Стенд с фотографиями 186 погибших детей, которые многие годы 3 сентября мои молодые коллеги ставили в Петербурге на Малой Садовой, зажигая свечи и принося цветы – что может быть страшнее?
Помню эти три дня, когда мы надеялись, что детей спасут. Что сделают все для их спасения.
Сделали другое: врали (никогда не будет это прощено боброедке Симоньян, получившей после Беслана орден от Путина) о числе заложников, втрое занижая их число, и о том, что террористы «не выдвигают никаких требований».
Вранье должно было уменьшить резонанс от трагедии и обосновать отказ от переговоров.
Через год после Беслана печальный и мудрый Самуил Лурье напишет: «Не может же быть, что и не думали об этом. Что сходу списали в неизбежную убыль несколько сот жизней, в том числе детских. Что сразу поступила директива: переговоры исключены! позора, как в Буденновске, не будет! будет непоколебимость! чтобы впредь неповадно! — и оперативный штаб решал одну-единственную проблему: как скрыть от местного населения, что все решено. Что дети приговорены. Во имя непоколебимости».
Террористам, берущим в заложники детей, нет и не может быть прощения. Это не люди – это нелюди.
Но нет прощения и тем, кто «во имя непоколебимости» фактически приговорил детей.
Тогда в России только один человек мог запретить вести переговоры об освобождении детей. И только он мог отдать приказ о штурме школы.
Сегодня он в очередной раз не примет участия в траурных мероприятиях.
Пустое сердце бьется ровно.