный капитализм в разрушении ценностей семьи, сообществ и традиций. В результате категории ХХ века, которые определяли политических левых и правых с точки зрения экономической идеологии, уже не совсем точно соответствуют современной реальности. Правые группы готовы мириться с использованием государственной власти для регулирования как социальной жизни, так и экономики.
Существует значительное совпадение между националистами и религиозными консерваторами. Среди традиций, которые хотят сохранить современные националисты, есть и религиозные. Например, партия «Право и справедливость» в Польше тесно сотрудничает с польской католической церковью и разделяет многие ее культурные претензии по поводу абортов и однополых браков в либеральной Европе. Точно так же религиозные консерваторы часто считают себя патриотами — это безусловно относится к американским евангелистам, которые составили ядро движения Трампа «Сделаем Америку снова великой».
Консервативные критики либерализма утверждают, что либеральные общества не имеют сильного общего морального ядра, вокруг которого можно построить сообщество — и это достаточно верно. Это особенность либерализма, а не его случайная ошибка.
Вопрос заключается в том, существует ли реальный способ повернуть время вспять и восстановить в обществе более жесткий моральный порядок
Некоторые американские консерваторы надеются вернуться в воображаемое время, когда практически все в Соединенных Штатах были христианами.
Однако современные общества гораздо более разнообразны в религиозном отношении, чем во времена религиозных войн в Европе XVI века. Идея восстановления общей моральной традиции, определяемой религиозными убеждениями, потеряла смысл. И лидеры, надеющиеся осуществить религиозный «ренессанс», например Нарендра Моди в Индии, по сути тянут свои страны к угнетению и общинному насилию. Сам Моди знает это очень хорошо: он был главным министром штата Гуджарат, когда в 2002 г. там произошли массовые беспорядки, в результате которых погибли тысячи людей, в основном мусульмане. С 2014 г., когда Моди стал премьер-министром, он и его союзники стремятся привязать индийскую национальную идентичность к столпам индуизма и языка хинди, что совершенно противоположно светскому плюрализму либеральных основателей Индии.
НЕИЗБЕЖНОСТЬ ГОСУДАРСТВА
Антилиберальные силы во всем мире будут продолжать использовать национализм как мощное предвыборное оружие, и у либералов может возникнуть соблазн отвергнуть эту риторику как ура-патриотическую и примитивную. На самом деле либералы не должны уступать идею нации своим противникам.
Либерализму с его универсалистскими претензиями может быть некомфортно по соседству с кажущимся пристрастным национализмом, но их можно примирить. Цели либерализма полностью совместимы с миром, разделенным на национальные государства. Все общества должны применять силу как для сохранения внутреннего порядка, так и для защиты от внешних врагов. Либеральное общество тоже делает это, создавая сильное государство, но затем ограничивая власть этого государства рамками закона. Власть государства основана на общественном договоре между свободными индивидами, которые соглашаются отказаться от части своих прав в обмен на защиту со стороны государства. Она легитимируется как общим признанием закона, так и всеобщими выборами, если это демократия.
Либеральные права бессмысленны, если они не могут быть гарантированы государством, которое, согласно знаменитому определению Макса Вебера, является законной монополией силы на определенной территории. Юрисдикция любого государства всегда соответствует территории, занимаемой группой лиц, подписавших общественный договор. Права людей, живущих вне этой юрисдикции, должны уважаться, но у государства нет обязанности защищать их права.
Поэтому государства с ограниченной территориальной юрисдикцией остаются важнейшими политическими субъектами, только они способны осуществлять законное применение силы. В современном глобальном мире властью обладают самые разные структуры — от транснациональных корпораций до некоммерческих организаций и от террористических групп до таких наднациональных органов, как Евросоюз и ООН. Необходимость международного сотрудничества в решении проблем — глобального потепления или пандемии — никогда не была столь очевидна.
Однако самая важная функция власти по-прежнему находится под контролем национальных государств. Это способность обеспечивать соблюдение правил силой или угрозой применения силы. Ни Евросоюз, ни Международная ассоциация воздушного транспорта не отправляют свою собственную полицию или армию для обеспечения соблюдения установленных ими правил. Все такие организации по-прежнему зависят от потенциала принуждения, которыми владеют страны, наделившие их полномочиями.
Конечно, сегодня существует огромный свод международного права, и во многих областях он вытесняет национальное законодательство. Например, Acquis communautaire Евросоюза — своего рода общий закон для регулирования торговли и разрешения споров. Но в конечном итоге международное право продолжает опираться на применение национальных законов. Когда страны-члены Евросоюза расходятся во мнениях по важным вопросам политики, как это было во время кризиса евро в 2010 г. или миграционного кризиса 2015 г., исход конфликта решает не европейское право, а законы государств-членов. Высшая власть по-прежнему остается в компетенции национальных государств, а это значит, что контроль над властью на этом уровне остается критически важным.
Противоречия между либеральным универсализмом и необходимостью существования национальных государств не существует. Нормативная ценность прав человека может быть универсальной, но правомочия в сфере правоприменения таковыми не являются. Это ограниченный ресурс, который применяется только в пределах государственных территорий. Либеральное государство вполне оправданно признает различные права за гражданами и негражданами, потому что у него нет ни ресурсов, ни полномочий для универсальной защиты прав всех людей. Все люди на территории государства пользуются равной защитой закона, но только его граждане являются полноправными участниками общественного договора, наделенными особыми правами и обязанностями, в частности, правом голоса.
Тот факт, что государства остаются центром власти, должен внушать осторожность в отношении предложений о создании новых наднациональных органов и делегировании им слишком больших полномочий. Либеральные общества имели несколько сотен лет опыта, чтобы выработать методы ограничения власти на национальном уровне через правовые и законодательные институты и создали баланс ветвей власти в общих интересах. Сегодня нет представления о том, как создать подобные институты на глобальном уровне — чтобы глобальный суд или некий законодательный орган могли сдерживать произвольные решения глобальной бюрократии.
Наиболее серьезной попыткой сделать это на региональном уровне можно считать создание Евросоюза. Но и там в результате возникла довольно неуклюжая система, характеризующаяся чрезмерной слабостью в одних областях (фискальная и внешняя политики) и чрезмерной властью в других (экономическое регулирование). И это при том, что Европа имеет определенную общую историю и культурную идентичность, которых нет на глобальном уровне. А Международный суд и Международный уголовный суд продолжают полагаться на государства для обеспечения исполнения своих решений.
Для Иммануила Канта идеалом было состояние «вечного мира»: весь мир состоит из либеральных государств, которые регулируют свои взаимоотношения с помощью закона, а не путем применения насилия.
Вторжение России в Украину, к сожалению, показало, что этот пост-исторический момент не настал и что главным гарантом мира для либеральных стран все равно остается военная сила
Поэтому национальное государство вряд ли исчезнет и будет оставаться важнейшим актором глобальной политики.
«ДОСТОЙНАЯ ЖИЗНЬ»
Консервативная критика либерализма основывается на обоснованном скептицизме по отношению к либеральному принципу индивидуальной свободы. Либеральные общества предполагают равенство человеческого достоинства, которое коренится в способности человека делать выбор. По этой причине они стремятся защитить свободу как основу всех прав. Однако хотя свобода является фундаментальной либеральной ценностью, это не единственное благо человека, которое автоматически превосходит все прочие составляющие «достойной жизни».
Сфера того, что принято называть свободой, со временем неуклонно расширялась: от выбора правил в рамках существующей морали до самостоятельного создания этих правил. Но уважение к свободе было призвано регулировать и умерять конфликт между глубоко укоренившимися в обществе традициями и убеждениями, а не для того, чтобы вытеснить их полностью. Не каждый человек считает, что максимизация его или ее личной свободы для него самая важная цель жизни или что разрушение всех существующих форм власти — это обязательно хорошо. Многие с удовольствием ограничивают свою свободу выбора, принимая религиозные или моральные ограничения, которые связывают их с другими людьми, или просто живя в рамках культурных традиций. Первая поправка к Конституции США была призвана защитить свободное исповедание религии, а не защитить граждан от религии.
Успешные либеральные общества имеют свою собственную культуру и свою собственную идею «достойной жизни», даже если эта идея не столь сильна, как в обществах, построенных на единой доктрине. Они не могут быть нейтральными по отношению к ценностям, которые необходимы для поддержания их существования в качестве либеральных обществ.
Для их сплочения необходимо, чтобы приоритетами были гражданственность, толерантность, открытость и активное участие в общественных делах. Для экономического процветания необходимо поощрять инновации, предпринимательство и готовность идти на риск. Общество, состоящее из замкнутых на себя индивидов, заинтересованных только в максимизации личного потребления, вообще не будет обществом.
Государства важны не только потому, что они являются средоточием легитимной власти и инструментами контроля над насилием. Они также являются единственным источником общности людей. В какой-то степени либеральный универсализм противоречит природе человеческой общности. Люди испытывают самые сильные узы привязанности к своим самым близким — друзьям, семье, — и по мере расширения круга социума чувство долга по отношению к другим неизбежно ослабевает. По мере того как на протяжении веков человеческие общества становились все крупнее и сложнее, границы солидарности постоянно расширялись — от семей, деревень и племен до целых стран. Но мало кто любит человечество в целом.
Для большинства людей во всем мире их страна остается самой крупной единицей солидарности, к которой они испытывают инстинктивную лояльность
Эта лояльность становится критической основой легитимности государства и, следовательно, его способности управлять. Слабая национальная идентичность может иметь катастрофические последствия, как это видно на примере некоторых развивающихся стран, таких как Мьянма или Нигерия, и некоторых failed states, таких как Афганистан, Ливия или Сирия.
В ЗАЩИТУ ЛИБЕРАЛЬНОГО НАЦИОНАЛИЗМА
Эти аргументы могут показаться похожими на те, которые приводит Хазони в своей книге «Добродетель национализма», где он выступает за глобальный порядок, основанный на суверенитете национальных государств. Он предостерегает от тенденции либеральных стран заходить слишком далеко в стремлении переделать остальной мир по своему образу и подобию. Однако Хазони ошибается, полагая, что существующие страны являются четко разграниченными культурными единицами и что мирный глобальный порядок можно построить, приняв их все такими, какие они есть. Современные государства — это побочный продукт исторической борьбы, которая часто включала в себя завоевание, насилие, насильственную ассимиляцию и намеренное манипулирование культурными символами. Существуют лучшие и худшие формы национальной идентичности, и общества могут выбирать между ними.
Если национальная идентичность основана на таких фиксированных характеристиках, как раса, этническая принадлежность или религиозное наследие, то она становится потенциально не-инклюзивной категорией, нарушающей либеральный принцип равных прав. Это мощная потенциальная точка напряжения между либеральным универсализмом и потребностью в национальной идентичности, пусть антагонистического противоречия между ними нет. Основанная на фиксированных характеристиках национальная идентичность может превратиться в агрессивный и эксклюзивный национализм — как это произошло в Европе в первой половине ХХ века.
По этой причине либеральные общества не должны формально признавать группы, основанные на фиксированной идентичности, такой как раса, этническая принадлежность или религиозные традиции. Конечно, бывают случаи, когда это неизбежно, и тогда либеральные принципы оказываются неприменимыми. Во многих частях мира этнические или религиозные группы на протяжении многих поколений занимают одну и ту же территорию и имеют свои собственные глубокие культурные и языковые традиции. На Балканах, Ближнем Востоке, в Южной и Юго-Восточной Азии этническая или религиозная идентичность де-факто является неотъемлемой характеристикой для большинства людей, и ассимиляция их в более широкую национальную культуру нереальна.
Однако либеральную политику вполне возможно проводить в обществе, состоящем из нескольких менее крупных культурных сообществ. Например, Индия признает несколько национальных языков и в прошлом позволяла своим штатам проводить собственную политику в отношении образования и законов. В таких странах необходимы федерализм и сопутствующая ему передача полномочий субнациональным единицам. Власть может быть формально распределена между различными группами, определяемыми их культурной идентичностью, в структуре, которую политологи называют «консоциональной демократией». Такая практика достаточно хорошо зарекомендовала себя в Нидерландах, однако она оказалась губительной в Боснии, Ираке и Ливане, где самобытные группы оказались втянутыми в безысходную борьбу без победителя. В обществах, где культурные группы еще не превратились в самоценные единицы, лучше обращаться с гражданами как с индивидуумами, а не как с членами соответствующих групп.
Наряду с этим существуют и такие аспекты национальной идентичности, которые принимаются добровольно и более широко распространены: литературные традиции, исторические нарративы, язык, еда и спорт. Каталония, Квебек и Шотландия — это регионы с различными историческими и культурными традициями, и все они имеют много сторонников национализма, стремящихся к полной независимости.
Но нет никаких сомнений в том, что эти регионы продолжат оставаться либеральными обществами, уважающими права личности, даже если бы они отделились, как это произошло в Чехии и Словакии после того, как они стали разными странами в 1993 г.
В поисках национальной идентичности заключена очевидная опасность, но они также дают и новые возможности. Эта социальная конструкция может быть сформирована для того, чтобы поддерживать либеральные ценности. Многие страны исторически сформировались из разнообразного населения, которое испытывало сильное чувство общности, основанное на политических принципах или идеалах, а не на предопределенных групповых категориях. Австралия, Канада, Франция, Индия, США — все эти страны в последние десятилетия стремились к формированию национальной идентичности, основанной на политических принципах, а не на расе, этнической принадлежности или религии.
Соединенные Штаты прошли через долгий и болезненный процесс поиска того, что значит быть американцем, постепенно устраняя барьеры на пути к гражданству, созданные классовой, расовой и гендерной принадлежностью — пусть этот процесс все еще не завершен. Во Франции формирование национальной идентичности началось с Декларации прав человека и гражданина, которая установила идеал гражданства, основанного на общем языке и культуре. В середине ХХ века Австралия и Канада были странами с преобладающим белым населением и дискриминационными законами в отношении иммиграции и гражданства, такими как печально известная политика «Белой Австралии», которая не допускала иммигрантов из Азии. Однако после 1960-х гг. обе страны перестроили свою национальную идентичность на нерасовых основах и стали открытыми для массовой иммиграции. Сегодня в обеих странах больше иммигрантов, чем в Соединенных Штатах, при этом поляризация и расизм практически отсутствуют.
Тем не менее не следует недооценивать сложность формирования общей идентичности в резко разделенных демократиях. Большинство современных либеральных обществ были построены на основе исторических наций, чье понимание национальной идентичности было сформировано нелиберальными методами. Франция, Германия, Япония и Южная Корея были нациями до того, как стали либеральными демократиями.
С другой стороны, Соединенные Штаты стали государством еще до того, как сформировалась нация. Процесс самоопределения американской нации в рамках либеральной политической традиции был долгим, трудным и периодически жестоким. Даже сегодня этот процесс оспаривается как левыми, так и правыми с резко противоречащими друг другу нарративами о происхождении нации.
Либерализм столкнется с серьезными проблемами, если люди будут видеть в нем всего лишь механизм мирного балансирования различий без понимания национальной цели. Люди, пережившие насилие, войну и диктатуру, обычно стремятся жить в либеральном обществе — как жили европейцы в период после 1945 г. Но по мере того как люди привыкают к мирной жизни, они начинают воспринимать мир как данность и тосковать по политике, которая направит их к более высоким целям. К 1914 г. в Европе почти целое столетие не было разрушительных конфликтов, но массы людей оказались рады отправиться на войну, несмотря на огромный материальный прогресс, достигнутый за то время.
Возможно, сегодня мир достиг подобной поворотной точки в своей истории. Три четверти века не было масштабных межгосударственных войн, и одновременно наблюдался рост глобального процветания, который привел к масштабным социальным переменам. Евросоюз был создан как противоядие от национализма, приведшего к мировым войнам, и в этом отношении своей успешностью превзошел все ожидания.
Вторжение в Украину предвещает хаос и насилие. Если Путину удастся сокрушить украинскую независимость и демократию, мир вернется в эпоху агрессивного и нетерпимого национализма, напоминающую начало ХХ века. Соединенные Штаты тоже совсем не застрахованы от такого развития истории, поскольку такие популисты, как Трамп, стремятся повторить путинские авторитарные методы.
Фрэнсис Фукуяма — старший научный сотрудник Института международных исследований Фримена Спогли Стэнфордского университета.