Дорога: Москва—Пенза
Федеральная трасса М-5: Москва—Рязань—Пенза. Дорога вполне приличная, особенно после Рязани. До нее то ли проектировщик спьяну циркулем водил и не заметил, как тот дернулся и нарисовал букву Г, то ли из неких высоколобых соображений, но дорога периодически дергается, ведет с одной на другую, пересекает третью, отсюда светофоры и, конечно же, пробки.
Удивили обочины — раньше они были почти всегда с выбоинами и замусорены тем, что выкидывали из окон проезжающих машин. Теперь же — почти ровные, еще не Чехия, где обочины по-немецки отточены и практически идеальны, но — уже почти Польша. Вдоль дороги, кстати, много плакатов, призывающих водителей не выкидывать мусор — очевидно, действует.
Главный транспорт на трассе — белые МАЗы, дальнобойщики, номера в основном российские, хотя долго передо мной маячил один с меткой KZ — Киргизия. На другом была картинка с жалостливым лицом выходца с Кавказа и надписью «Понять и простить». Большая часть трассы — двухполосная, то есть полоса в каждую сторону.
Ближе к Рязани дорога покалечена то ли танками, то ли бронетранспортёрами — ровно такие же колеи образуются на Тверской после каждого военного парада.
До Рязани мой автоприемник ловил станции в FM диапазоне, после — практически все время отвечал лишь шумами. Однажды поймала Бизнес-FM, оказалась, что приличная раньше радиостанция теперь превратилась в апологета диктатора Лукашенко.
За исключением небольшого участка платной дороги, М5 идет вдоль деревень и поселков. Очевидно, что люди живут здесь дорогой, наверное так же, как жили и сто лет назад, когда по этому тракту везли в столицы товар из купеческих Пензы и Самары. Поразительно мало засеянных полей. На том же Среднем Западе, в Айове или в Миннесоте — ты часто не видишь ничего другого, кроме кукурузных, картофельных и прочих полей: везде, где что-то может расти и приносить доход — растет.
Основные бизнесы на дороге — хостелы, гостиницы, разного рода едальни.
Гостинички — это чаще стоящие прямо вдоль дороги двухэтажные дома: от деревянных халуп до больших длинных бараков и каменных особняков. Везде зазывные надписи: «Бесплатная охраняемая стоянка» и «Бани. Ресторан. Музыка» с вариантами вроде «сауна» и «суп». Но смысл всегда один: помыться, перекусить, поспать иногда — еще и с бонусами, сами понимаете какими.
Лишь в Мордовии, километрах в 400 от Москвы, появляются рекламные щиты, свидетельствующие о существовании в деревнях промыслов: предлагают купить конину, сало, мед, циновки.
Где поесть — это здесь явно женский бизнес. Только в одном населенном пункте глаза увидели кафешки с названиями: «Фея», «Валентина», «Анастасия», «У сестер», «У тещи». Ну и конечно же неизбывное — как-никак страна зеков — «Малиновый звон». На каком-то совершеннейшем сарае — « кафе Луч», а уже на окраинах села —«Самарканд» и «Арарат».
Ваш комментарий, Наталия Васильевна?
Наталья Зубаревич: Мордовия одной из первых на этой трассе начала разводить обслуживающий бизнес, потому что это перегон. Рязань пролетают, а вы как автомобилист понимаете, где должна быть остановка — поесть, заправиться, выдохнуть. И вот этот кусок мордовский еще с 90-х годов начал формироваться как остановочное место. Это низовая инициатива, малый бизнес, который позволяет людям там выживать, потому что альтернативы-то особой нет. С дороги кормятся, вы абсолютно правы. То, что люди не лежат на печи и не ноют, а пытаются зарабатывать — здорово. Эта картина везде. И когда вы едете из Барнаула в сторону Бийска, потом на Белокуриху или в Горный Алтай, ровно так вот, примерно посередине трассы, эти места.
Что касается вашего замечания про то, что мало засеянных полей, то нет, не мало, это — география просто. Поедете в Воронеж — мгновенно увидите эту смену географических поясов. Как только въезжаешь в черноземную зону, все распахано. Рязань исторически была аграрной, но народу мало, земли не лучшие, поэтому так интенсивно не обрабатываются. Вы въезжаете в Пензенскую область — и уже все прилично обработано. А Мордовия еще не является черноземной зоной. Землица худовата — можно я так по-русски скажу? Как только качественные плодородные земли — милости просим, пожалуйста. Посмотрите Краснодарский край, Ростовскую область — все распахано. Как только земля кормит, она обрабатывается.
Евгения Альбац: В Пензе меня удивили несколько вещей. Первое — во всей Пензе сохранились старые советские названия: улица Володарского, Дзержинского, Горького... Специалисты по политической культуре скажут, что символы имеют значение. Когда люди ходят на работу, живут на улицах, которые названы по имени, прямо скажем, убийц, это конечно влияет на то, как у них формируются политические предпочтения. Или нет?
Наталья Зубаревич: Это просто привычный фон, на который не обращают внимания. Милости просим в Челябинск — ровно то же. Это отчасти связано с тем, кто в 90-х был там у власти. Все переименования случались тогда и практически ни разу позже. Более-менее интенсивно переименовывали Москва, уже меньше Питер, а остальные города обошлись, как правило, переименованием центральной улицы.
Евгения Альбац: И тем не менее, знаете, это забавно, когда на улице Володарского находится музей Всеволода Мейерхольда. Прекрасный частный музей, у двери которого как бы остановился бронзовый Мейерхольд — работа скульптора Ткаченко, «Возвращение». А стоит этот музей аккурат на том месте, где был один из винокуренных заводов его отца, он был из немцев-лютеран, которых изначально в Россию пригласила еще Екатерина Великая, а за ними поехали и другие — такие как дистиллятор Мейерхольд. Оказался вполне успешен, был вино-водочным королем края, красавец, ходок, отец семерых детей. Вся история Всеволода Эмильевича Мейерхольда — это трагическая история человека, который был успешным актером и худруком еще императорских театров, принял и поверил в революцию, создал новый, конструктивистский театр и которого потом запытали и убили в НКВД. Когда музей такого человека находится в окружении улиц с именами убийц, это производит сильное впечатление. К тому же в Пензе коммунисты сделали музей Сталина, поставили его бюст. На все мои слова о репрессиях молодой человек, лидер местных коммунистов, мне отвечал: да что вы, Евгения Марковна, лес рубят, щепки летят.
Наталья Зубаревич: Цена человеческой жизни — она все та же. Ульяновск, Пенза — это ядра уже исчезнувшего «красного пояса», там с девяностых исторически были сильны коммунисты. И не забывайте, что Пензенская область — машиностроительная. А машиностроение просело в 90-х — ого-го как. И с работой, и с зарплатой стало существенно хуже, чем в среднем по стране. Эта память есть. Поэтому советское, считается, хорошее, а то, что сейчас — плохое. И даже сейчас: Росстат говорит, что в январе-сентябре 2021 года ряд регионов перекрыли прошлогодний ковидный спад доходов, Москва и Питер — рост 8,5 %, Московская область — 7 %, а вот те регионы, о которых мы с вами будем говорить, либо ноль, либо сохраняющийся минус. Люди же чувствуют все эти вещи. Поэтому тут Сталин как символ прошлого хорошего времени, когда экономика росла, и что еще при нем было — люди не думают и не слышат.
Российская провинция сохраняет себя тем, что можно назвать патриархальностью, это некая гармония человеческого существованияЕвгения Альбац: Но при этом во всех городах, где я побывала, на акции в защиту Навального в января выходило небывалое число людей — выходили даже те, кто раньше ни в каких протестных акциях не участвовали. Так было и в Пензе — о том мне рассказывал соратник Навального Антон Струнин, который сейчас уже в эмиграции. Между прочим, Струнин, отец двоих детей, имел прекрасную работу — был энергетиком, вынудили уйти, работал в управляющих компаниях и никогда бы никуда не уехал из этой его любимой Пензы, если бы не замаячила тюрьма…Пенза сегодня, как и во времена СССР, живет оборонкой — «Ростех», «Росатом», так?
Наталья Зубаревич: Да, там восстановилось машиностроение. Заводы работают, они получают гособоронзаказ, но это не процветание советской эпохи, зарплаты, как вы понимаете, уже не очень сопоставимые. Пенза довольно бедный и дешевый по стоимости жизни регион с относительно низкими зарплатами.
Евгения Альбац: Это правда: за 300 рублей можно пообедать вполне прилично. Центр отреставрирован, на окраинах, конечно, хуже; главные улицы тоже вполне приличные, особенно если не сворачивать во двор, где могут оказаться какие-то фантастические ямы и колдобины. Мне вообще понравилась Пенза — очень милый теплый город
Наталья Зубаревич: Он не испорчен девелопментом, потому что денег на него долго не было. Аура старого губернского города, которая в Саратове уничтожается, в Пензе сохранилась. Российская провинция сохраняет себя еще и тем, что можно назвать патриархальностью, но для меня это некая гармония человеческого существования. Исправить что-то сложно, но если ты можешь ребенка выучить и отправить куда-то, то будешь вкладываться в это со страшной силой.
Евгения Альбац: В Пензе семь театров. Из них два — частных. Я была на репетиции «Театра на обочине», который создала актриса и режиссер Марина Левинская: «Мы играем в стилистике площадного театра»,— сказала она. Правда играют все больше из зарубежной классики: «Итальянские сны», «Корабль дураков», Аристофан, Макс Фриш с подтекстами в стиле конца советских семидесятых, когда говорить об окружающей реальности страшно, а через жизнь несчастливого и создающего несчастье вокруг себя немца — как-то еще можно. Левинская говорит, что народ лучше ходит на комедию — боится (так и сказала) политических спектаклей. При театре есть актерская школа, туда отдают детей. И есть в пригороде частная балетная школа, и тоже заполнена детьми. То ли потому, что нет возможности ездить за границу, то ли из-за пандемии, но люди очевидно стали инвестировать в обучение детей.
Наталья Зубаревич: Заграничные поездки — точно не про Пензу. Самара, Челябинск, Красноярск, Екатеринбург — это города, где заработки выше, люди могут себе позволить. Пенза если ездит, то в Крым и на Черноморское побережье. Но в детей в региональных столицах вкладывают исторически. Это еще и попытка увеличить их социальный человеческий капитал, чтобы они потом могли в этой жизни чувствовать себя увереннее.
Евгения Альбац: Вы хотите сказать, что люди сами создают среду. То есть там жизнь существует отдельно, или она все-таки зависима от Москвы?
Наталья Зубаревич: Люди, которые этим занимаются, конечно, связаны и с Москвой, продвинутых людей много, но Пенза в этом смысле, мне кажется, не так ориентирована на Москву. Много машиностроения — это всегда много инженерных кадров, людей с техническим образованием. И далеко не все хотят уезжать.
Евгения Альбац: Зарплаты 15-20 тысяч…
Наталья Зубаревич: Если мы берем Пензенскую область, то средняя заработная плата работников организаций — то есть не ИП, не самозанятых — это примерно три четверти от средней по стране. Да, средняя — это смесь коня и рябчика. Но по Пензе в 2019 году (более поздних цифр не знаю) средняя зарплата была 37 тысяч. Она складывается, как вы понимаете, из статусных бюджетников, из силовиков и всех остальных. Вы-то брали другой социальный круг, правильно? Это низкозарплатные. А какая зарплата в областной администрации? Какая зарплата в прокуратуре? Складывается-то средняя температура по госпиталю, как говорится. Самые низкозарплатные — это Тамбов, 70% от средней по стране. Пенза — 77%, Саратов 80%. И только в одном из регионов, где вы были — в Самаре — она близка к средней по стране.
Самара: Волга без рыбы
Евгения Альбац: Давайте в Самару. Дорога туда тоже вполне приличная. И она забита дальнобойщиками. Почему их так много?
Наталья Зубаревич: Считаем: миллион в Самаре, 700 с лишним тысяч в Тольятти и под 200-300 тысяч в Новокуйбышевске — два миллиона концентрация городского населения с не бог весть какими, но повыше, чем у соседей, зарплатами. Высокий потребительский спрос, поэтому и везут туда, где продается.
Евгения Альбац: Мест, где можно поесть, у дороги меньше, но ближе к Самаре появляются развалюхи, на которых написано «Рыба, икра». При этом поразившая меня вещь — в Волге нет рыбы. В районе Самары нет вообще. В Волгограде только в одном (sic!) ресторане есть речная рыба — сом и судак. Оказывается, рыба ушла после того, как в районе Тольятти построили гидроэлектростанцию. Как это может быть — огромная река без рыбы?
Наталья Зубаревич: На нерест рыба ходит в определенные места. Через плотину не перепрыгнешь. А плотина там не одна, если вы помните. Поэтому рыбу ловить люди теперь ездят в астраханские плавни, в дельту, где рыба еще есть.
Евгения Альбац: Но ведь раньше люди жили с рыбного промысла?
Наталья Зубаревич: Да, но плотины эти, гидростанции построили в 50-60-е годы. Советская власть про рыбу сильно не думала. Она думала про выплавку стали и выработку электроэнергии.
Евгения Альбац: В Самаре построили музей космонавтики, поскольку там была знаменитая фирма конструктора Дмитрия Козлова, одного из смежников Сергея Павловича Королева в деле разработки баллистических ракет. Сейчас большая часть предприятий, которые работали на военный и гражданский космос, либо вовсе закрыты, либо работают в треть возможностей. В Самаре широкие проспекты, прекрасно сделанная набережная, знаменитый, еще с дореволюционных времен, пивной завод аккурат под возвышающимся роскошью дорогой реставрации Иверским женским монастырем, стеклянный небоскреб (почти) в виде буквы Ю — когда-то здесь был ЮКОС Ходорковского, в Самаре есть даже метро. И одновременно с этим, всего в получасе езды от центра — страшные двухэтажные бараки в районах Безымянка и Металл. Я заходила в эти бараки: в подъездах чисто, видно, что люди следят. У многих из удобств только туалет, кто смог — сделал ванну сам. Стены обшарпанные, подперты бревнами, в квартирах обваливаются потолки. Мы с коллегой с местного «Эхо Москвы» Антоном Рубиным пошли по квартирам: открыла женщина, показала: в спальне на потолке рукотворный деревянный квадрат метр на метр, подпертый бревном — чтобы потолок не обвалился. На стене дома, на стенде плакат, из которого я узнала, что дом обещали расселить еще при генсеке Леониде Брежневе, в 1980 году. В 2018 году, во время президентских выборов, жителям удалось переслать письмо в выборный штаб Путина. И тогда им пообещали их расселить в 2025 году. Почему при всех программах развития, при невероятных нефтегазовых доходах, которые были у Российской Федерации — в большом городе Самаре люди живут в этих страшных бараках?
Наталья Зубаревич: Не только в Самаре так живут. Это есть во многих городах Российской Федерации, особенно если это не региональный центр. Я скажу несколько жестких вещей. Три правления, которые не очень помогли развитию Самарской области: это поздний <Константин> Титов, потом все люди из «Ростехнологии» (губернатор — бывший глава «Автоваза» Владимир Артяков. — NT), которые в понедельник приезжали в Самару, а на пятницу и выходные уезжали в Москву, а потом невероятный человек из Мордовии (Николай Меркушкин. — NT). То есть качество государственной власти в Самарской области в последние 20 лет было чудовищным, я назову вещи своими именами. Сейчас там новый губернатор (Дмитрий Азаров. — NT), бывший мэр Самары. Дикие войны элит шли в Самарской области долго. Эти элитные драки сопровождались войной всех против всех, а вовсе не попыткой качественного управления.
Евгения Альбац: А за что дрались?
Наталья Зубаревич: Да за все. Очень были плохие отношения у мэра Самары с региональными властями. Что это значит для города? Это значит, что город денег не получает, у него бюджет дохлый. Самара длительное время вводила мало жилья, были драки между девелоперами — сейчас это еще аукается нынешнему губернатору. Стимула для расселительной политики точно не было, потому что дрались за лакомые куски и за жилье с хорошей стоимостью квадратного метра. Но еще раз, это вы найдете почти везде. А уж если отправитесь за Урал, в восточную сторону — ох, мало не покажется...
Саратов: Город, из которого бегут
Евгения Альбац: Трасса Самара—Саратов — это худшая дорога за все время моего путешествия, 400 километров сплошной стиральной доски. Вот тут я точно вспомнила советскую власть: мало того, что волной идет дорога, она еще вся в заплатках. На подъезде к городу меня останавливает гаишник с явной целью срубить деньгу. Ему это не удалось, но не об этом разговор. Гаишник спрашивает: «У вас московские номера, вы что, из самой Москвы едете?» Я говорю: да, из Москвы. Он — дословно: «Все из нашей дыры бегут, а вы едете. Зачем?» Вот такое «добро пожаловать» в город спикера государственной Думы господина Володина. Более разбомбленного города, чем Саратов, я на всей этой трассе не видела. Поэтому первый вопрос. Почему в таком жутком состоянии дорога? Мне казалось, что последние годы российская власть в инфраструктуру как-то вкладывалась. Кстати, в отличие от трассы Пенза—Самара, на дороге в Саратов почти не было дальнобойщиков, но шли бесконечные грузовички «КБ», «Красное и белое». В смысле вино — красное и белое.
Наталья Зубаревич: Первое: дорога, очевидно, находится в региональном ведении. Это не вылетные трассы из Москвы, а соединяющие хорды. В регионах денег на дорогу нет. Самым большим счастьем Костромской, например, области стал перевод дороги от Костромы до Кирова в федеральное ведение. Как только дорога становится федеральной, деньги идут. Второе — грузовички: значит, Самара имеет распределительный центр, который обслуживает соседние города. Самарская область — распределительный центр по многим видам товара. Третье — почему раздолбан Саратов. Ну, замечательный же губернский город был. Один из лучших университетов, много людей, составивших гордость нашей науки, вышло оттуда. Но то, что сейчас — совсем печально. Объективный фактор — очень малодоходный бюджет. Федеральные трансферты туда идут в виде поддержки, но, уверяю вас, не в тех объемах, как в Чечню и далее по списку. Ну и качество управления имеет значение. Губернатор <Дмитрий> Аяцков, долго сидевший там, был человек непростой. И способ управления у него был еще более непростой. Короче говоря, в город Саратов пришла аграрная элита из райцентров и стала управлять так, как она умеет управлять... Все вместе: бюджетная бедность, отсутствие внимания к городу, отток населения. Если до революции это был яркий, сильный губернский центр, то потом постепенно при советской власти он становился промышленным центром, утрачивая столичность. А в постсоветское время еще был добит падением экономики и низким качеством управления.
Евгения Альбац: В Саратове я жила на улице Вавилова. Как известно, великий генетик Николай Иванович Вавилов, собравший колоссальную коллекцию семян растений со всего мира и ставивший перед собой задачу преодоления голода на планете, умер в январе 1943 года в саратовской тюрьме от голодной дизентерии. Тюрьма эта до сих пор стоит, и памятник Николаю Ивановичу Вавилову тоже поставили. Так вот, выхожу я из гостиницы, сажусь за руль и ничего не понимаю: дождя нет, а по улице бурлят прямо потоки воды. Вышла, посмотрела — вода била из-под здания гостиницы и из-под жилого дома рядом. В разговорах с местными — врачами, политиками, журналистами — узнала, что в городе совершенно сгнили коммуникации. Однако поразительная вещь: аккурат перед выборами в городе решили менять тротуары, поэтому казалось, что по городу только что какой-то вражина отбомбился. По местному радио местный ведущий «Эхо Москвы» говорил: «Премьер Мишустин подписал нашему городу 1 миллиард рублей. Ребята, Новый год пришел раньше, скажите спасибо Вячеславу Викторовичу Володину». О Володине, хотя он уже давно в Москве, все говорят как о реальном хозяине города. Но при этом бьет из-под домов вода, в городе часто нет разметки на дорогах — ее смыло, я ездила и молилась, чтобы водители соблюдали хотя бы правило правой руки, машины ставят везде и кое как — казалось, что в городе нет никакой организации. Почему такая катастрофа с ЖКХ?
Наталья Зубаревич: Если 30 лет не менять, когда-то это проявляется…
Евгения Альбац: А почему не меняют?
Наталья Зубаревич: Маленький бюджет, наверняка доля расходов на ЖКХ мизерная. А еще когда приходят Аяцковы …
Евгения Альбац: Аяцков при Ельцине был, с того времени уже жизнь прошла.
Наталья Зубаревич: Он был очень долго. Если складывается такое пренебрежительное отношение к городу, он изнашивается со страшной силой, это проявляется и в коммуникациях. Многие региональные власти все-таки уделяют внимание центральному городу. Это лицо. А когда внимания нет, то все догнивает, как оно и случилось с Саратовом.
Евгения Альбац: Знакомые врачи мне говорили, что за квартиру в центре Саратова они платят зимой 13 тысяч рублей в месяц. Это больше, чем я плачу за примерно такую же квартиру в центре Москвы. Как это может быть?
Наталья Зубаревич: В Москве тарифы частично субсидируются московским бюджетом. В Московской области вы бы платили больше, там нет субсидирования. Судя по всему, в Саратовской области тоже практически нет субсидирования, и платят по полной. А если бы не субсидировали в Магаданской области, например, там бы вообще никто не жил, потому что вы понимаете, какая там реальная стоимость тарифов. С Москвой лучше не сравнивать.
Сместить приоритеты, не кидать столько денег Чечне, Крыму, Севастополю, а как-то вспомнить, что у нас регионы в центре испытывают бешеный дефицит средствЕвгения Альбац: В Саратове, да кстати не только там, мне говорили: все деньги , в смысле доходы от нефтянки, забирает Москва. А то, что не забирает центр — 50% если не 70% уходит в откаты начальникам всех уровней, говорят местные журналисты. Так может стоит оставлять деньги в регионе — чтобы люди не платили за горячую воду, которая греет асфальт?
Наталья Зубаревич: А как вы себе представляете налогообложение — отдельно для Саратовской области и отдельно, например, для Ханты-Мансийского автономного округа? Если отдать все налоги от нефти Ханты-Мансийскому округу, то это будет покруче Кувейта, сильно покруче. Вы не можете предложить отдельный формат для Саратовской области. Он общестрановой. Налог на добычу полезных ископаемых в части нефтегаза полностью идет в федеральный бюджет. Я бы предложила другие вещи. Я бы предложила в распределительной политике, то есть в том, как распределяют собранные нефтяные и газовые рубли, сместить приоритеты. Не кидать столько денег Чечне, Крыму, Севастополю, а как-то вспомнить, что у нас чертова туча регионов и в европейской России, и в Сибири, и на Урале, и все они испытывают бешеный дефицит средств для ремонта коммуналки. И как-то распределять немножко по-иному. Мы страна, живущая на нефтяную ренту. Поэтому проблема не в том, как собрали, а в том, как распределяют. Слишком много политических приоритетов. Мы такое количество денег закидываем любимчикам! Если бы не это, то каждому региону на той же Волге, в Центральной России по несколько миллиардов получилось хотя бы на ремонт ЖКХ.
Евгения Альбац: Вы не думаете, что это связано и с тем, что авторитарной власти очень удобно, когда люди все время стоят с протянутой рукой? Людям в Саратове все время говорят: вы не поддерживайте Навального, не вздумайте выходить на улицу, не поддерживайте местного коммуниста-популиста Бондаренко. Вы голосуйте за Володина, он единственный, кто приносит в город деньги.
Наталья Зубаревич: Вы точно поставили вопрос. Но дело в том, что машиностроение, которое там сидело, и дохлый НПЗ, который там остался, уже мало что производят с точки зрения налогов. А сельское хозяйство больших налогов не генерирует. То же самое и в Алтайском крае, и в Ставропольском. Потому что очень много льгот по земле. Система налогообложения не заточена на вытаскивание ренты из агросектора. Поэтому сельское хозяйство никогда дойной коровой в бюджетах не бывает. Только нефтянка, газ, металлургия.
Евгения Альбац: Я поехала из Саратова в город Маркс. Вы, наверно, знаете, что это был один из центров республики немцев Поволжья, которую уничтожили в сороковом первом году, когда началась война. Немцев в Поволжье пригласила Екатерина Великая — когда-то ей , урожденной принцессе Фике, стоял памятник — сейчас остался только постамент. В Марксе, который до революции был Екатериненштадтом потом Екатеринградом, немцев не осталось, но есть музей, в котором рассказывается о том, как немцы вели здесь сельское хозяйство, какие они были замечательные труженики, какие прекрасные и передовые у них были хозяйства. И буквально одним стендом — о депортации в Казахстан и Сибирь и о сотнях тысячах погибших в дороге, в лагерях и на поселениях. Мы все, конечно, слышали про протестантскую этику, Вебера и т. д. Может, с этим связаны нынешние беды Саратовской области — что людей, которые хорошо умели работать на земле, отправили в Казахстан, что порушили традицию хозяйствования?
Наталья Зубаревич: С сельским хозяйством сейчас в Саратовской области более-менее нормально. Здесь одна из самых высоких долей фермеров в сельхозпроизводстве. Это степная зона, выращивается высокоприбыльное зерно и подсолнечник, фермерство как раз себя чувствует неплохо. Область и сама себя кормит, и она экспортер, вывозит продовольствие.
Волгоград: Город славы, боли и отсутствия воды
Евгения Альбац: Поехали дальше. Трасса Саратов—Волгоград — уже вполне приличная дорога, которая идет через великую степь. Едешь и вдруг где-то сбоку поднимается пыльная буря и становится резко темно, а потом через дорогу и прямо под колеса несется колючка — перекати- поле. Степь после подсолнуховых полей Саратовской области кажется скорее враждебной. Местные говорили мне, что в степи страшно потеряться — негде спрятаться, если пыльная буря или ветер зимой.
Но Волгоград после Саратова поражает: широченные проспекты, город вытянут на сто двадцать километров вдоль Волги и только пять проспектов в ширину — где пять километров отобрали у степи, где пятнадцать. К самой Волге почти нигде подойти нельзя — заводы, и купаться в черте города нельзя — вода отравлена десятилетиями выбросов с десятков оборонных заводов. Теперь абсолютное большинство закрыто, и они глядят на проезжающих страшными огромными зданиями, в цехах других — торговые центры. По словам местных журналистов, народ из Волгограда уезжает, поэтому в борьбе за сохранение статуса города-миллионника к городу присоединили поселки. Почему так важно, чтобы город был миллионником?
Наталья Зубаревич: В 2019-м в Волгограде был 1 миллион 9 тысяч. Видимо, к 2020-му уже 9 тысяч усохли. Поэтому и сделали прирезочку. А почему Красноярск взял и прирезал, Краснодар взял и прирезал, Воронеж взял и прирезал? И три города стали миллионниками. Они-то ими не были.
Евгения Альбац: А что это дает?
Наталья Зубаревич: Чувство глубокого удовлетворения.
Евгения Альбац: То есть больше трансфертов из центра не приходит?
Наталья Зубаревич: Нет. Это наша самость.
Евгения Альбац: Ну вот они, например, прирезали поселок Горный — я приехала туда с местным журналистом. Рассказывают: постоянная проблема с водой, ни помыться, ни помидоры — ах, какие там помидоры! — полить. Во всех приволжских городах занимаются коммуналкой две основные компании. Электричество, это, как правило, компания «Т-плюс» Виктора Вексельберга, водопровод — как правило, компания «Лидер», которая связана с самой аристократической семьей в путинской России — братьями Ковальчуками. Как минимум в Волгограде именно «Лидер» отвечает за воду. Но в поселке Горный — одна скважина. Люди просят пробурить вторую. Им говорят: вы слишком много тратите воды на помидоры. Волгоград, черт подери! Там вообще-то должны тратить на помидоры. Почему люди вынуждены просить у Москвы, у компании «Лидер», чтобы им пробурили скважину? Почему местная власть этого не может сделать?
Наталья Зубаревич: Я могу только предполагать экономическую подоплеку этого дела. Если тариф на воду хоть как-то субсидируется из бюджета, то соответственно есть лимиты. А если городской бюджет не субсидирует, то возможно, у компании нет экономического интереса бурить вторую скважину, они по деньгам не отобьются. Или тариф должен быть безубыточный для «Лидера». Дело не в Ковальчуках, надо разбираться, как там устроено ценообразование.
Местное самоуправление без денег, муниципальные районы на три четверти дотационные. Что дадут, то и тратятЕвгения Альбац: Люди в Горном просили меня, московского журналиста: помогите решить проблемы с водой. Я им говорила — время было выборное: идите в офис «Единой России», грозитесь, что не будете за нее голосовать. Тут выходит человек из круга и говорит: я учитель, меня вызывает директор школы и говорит: не проголосуешь за «Единую Россию», я тебя уволю. И что мне делать? Но почему местное самоуправление не может и даже не пытается решить проблемы людей ?
Наталья Зубаревич: Потому что местное самоуправление без денег, муниципальные районы на три четверти дотационные. Что дадут, то и тратят. Саратовская-то покруче будет с точки зрения голосования — один из немногих русских электоральных султанатов в чистом, так сказать, незамутненном виде. Волгоград хотя бы еще за коммунистов голосует.
Евгения Альбац: В каждом из этих городов есть своя Рублевка. В Самаре мне показывали их Рублевку, в Саратове показывали специально построенную шикарную дорогу, по которой Путина возили к месту, где приземлялся Гагарин. После этого разбомбленного Саратова — вдруг ты оказываешься на европейской трассе… Но я разговаривала, например, с врачами, которые работают в "красных", ковидных зонах и благодаря «путинским надбавкам» — 80-90 тысяч — впервые могут себе позволить, как сказала одна врач, «не смотреть на ценник на рынке». Но даже эти люди мне рассказывали, что они оптом покупают на базаре мясо из Калмыкии, делают из него котлеты и пельмени и забивают морозильник. То есть люди, которые могли бы, наверное, по деньгам есть свежие продукты, едят по-прежнему замороженные. И в том же Волгограде, по словам местных журналистов, при официальной средней зарплате 38 тысяч рублей, реальная — 25-30 тысяч.
Наталья Зубаревич: Я уже вам говорила: поговорите с ректорами и проректорами университетов, с начальниками МУПов, ГУПов и далее по списку — их зарплаты задирают среднюю по областям. Бюджетники подневольные люди, мы это прекрасно понимаем. Альтернативную работу даже в региональных центрах не так просто найти. В Москве можно уйти в частную клинику. Там из тебя тоже будут жать масло, но немножко по-другому. В бюджетной сфере присутствуют элементы рабовладения.
Тамбов: Два города в одном
Евгения Альбац: Тамбов. Город удивительный по-своему. На всей трассе, что интересно, появилось довольно много всяких частных компаний, поэтому очень приличные были гостиницы и в Пензе, и в Самаре, в Саратове похуже. В Тамбове у меня было полное ощущение — назад в СССР. Гостиница «Державинская» — там, видимо, украли все. Город разделен как бы на две части. У реки реставрированные купеческие усадьбы — чудесные. Вся тамбовская ОПГ, про которую мы много читали, которая рулила ночным Петербургом, отстроила себе эти особняки — кто в русском, кто в американском стиле. А на правой стороне трассы, идущей через город на Москву — одно- и двухэтажный, довольно бедный Тамбов.
Наталья Зубаревич: Бедный, реально бедный — и регион, и город. Одна из причин экономическая. 300 тысяч, маленький город. Живых предприятий практически нет, это вам не Тобольск, где, по сути, построили наново аэропорт с хорошей взлеткой, потому что там прописан «Сибур». Есть «Сибур» в Тамбове? Ну вот и ответ. Все живое из города выползает.
Евгения Альбац: Но Пенза не намного больше Тамбова.
Наталья Зубаревич: Нет, Пенза 520 тысяч, размер имеет значение. Пенза на трассе, там есть живые предприятия — ВПК и агросектор. Пенза гораздо более живой город, чем Тамбов. И Тамбов никогда не был городом с концентрацией научно-технической интеллигенции, он попроще.
Пока не будет нормального контроля со стороны населения, деньги будут идти в Рублевки, на парады и в последнюю очередь — на людейЕвгения Альбац: И что делать? Что должно произойти, чтобы эти города поднялись?
Наталья Зубаревич: В приволжских городах все мечтают о туристическом бизнесе.. У них во всех стратегиях, какую ни откроете, везде ставка на туризм. Но как у вас там, ребята, со спросом на этот вид отдыха? Вы понимаете, что загнулся даже речной туризм? Уже до Астрахани так далеко плыть, что максимум с Нижнего до Казани, или сейчас немножко до Перми ходят. Ну и все. А как вы знаете, из Питера в Москву и обратно через систему каналов — это половина иностранцев раньше было. Для россиян дорого, просто очень дорогой вид отдыха. Что надо делать? Быстро ничего не сделаешь. Размеры страны таковы, что подремонтировать, подправить — это безумное количество денег. Ну, не Голландия и не Канада. Второе — пока страна сверхцентрализованная, и не просто сверхцентрализованная, а подконтрольная, будут строить и давать деньги на «Тавриды» (кремлевский проект для молодежи. — NT), на личные самолеты руководителя Чечни и далее по списку. Третье — даже если и когда мы уйдем все-таки в нормальную децентрализацию, в России еще долго будет большое перераспределительное государство, вопрос в его качестве. Потому что в стране с такой неравномерной налоговой базой по-другому поддержать регионы пока невозможно. И еще: пока не будет нормального местного самоуправления и нормального контроля со стороны населения, эти деньги, даже децентрализованные, будут идти в Рублевки, на парад-алле, который можно показать высокому столичному начальнику, и в последнюю очередь — на людей. Наша запущенность и разруха — многоярусная. Довольно много условий должно быть соблюдено, чтобы это начало меняться. Децентрализация — это только первый шаг. Без низового контроля власти меняться не будет ничего.
Евгения Альбац: В переводе на политический русский — при этом режиме ничего не изменится, пока Москва не перестанет диктовать всё: от того, кто должен быть мэром, до того, как тратить деньги и на что.
Наталья Зубаревич: Но у меня нет и иллюзий насчет того, что их тратить начнут строго по уму, когда произойдет децентрализация. Потому что должен быть второй шаг. Низовой контроль населения за муниципальной и региональной властью. Без этого воспроизведут регионального царя версия-8. А поскольку у нас порублены гражданские структуры, даже общественные, никак не связанные с политикой, то эта попытка задержать самоорганизацию гражданского общества еще будет аукаться в том, как будут управлять, когда мы рано или поздно придем к децентрализации. Долго придется ремонтировать или строить заново. Долго.
P.S. В дороге, если я не наговариваю увиденное по сторонам, я слушаю книги. Иногда — включала радио, почти везде ловится какое-нибудь "Дорожное радио" для автомобилистов с песнями. Песни все больше грустные: "Тебе не нужна моя любовь неземная", "Где-то подрастает дочка моя/ Все эти годы ты росла без меня", "Есть домик у заброшенных болот, где меня никто не ждет"... И в этом духе — нон-стоп. Такая несчастливая у нас страна?
Фото-видео путешествия с комментариями профессора Натальи Зубаревич здесь