#В блогах

Кинокритик Мария Кувшинова: Экспресс-тест на расизм для Татьяны Толстой

05.01.2021

Грустно, что люди, подобные Татьяне Толстой, обладающие большей аудиторией и влиянием на нее, своей публичной антипросветительской деятельностью крадут будущее у следующих поколений наших сограждан, поддерживая их самые дремучие заблуждения и патерналистски заслоняя их от огромного меняющегося мира

Писательница Татьяна Толстая, обладательница аудитории в 225 тыс. человек, написала в «фейсбуке», что не рекомендует к просмотру новый сериал Netflix «Бриджертоны», потому что в нем (действие происходит в 1813 году) «дамы высшего общества — чернокожие, фрейлины тоже», как будто «народились от Отелло». Дальше следует нецензурная брань в адрес движения BLM и еще несколько претензий к аутентичности в изображении английской знати, идентификация с которой у граждан России традиционно сильна, поскольку она являлась одним из немногих и самых распространенных видов аристократии в советской поп-культуре, замещая собой вытесненную дореволюционную. 

Особый оттенок безумия всем этим разговорам в нашей стране придает тот факт, что они ведутся на языке, современную версию которого  фактически единолично создал человек, по нынешним меркам попадающий в категорию people of color. В жизни Александра Сергеевича Пушкина не территории Российской империи первой трети XIX века возникало много проблем, но ни одна из них не была связана с его цветом кожи — параметром, несущественным в рамках российской аристократической матрицы. В Соединенных Штатах, государстве нового типа, еще на стадии создания отказавшемся от институализированной аристократии (в реальности получилось не совсем, но это другой разговор), в те же самые годы человек с оттенком кожи, как у Пушкина, считался бы существом второго сорта. 

Поскольку кейсов, подобных «Бриджертонам», будет появляться все больше (в Африке живет более миллиарда человек, в ближайшие десятилетия они выберутся из нищеты и начнут потреблять контент, как и мы с вами, — неужели вы думаете, что глобальные производители не будут адаптироваться для этого рынка?), я предлагаю Татьяне Толстой и ее аудитории простой экспресс-тест на расизм. 

Если вас возмущает/расстраивает, что в историческом фильме чернокожий актер играет кого-то, кто исторически не мог быть чернокожим (королеву Англии, аристократов, андерсоновскую Русалочку), задайте себе вопрос: «Почему именно этот параметр — цвет кожи — для меня так важен?». 

Ответ «историзм» является неправильным, потому что историческая достоверность не достижима, тем более в сложном и многосоставном произведении, каковым является фильм или сериал (не говоря уже о вымышленных героях, вроде Русалочки). Для воссоздания духа времени можно намеренно изготовить для всей актерской группы неудобные трусы, как в проекте «Дау», сделавшем ставку на воссоздание аутентичной обстановки советского НИИ на съемочной площадке. Но в результате его «вжившиеся во время» актеры/персонажи в диалогах использовали современный слэнг и имели непредставимую для тех времен интимную стрижку. Аутентичность в кино существует лишь до той степени, до которой мы позволяем себе в нее поверить. Рискну предположить, что Татьяна Толстая не посещала британских аристократических гостиных в 1813 году и не может в данном кейсе выступать мерилом аутентичности. Тем более, не может выступать экспертом по расовым вопросам человек, для которого в мировой культуре существует только один легитимный чернокожий персонаж — шекспировский Отелло.

Героев из прошлого играют актеры, которые едят другую еду. Они выше на несколько сантиметров, чем их предки. Они двигаются, как люди XXI века. Они говорят на другом языке, потому что, даже намеренно убрав из диалогов современный слэнг, вы все равно общаетесь не как сто или двести лет назад, ведь реплики пишут люди сегодняшнего дня. 

Современные лица отличаются от прежних — хотя бы формой бровей, состоянием зубов. Сегодняшние двадцатилетние — еще дети, а сорокалетние — еще молоды, в то время как сто, двести лет назад назад женщина сорока лет была изможденной родами старухой (хорошо, если живой), а мужчина — овдовевшим стариком, женившимся второй раз на малолетней. Ни один живущий сегодня актер не сможет аутентично сыграть человека из прошлого — он играет сумму знаний и проекций, он играет для своих современников и отражает их чаяния (именно поэтому литературную классику постоянно воспроизводят в новых обстоятельствах). 

Кроме того — уникальность в истории совершенно не противоречит аутентичности. В XIX веке в Британии не было гей-браков, но землевладелица Анн Листер открыто жила с женщинами и оставила после себя подробные мемуары, по которым сегодня снят великолепный сериал «Джентельмен Джек». На протяжении столетий женщины не были допущены к профессии художника, но отдельные исключения, вроде Артемизии Джентилески, были, и на их основании Селин Сьямма сняла потрясающий фильм «Портрет девушки в огне». В середине XVIII века в  Шотландии и Англии жило около 20 тыс чернокожих, включая хорошо организованное сообщество в Лондоне из 10 тыс человек, состоящее из бывших рабов, моряков, слуг и музыкантов. К концу XVIII века несколько черных писателей публиковали свои книги. Один из них, Игнатиус Санчо, дружил со многими известными литературными фигурами [1]. Могут ли эти люди быть героями современного сериала? И если не могут, то почему?

Почему так важен именно цвет кожи? Почему вы можете принять «неаутентичную» белизну зубов, но не можете принять «неаутентичный» цвет кожи? Почему для вас важнее, что у приглашенной на роль Русалочки актрисы Холли Бейли темный цвет кожи, а не то, что она, например, замечательно поет? И как называется предубеждение, при котором цвет кожи является первой, определяющей и последней характеристикой при взгляде на человека? 

С тех пор, как в середине 1970-х была открыта и описана реплицирующаяся единица информации — мем, мы знаем, что идеи и концепции, порожденные определенными социально-экономическими обстоятельствами продолжают существовать века спустя после исчезновения этих обстоятельств. Религии аграрных обществ никуда не делись в обществе постиндустриальном. Работая наравне с мужчинами, имея контроль над рождаемостью женщины по-прежнему считаются «вторым полом» и «нишевой группой населения» (почитайте негодующие комментарии под сообщениями о том, что с 1 января в московском метро появились женщины-машинистки). Или вот, например. В современном обществе гораздо чаще встречаются семьи, в которых детей растит отчим, а не мачеха, потому что сегодня ребенок после развода как правило остается с матерью. Но мизогинный архетип «злой мачехи», попадающей в оборот каждого нового поколения из классических (а потому считающихся безобидными) сказок, никуда не исчезает, хотя он порожден, да, тем укладом, при котором после смерти первой жены, чье здоровье подорвали многочисленные роды, отец приводил в дом новую.   

Идея о том, что люди с темным цветом кожи принципиально отличаются от людей с белым цветом кожи, возникает в позднем Средневековье (Гиппократ считал, что цвет кожи младенца обусловлен климатом [2]). Но главной причиной ее распространения в сегодняшнем виде является трансатлантическая работорговля, которая началась в середине XVI века и продолжалась до начала XIX. Сочувствие себе подобным — предустановленное свойство любого человеческого существа, поэтому для превращение другого человека в объект, его приходилось при помощи интеллектуального усилия превращать в нижестоящее существо и приписывать его ничтожность объективным природным факторам. Цвет кожи — самый видимый и очевидный подобный фактор; именно он и стал палочкой выручалочкой в деле дегуманизации. Торговля рабами из Африки была легитимизирована идеей о том, что чернокожие являются людьми в меньшей или убывающей малой степени, а темный цвет кожи указывает на нечистоту, которую следует устранять при помощи гигиены. После Холокоста про это не любят вспоминать, но в тех же США представление о евреях (а также об итальянцах и об ирландцах), как о белых, является общественным договором, «постепенно достигнутым в XX веке в рамках  социального и политического прогресса и инклюзии» [1]. 

Хотя трансатлантическая работорговля давно закончилась, общества, которые были построены во многом за ее счет (США в первую очередь) и сегодня переживают последствия тех далеких событий. Как и любой устойчивый мем, идея о превосходстве белой расы над черной передается из поколения в поколение, оказывая влияние на людей и институты. Новую попытку воспрепятствовать этой передаче мы наблюдали прошлым летом в прямом эфире после того, как полицейские в очередной раз убили чернокожего просто потому, что привыкли так делать. В 2016 году американский эфир взорвал эпизод ситкома Кеньи Барриса «Черная комедия» под названием «Надежда», затронувший  тему, до сих пор актуальную для каждой чернокожей семьи в США (42 млн человек): в каком возрасте и как надо рассказывать детям, что полиция не только защищает, но и без предупреждения убивает таких, как они? Три четверти аудитории этого ситкома составляли белые. Доступ на телевидение талантливых чернокожих авторов, который открылся в последние годы, сделал подобные проблемы видимыми для огромного количества людей, прежде не подозревавших об их существовании. Отчасти поэтому в протестах 2020 года за расовое равенство было так много людей с белым цветом кожи. В июле, согласно опросам, движение BLM поддерживали 63% американцев и 69% были согласны с тем, что система правосудия не справедлива по отношению к меньшинствам. 

В понятие «человек» сегодня с нарастающей скоростью включаются ранее исключенные люди, отличные от дефолтного витрувианского исходника: чернокожие, женщины, геи. Социальный прогресс неизбежен, хотя и отстает от научно-технического. Концепции, в неизменном виде унаследованные от эпох, когда за ними стояли некие социально-экономические потребности (часто бесчеловечные), опасно перетаскивать в следующую эпоху; сегодня мы уже знаем, что алгоритмы, написанные людьми со своими предубеждениями, продлевают расисткие практики в цифровую реальность, создавая новые препятствия для следующих поколений. 

Недавно я слушала очередной европейский круглый стол по разнообразию и инклюзии, и меня поразила обеспокоенность в голосе некоторых спикеров. Европейская киноиндустрия потрясена летними событиями, связанными с BLM, и ее участники задаются вопросом: «Что мы, как создатели контента, можем сделать, чтобы подобное социальное напряжение не возникало у нас?». Эта реакция разительно контрастирует с позицией российского интеллектуального слоя, который мобилизовался для поддержки концепции расового превосходства белых под видом заботы о частной собственности хозяев разграбленных бутиков (очень немногочисленных). По сути, сегодня производители контента понимают: в их силах сделать многое, чтобы в следующих поколениях параметр «цвет кожи» не оказывал такого негативного на жизнь огромного количества людей. Даже если это <почему-то> задевает <обусловленные неорефлексированным расизмом> чувства Татьяны Толстой и ее аудитории, у которых «отнимают» мечту об английской аристократии из старых экранизаций Джейн Остин (кстати, они абсолютно доступны к просмотру, их никто не стер).  Все старые голливудские фильмы, которые мы привыкли считать эталоном «нормальности» были сняты в абсолютно расисткой системе, исключающей из числа героев реально существующих людей по такими параметрам, как цвет кожи.

С одной стороны, Татьяна Толстая и другие публичные интеллектуалы, раз за разом под аплодисменты своей аудитории отбивающие атаки «новой этики» — будь это протест против сексуальных домогательств или призыв к созданию пост-расового общества — выполняет терапевтическую функцию. Население России итак чувствует себя незащищенным, и ежедневные водопады новой информации только усиливают тревожность. Какой системный расизм, какая системная мизогиния? С другой стороны, метод культурной анестезии уже продемонстрировал свой разрушительный потенциал, ведь изобретенный в середине 1990-х качестве обезболивания от постсоветского шока  формат «Старые песни о главном», более двадцати пяти лет остается основой государственной политики, не позволяя нам вырваться из «кошмара неистории». Быстрые последствия этой «терапевтической» деятельности, в рамках которой известная писательница сообщает своей аудитории, что расизм — это окей, а десятки публичных интеллектуалов в один голос рассказывают, что окей — это сексуальные домогательства вышестоящих к нижестоящим, мы увидели под конец года, года Государственная Дума приняла закон, вводящий уголовную ответственность до пяти лет за участие в движении #MeToo. Привыкнув думать, что «гражданское общество» — это однозначное благо, противостоящее жесткой государственной машине, нам тяжело признать, что закрепляющий право на насилие  закон был ответом на запрос именно гражданского общества в лице своих самых уважаемых членов, последовательных борцов с «митушками». 

На первый взгляд, расовые проблемы американского и британского общества имеют мало отношения к нашей реальности (это не значит, что у нас нет собственных). Однако, коль скоро мы являемся зрителями произведенного в США или Великобритании контента, отмахиваться породивших их социальных обстоятельств, как от вздора, по меньшей мере странно. Мне грустно, что люди, подобные Татьяне Толстой, обладающие большей аудиторией и влиянием на нее, своей публичной антипросветительской деятельностью крадут будущее у следующих поколений наших сограждан, поддерживая их самые дремучие заблуждения и патерналистски заслоняя их от огромного меняющегося мира. 

[1] Racism: A Very Short Introduction, Alli Rattansi 2007, 2020

[2] Is ‘race’ modern? Aeon, 12.03.2020

Источник


×
Мы используем cookie-файлы, для сбора статистики.
Продолжая пользоваться сайтом, вы даете согласие на использование cookie-файлов.