«Ты спрашиваешь, чего тебе следует больше всего избегать? Толпы? Ведь к ней не подступиться без опасности! Признаюсь тебе в своей слабости: никогда не возвращаюсь я таким же, каким вышел. Что я успокоил, то вновь приходит в волнение, что гнал от себя — возвращается. Как бывает с больными, когда долгая слабость доводит их до того, что они и выйти не могут без вреда для себя, так случается и с нами, чьи души выздоравливают после долгого недуга.
Нет врага хуже, чем толпа, в которой ты трешься. Каждый непременно либо прельстит тебя своим пороком, либо заразит, либо незаметно запачкает. Чем сборище многолюдней, тем больше опасности». Кажется, Сенека был не последним эпидемиологом. Что ни письмо к Луцилию, то карантинная рекомендация. Спасибо другу.
Утро перебирает солнечные ступеньки моста. Пес перебирает лапами. Мы бежим знакомым маршрутом. Вот набережная — двое мусорщиков обсуждают текущий политический момент, вот колодец то ли с живой водой, то ли с мертвой — так символически запечатанный еще в прошлый карантин, каких-то лет сто с небольшим назад, вот продовольственная лавка, вход по двое за раз — хорошо хотя бы в итальянском не возникает этого сомнительного каламбура. Соседняя галерея закрыта, и карантинный Рафаэль с плаката задумчиво провожает нас из-за оконной решетки, словно говоря: ничего, пройдет и это, я вот 500 лет ждал главной своей выставки в Риме, подожду еще — куда спешить. Святой Себастьян с соседнего постера поднимает глаза к небу: сил нет, надоело — сколько еще?
Правительство приняло декрет о продлении карантина. Пока до 13 апреля. Но ясно, что это промежуточный срок: уже и первого никто никому не верит. Точнее, готов поверить в реальность чего угодно. Cегодня за обедом я в качестве розыгрыша между делом сказала детям, что якобы все продуктовые магазины закрываются и, наверное, нужно заняться огородом у нас во дворе. Реакция была одна: а хоть что-то доставлять до этого будут?
Стоило вчера разрешить прогулки с детьми возле дома, как уже на первой же площади с утра слышен стук мяча об стену: истомившийся в заточении папаша изо всех сил пинает футбольный мяч, а стоящий рядом сын лет пяти смотрит на него со смесью сочувствия и растерянности. Днем стайка безголовых мамаш уже щебетала на площади, а к вечеру премьер рвал и метал в прямом эфире. Никто не разрешал прогулок! Это безумие при нынешнем положении. Мы говорили о необходимости крайних случаев, когда ребенка не с кем оставить. Сейчас не время расслабляться. Оставайтесь дома.
Добрый вечер, господин Мэр, — пишет медсестра одного из маленьких городков. Ее письмо приведено в газете La Stampa. И оно заслуживает перевода.
«Я работаю в больнице. Я хочу описать обычный день. Один из многих, такой же, как все последнее время. Но я не хочу описывать то, что публикует пресса: цифры, статистику, указы и запреты. Я хочу, чтоб этот день вы увидели глазами пациента с Covid и глазами медиков.
Мы стали страной нытиков. Мы только и умеем, что жаловаться. Мы никогда ничем не довольны. Такое ощущение, что карантин это наказание, а не защита. <> Да, нас, медиков, так красиво называют сейчас ангелами, но кто знает, можем ли мы ими действительно быть.
И вот ты приходишь на работу в больницу, ты подходишь к отделению с тяжелыми вирусо-положительными пациентами. Отделение заперто, ты звонишь. Тебе открывает коллега, которая там со вчерашнего вечера. Изнуренная, на лице ее отпечатки маски и очков. Ты принимаешь смену и прощаешься с ней. Ей нужно отдохнуть. Звонит звонок. Ты отвечаешь, спрашиваешь, в чем дело, обещаешь, что сейчас же придешь, и идешь переодеваться. Это долгий процесс. Тут нельзя допустить ошибок.
Наконец ты входишь к пациентке, ты знакома с ней уже, вы здороваетесь. На голове у нее шлем, он называется C-pap. Он помогает ей дышать. Надежд немного, и монитор, к которому она подключена, лишь это подтверждает. Но она в ясном сознании, она ориентируется во времени и в пространстве и она прекрасно понимает, что умирает. Ты начинаешь с ней говорить. Она не ест уже несколько дней. Но сегодня утром она попросила о завтраке. У нее диабет, но она просит два сухарика с джемом. Но разве диабет теперь ее главный враг? И ты просишь коллегу принести ей завтрак.
Этот взгляд, исполненный мольбы, убивает. Ты стараешься отвести глаза, чтоб внутри тебя тоже что-то не умерло.…Ты приводишь в порядок ее трубки, а она берет тебя за руку: «Милая, ты ведь тоже мама?» — «Да, я мама двух мальчиков».
«Значит, ты можешь понять, что я чувствую?»
«Я могу попытаться, если хочешь, опиши мне… я слушаю тебя».
«У меня четверо детей, они всегда были маменькими сынками. У нас очень близкие отношения, ведь я была им и отцом, и матерью — я рано овдовела. Я не боюсь умереть, но я не хотела бы так страдать. В один из дней один из моих сыновей пришел навестить меня, но его не пустили. Его вынудили уйти, он не выбирал этого… И я не смогла увидеть ни его, ни внуков, ни невесток, никого. Я тут, а они там, дома».
«Но ведь можно позвонить по телефону и все сказать».
«Да, но это не то же самое».
«Ну хорошо, хотя бы они тебя слышат, вы говорите — это уже что-то, лучше, чем ничего».
«Я звоню им каждый день и слышу, что они страдают, потому что не могут оставаться со мной до конца».
Входит врач, осматривает ее, и в этот момент звонит телефон: это один из ее сыновей. Она говорит: «Тут доктор, я передам ему трубку». Врач описывает сыну ситуацию. Она действительно критическая. Мы объясняем синьоре, что ее нужно интубировать, и что жить ей осталось недолго. Сын просит разрешения увидеть мать, чтоб хотя бы наскоро попрощаться, он не станет задерживаться, он обещает. Увы, это невозможно. Вирус не выбирает.
Врач выходит из палаты. Синьора в отчаянии плачет. Еще по телефону с ней плакал и сын. И вот этот ее молящий взгляд на тебе, словно она просит тебя сделать что-то, ты просишь передать телефон. Телефон совсем простенький, не смартфон. Синьора еще не старушка, но и не специалист в современных технолониях. По правилам безопасности ты не можешь поднести телефон к уху и не знаешь, что тебе отвечает ее сын, но этот ее взгляд тебя обязывает сделать что-то, ты не просто на работе, ты сама мама и дочь.
Ты говоришь сыну в трубку: «Соберитесь все вчетвером у одного из вас, не забудьте маски. Поторопитесь. Вот вам мой номер — по моему телефону вы можете сделать видеозвонок, вы сможете увидеть маму».
Ты говоришь, что твоя смена продлится еще 10 часов, и что если телефон не отвечает, чтоб они перезвонили. Не проходит и часу, как коллега говорит, что у меня в сумке звонит телефон. Ты все еще в той же палате, в полном защитном костюме, и ты просишь коллегу пойти взять твой телефон, продезинфицировать его, положить в пакет и передать тебе в палату.
Ты отвечаешь на видеозвонок и видишь всех четырех ее сыновей. Она не ожидала этого и сияет от счастья, а с ней и ты. Они говорят довольно долго, рассказывают все подряд, говорят, что любят ее, ей тяжело говорить, она задыхается, но ты понимаешь, что не можешь прервать этот разговор. Это их решение.
Разговор продолжается где-то полчаса. И словно круг замкнулся, происходит все, чему должно случиться… она держалась только ради них, только чтоб увидеть их и попрощаться. Твое сердце рвется на части. Ты представляешь себя, ты думаешь о своих детях и понимаешь все, каждую ее заботу.
Она берет тебя за руку. Она говорит: спасибо, я буду оттуда хранить тебя за то, что ты для меня сделала. И ты изо всех сил стараешься не плакать. Пациентка гаснет. Ты выходишь из палаты и оставляешь остальное на попечение коллег. Сейчас тело продезинфицируют, завернут в простыню, отвезут в морг. А все ее личные вещи сложат в пакет, который потом сожгут.
Наступает утро воскресенья. И похоронный агент приходит за телом. Только один из ее сыновей может подъехать к больнице, соблюдая дистанцию, чтоб увидеть гроб издалека и отдать последние распоряжения. Он не видел ее с того видеозвонка. Потом его машина поворачивает направо, другая машина увозит тело налево. И тут ты не выдерживаешь. Это слишком. И если до сих пор ты не плакала, то теперь не можешь больше сдерживаться.
А дома ты открываешь фейсбук. Повсюду жалобы. У нас отняли свободу. Мой малыш не может прогуляться по парку. Собака устала все время ходить вокруг дома. А в магазине закончились дрожжи…
Я отрываюсь от газеты. Прыгающий взгляд скользит по фасаду дома перед киоском. В одном из раскрытых окон, прильнув к друг другу, нежатся на солнце две подушки. Итальянцы по утрам выбивают перины, а подушки кладут проветриваться на окна. Наволочки чуть топорщатся и надуваются на ветру, подушки отдыхают после ночной службы — им хорошо рядом.
«Пусть будет нашей высшей целью одно: говорить, как чувствуем, и жить, как говорим. Тот исполнил свое обещание, кто одинаков, слушаешь ли ты его, или смотришь».