Марьинка между молотом и наковальней

Трудовские» — это конгломерат поселков, расположенный западнее регулярно обстреливаемого Петровского района Донецка и непосредственно граничащий с Марьинкой. Добраться туда из центра на удивление просто: достаточно сесть на автобус № 42. На просьбу подсказать, где остановка, плотный лысоватый таксист в синей футболке саркастически улыбается: «Остановка сорок второго? Брат, это с той стороны, — указывает куда-то за ларьки. — Долбани сто пятьдесят грамм и езжай смело!»

В указанном таксистом закутке новенький китайский автобус уже ждет пассажиров. Проезд три гривны, мест нет, только стоя. От автостанции он мчится по широкому проспекту на юго-западную окраину. За окном пролетают улицы сначала Кировского (его тоже обстреливают), а затем и Петровского районов. Ободранные билборды, полуживые ларьки с табачными изделиями, брошенные павильоны закрывшихся еще зимой магазинов, автозаправочные станции, больше похожие на доты: касса и колонки со всех сторон обложены мешками с песком. За площадью Победы приходится выйти: с тех пор как артиллерийские обстрелы стали регулярными, до автостанции Трудовская, которая раньше была конечной, автобус не доезжает. Через пару метров, чтобы продолжить путь, придется пересесть в разбитый «богдан» (автобус украинского производства). В салоне пустовато, большая часть пассажиров — пожилые дамы с продуктовыми сумками.

Дорога плетется вдоль пыльных посадок. Не видно ни военных машин, ни тяжелой техники. На железнодорожном переезде блокпост. Мешки с песком и противотанковые ежи преграждают путь. Пока автобус стоит, в салон входит рослый небритый «ополченец» лет сорока в грязной пятнистой майке и зеленой бандане. Проверив документы, он раздает бумажные иконки размером с визитку. На обороте 90-й псалом «Живый в помощи Вышнего…», с лицевой стороны — Спас Вседержитель. Почему-то не в синей, как положено по канону, а зеленой мантии. Книга в руках Христа раскрыта на той странице, где «Заповедь новую даю вам…» Бабули крестятся. Артиллерия долбит каждую ночь, до линии соприкосновения тут около двух километров. В пяти минутах езды за блокпостом — станция. Дальше нельзя. «Видишь, лес начинается? Вот там уже украинцы», — возле продуктового магазина продавщица Оксана в синем фартуке кивает в сторону террикона (отвала отработанной породы, оставшейся после строительства шахты). «Сюда залетает?» — «Еще как! Видишь дыру?» — она указывает на развороченную крышу станции. Металлический козырек перрона, изрешеченный осколками, больше похож на дуршлаг. «Та, что правее, — год назад, а вот это, — показывает на левую пробоину, — пару дней как попало». Сразу за станцией — одноэтажный частный сектор и бывший рынок. Рынок разбило артиллерией. Магазин, в котором работает Оксана, — единственное, что от него осталось. Три четверти домов пустые, но ради оставшихся магазин не закрывают. У самой Оксаны во дворе разорвались две мины. Чудом не зацепило. Вдоль баррикады справа от перрона бойцы болтают с какими-то девицами. Один из них стремительно приближается: «Документы?» — на линии фронта нужна отдельная аккредитация. — «Ваши пустили без бумажки, вот иконку дали». Увидев зеленоватого Спаса, боец кивает головой. Узнал.

«Младшему год и девять месяцев, он из всех слов знает только: «танк», «бабах» да «мама» с «папой», — Людмиле на вид не больше сорока, русые волосы убраны в хвост. Чтобы прокормить пятерых детей, через линию фронта она на видавшем виды велосипеде возит пятидесятикилограммовые мешки с сахаром. По ту сторону он в два раза дешевле. Можно с выгодой перепродать.

Официально проход закрыт, но есть так называемая дорога жизни. Когда-то, еще до войны, по этой тропе через лес жители Марьинки ходили на станцию. Многие работали на шахтах в городе, и это был кратчайший путь. Теперь тут тоже блокпост. Но караул тех, кто с марьинской пропиской, пускает в Донецк и обратно. Пока Люда жалуется на жизнь, рыжий, коротко стриженный «ополченец» лет тридцати ровным голосом резюмирует: «Надо было дожать, а Вова, вместо того чтобы разбить, в политику ударился». «Вова» — это, конечно, Путин. На груди у «ополченца» нашивка с позывным «Мирянин». Родом из Житомира. Это западнее Киева, почти Волынь. Родной брат ушел добровольцем в Нацгвардию. Он в ополчение. Родители остались дома, на Житомирщине.

«А он понимает, что ему стрелять в тебя придется?» — «Понимает, и я понимаю, — парень делает паузу. — Я его не звал сюда людей убивать. Жизнь дана богом, и только бог может ее отбирать. А сам поехал, потому что я русский человек, я не хочу в Европу, в эту педерастию. Я свою точку зрения приехал отстоять, и знаешь, во мне многое на этой войне изменилось, тут люди своих не бросают: под пулями чинят водопровод, электричество». — «Но ты ведь тоже убиваешь…» — «Я не убиваю, я защищаю русский народ. Я ведь даже в армии не служил, до войны был строителем, это уже тут всему научился», И признается, что с братом связи не поддерживает. Но стоять обещает до конца.

Позже, уже в Москве корреспондент NT разыскал координаты брата ополченца «Мирянина», сражающегося в рядах украинской армии, но поговорить с ним пока не удалось.

Чтобы вернуться в тыл, путь через блокпост у переезда нужно проделать в обратном направлении. Там, за железнодорожной линией, за полуразбитыми панельными кварталами — центр. Широкие бульвары, бутики, рестораны и республиканская администрация.

Чтобы попасть на противоположную сторону, надо проделать неблизкий путь. Маршрутка до занятого украинскими силовиками Артемовска стоит 200 гривен. Оттуда автобус в Краматорск. Через Славянск — до Красноармейска, расположенного на днепропетровской трассе в 68 км к востоку от Донецка. Отсюда маршруткой до Курахово. Из последнего пункта до Марьинки десять минут на такси. До украинского блокпоста частники берут не меньше двухсот гривен. За блокпост ехать отказываются наотрез: «Под пули не хотим. Дальше как-нибудь сам». На КПП украинский таможенник досматривает грязно-желтую «шестерку». «А это что?» — указывает на пакеты с сахаром, там на этикетке значится украинский «цукор». Пакет белый, наклейка красно-синяя, все вместе — цвета российского триколора. «Другого не было», — виновато отзывается водитель и проезжает мимо шлагбаума.

6 июня, через три дня, как обстановка в районе Марьинки обострилась, депутат Верховной рады Украины и советник главы МВД Украины Антон Геращенко заявил, что в Марьинке нет мирных жителей, а те, кто остался, «взяли на себя ответственность за свою жизнь и готовы жить в условиях, когда они в любой день могут погибнуть». По данным главы местной администрации Андрея Гавриша, в городе около пяти с половиной тысяч жителей (в мае было шесть). Примерно тысяча — дети. Как правило, пальба начинается с автоматных очередей на окраине, ближе к вечеру. Это своего рода «увертюра». Чуть позже вступает артиллерия, поначалу робко, «из-за такта» — это «экспозиция», потом намного громче, выражаясь музыкальным языком — «разработка». «21.47 — возобновились перестрелки со стороны совхоза. 22.18 — иногда бахают и стреляют. 22.30 — сторона ГАИ — глухие бахи» — в локальном блоге марьинцы каждую ночь фиксируют новые разрушения и обмениваются информацией.

От здания марьинской городской администрации, разбитого артиллерией сепаратистов, Дома культуры, отдела милиции и краеведческого музея до трудовского рынка по прямой три километра. Налево от памятника Ильичу (тут он стоит невредимым) — улица Ленина. Все тот же частный сектор. Побитые осколками окна, прорехи в крышах домов затянуты полиэтиленовой пленкой.

В цветастом халате 85-летняя Вера Алексеевна показывает забор в следах от осколков. До линии соприкосновения отсюда не больше 300 метров. Вера Алексеевна отпирает калитку, отталкивая беззлобную дворнягу, при виде чужака переходящую на лай. Развесистая черешня у входа. Во дворе идеальная чистота, в палисаднике розы, наличники выкрашены голубенькой краской — точно такой домик мог бы стоять и под Полтавой, и под Черкассами, и под тем же Житомиром. Только окна забиты фанерой. «Бач що робится, вiкна пустi, — баба Вера родилась и выросла в Марьинке, но говорит по-украински, лишь изредка вставляя русские слова. — Коли ж цей войне кiнец буде?» — женщина вытирает слезы.

Город серьезно пострадал. То тут, то там разбитые хаты, административные здания с крупными пробоинами в стенах, разрушенные пяти- и десятиэтажки из кирпича. В половине кварталов нет питьевой воды (ее в канистрах доставляют волонтеры), нет газа, продукты в магазин поступают с перебоями. С 16 июня по новым правилам проезда в зону АТО провоз товаров на территорию врага запрещен. Большая часть Марьинки контролируется украинскими войсками, но таможенный КПП, отделяющий город от «материковой» Украины, — перед городом, и, следуя букве правил, пропускать грузы не имеет права. «На каждую машину приходится оформлять письмо от городского совета, мы оказались между двух огней, в серой зоне», — рассказывает Андрей Гавриш.

Все предприятия, работавшие в городе (в основном пищевая промышленность), теперь остановились. Вентиляционный ствол Трудовской шахты виден даже из центра (главный ствол расположен на территории самопровозглашенной ДНР, два километра подземных коридоров отделяет оба объекта друг от друга). «Многие до войны работали в Донецке, мы же пригород — до города близко, но тихо, природа, — таксист Александр подъезжает к мосту через речку Осиновка, чтобы показать вышку. — Шахтеры из Марьинки спускались прямо здесь, чтобы не нарезать круги до Петровского района и обратно на автобусе».

Мимо террикона, поросшего лесом, Ирина Семенченко, однофамилица бывшего командира батальона Нацгвардии «Донбасс», возвращается из магазина с четырехлетним Никитой. Про референдум о независимости, состоявшийся больше года назад, разговаривать отказывается: «Сейчас о нем никто даже не вспоминает, никаких убеждений ни у кого не осталось, все хотят только одного: чтобы перестали стрелять».

По пути к разговору подключаются ее подруги: «А кто стреляет? Свои и стреляют!» — «Не надо, я живу ближе всех, это ДНР начинает, а украинцы отвечают». На соседней улице комендант сектора встречается с жителями. Черный джип с военными окружили женщины. В руках коменданта список адресов: «Вы жалуетесь, что ваши дома были заняты незаконно…» Полная женщина в белой блузке почти кричит: «Три замка у меня там висело, какое право они имели входить!» — «Я повторяю, мы занимаем все крайние к линии фронта дома, если мы их не займем, их займут с той стороны», — комендант старается быть тактичным. Кто-то слева настаивает: «Когда кончится война?» — «Я откуда знаю?» — удивляется искренне военный. Пока женщины пререкаются, слева, со стороны линии соприкосновения, не более чем в трехстах метрах от нас, звучат автоматные очереди. Громко. Совсем рядом. Не умолкают. Военные прыгают в джип, женщины хватают в охапку детей и бегут по домам. «Школа успела завершить учебный год еще до начала ежедневных обстрелов. Там и стекла новые вставили, жизнь-то продолжается…» — таксист Александр не успевает закончить фразу — из-за посадок гремит первый залп артиллерии. «О, вот и пушки подключились!» — констатирует таксист и торопливо поворачивает ключ зажигания. Уже вечером, в отчете с интернет-форума за 29 июня, появится: «16.30 — слышно пулеметы и минометы. 17.25 — пока притихло». И вслед за этим про новую канонаду после временного затишья: «21.30 — проснулись. Вурдалаки».