Витрина универмага, Москва, 25 сентября 1984 года
Иосиф Бродский в своем единственном стихотворении, напрямую оценивавшем независимость России, — в «Подражании Горацию» 1993 года — писал совершенно точно: «Лети по воле волн, кораблик. Твой парус похож на помятый рублик». Впрочем, когда стихотворение было написано, рублик уже не был советским. Совершенно забытое административное сражение России за экономическую власть, чью память мы празднуем 12 июня, в день публикации Декларации о государственном суверенитете 1990 года, уже было выиграно.
Последний рывок в коммунизм
Так бывает нередко — самое важное и интересное, все то, что вызвало к жизни государственный суверенитет России, в Декларации 12 июня не упоминается ни словом. Вы не обнаружите в тексте ничего, что было бы связано с вопросами экономики. Однако суверенитет, провозглашенный летом 1990 года, был, в первую очередь, экономическим суверенитетом — и история, в которой это произошло, началась задолго до Горбачева, Ельцина и вообще идеи, что в России что-то может поменяться.
Мало кто сейчас помнит, что такое «Продовольственная программа», одобренная в СССР 24 мая 1982 года на период как раз до 1990 года, но на деле началось все именно тогда: за несколько месяцев до своей смерти генсек Леонид Брежнев де-факто признал, что в СССР есть существенные проблемы с производством продовольствия, и поэтому нужно их решать экстраординарными мерами. До принятия «Продовольственной программы» эти проблемы, несомненно, тоже существовали. Импорт продовольствия, в первую очередь, пшеницы, монотонно нарастал все 70-е годы, достигая на пике в 80-х чудовищной цифры 40 млн тонн (а начинали при Хрущеве с 3 млн тонн в год). Но деньги на это были и в 1974-м и в 1982 году — рост цен на энергоносители позволял СССР не только реализовывать главный экономический проект позднего Союза, организацию экспорта ямальского газа в Европу, но и закупать еду за пределами страны. Нефть тогда стоила около $30–35 за баррель: не будем забывать, что сейчас аналог этой цены, учитывая инфляцию доллара, — $75–85 за баррель. Если добавить, что в 1978 году нефть, экспортируемая из СССР, в нынешних долларах стоила $130–140 за баррель, — можно лишь изумляться тому, куда, в какой космос отправлялись десятки миллиардов долларов экспортных доходов времен застоя. «Продовольственная программа» была, по сути, капитуляцией политбюро Брежнева перед неумолимой экономикой.
Приход Михаила Горбачева к власти в марте 1985 года можно считать в этих процессах малозначимым эпизодом: он, собственно, начал с того, что утверждено было в марте 1981 года на ХXVI съезде КПСС в рамках одиннадцатой пятилетки, в которую «Продовольственная программа» и другие квазиреформы были вписаны.
Лечение рублем и долларом
Составляющих в курсе, который должен был спасти СССР, имелось две. Первая — организация «инвестиционного рывка» в экономике СССР, в том числе на заемные средства и кредиты из-за пределов страны. В 1981 году кредитная задолженность СССР, ранее почти отсутствовавшая, уже составила около $10 млрд. В 1985 году она выросла до $29 млрд, а в 1988 году — до $43 млрд. До 1988 года все это мало волновало власти — по мировым меркам долг был невелик. Инфляция в годы подготовки к будущему экономическому рывку была практически нулевой — порядка 1–2 % в год, де-факто же за счет специфического устройства советских финансов цены в рознице принципиально не менялись с 1961 года. Следствием этой невиданной стабильности и было снижение экономического роста с 7–10 % ВВП в 60-х годах до 2 % ВВП в начале 80-х. Вторая составляющая в этой стратегии — уже больше заслуга Михаила Горбачева: наращивание доходов населения, до 1986 года наряду с западными кредиторами СССР несшего на себе бремя инвестиционных расходов для «большого скачка». В 1986 и 1987 годах номинальные доходы населения СССР росли на проценты в год. Но именно на последующие годы пришлось начало стремительного увеличения доходов: 9 % прироста зарплат в 1988 году, 11 % — в 1989-м, 16 % — в 1990-м.
При фактически неизменных ценах и отсутствии предложения товаров и услуг у населения на руках начали впервые с Гражданской войны образовываться значимые суммы. Их пытались привлекать в Госбанк — ставки депозитов при околонулевой инфляции достигали в 1990 году 9 % годовых, — но в основном они были наличностью, на которую нечего купить. А принятый Верховным Советом СССР союзный бюджет на 1988 год предполагал дефицит 9 % ВВП. В 1989 году он превысил 10 % (планировались 7 % — что показывает реальные возможности власти им управлять). Погашался дефицит эмиссией рублей Госбанком СССР — но поскольку цены в СССР были зафиксированы, до поры до времени инфляция была скрытой или ждала времени либерализации цен — отсрочка покупалась дефицитом всего на свете и производством множества невостребованных товаров. Одновременно с этим — во многом в связи с тем, что партнеры СССР по СЭВ перешли на торговлю с главной страной советского блока в конвертируемой валюте, — обрушился и активный платежный баланс: в 1988 году он был близок к нулевому, в 1989 году впервые зафиксированы просрочки по платежам СССР внешним кредиторам.
И всю эту экономическую вакханалию в стране, по существу, некому было увидеть. В 1986–1988 годах непрерывные административные реформы, слияние и разделение министерств, освобождение предприятий от гостребований и последующее ужесточение режима превратились в единую пеструю ленту событий, которую и при желании никто не смог бы контролировать. При этом экономический корабль СССР по-прежнему величественно плыл к будущему экономическому рывку, к росту динамики ВВП максимум с 2 % в 1989 году до воображаемых в ЦК КПСС 7–8 % в 2000 году.
Надо было что-то делать, поскольку первые массовые забастовки в РСФСР начались в июле 1989 года — пусть и в основном под политическими лозунгами. Именно в этот момент и появилась возможность для существования России.
Талоны на продукты и товары первой необходимости в городе Нерюнгри, Якутия, 10 сентября 1990 года
Война за советское наследство
Не стоит обманываться — положение РСФСР в экономике Советского Союза делало ее и потенциальным спасителем СССР, и главным бенефициаром от его разрушения. На РСФСР приходилось 76 % советского экспорта (22 % — на Украину и Белоруссию), и экономика РСФСР была в наибольшей степени самодостаточна с точки зрения межреспубликанских экономических связей.
Появление команды Бориса Ельцина было предопределено именно этой сильной позицией России в торге за конструкцию будущего СССР. Это выглядело беспроигрышной игрой — или Россия и ее управляющая команда захватывала власть в СССР и диктовала устройство будущего Союза остальным республикам, или же относительно спокойно выходила из состава нежизнеспособного Союза, особенно ничего не теряя и многое приобретая.
Такой была диспозиция на конец 1989 года, и в ней не хватало только одного — позиции власти в СССР, которая существовала не только формально, но и продолжала все тот же замечательный, как ей казалось, курс на триумфальное завершение двенадцатой пятилетки с последующей победоносной тринадцатой. Правда, были нюансы. Так, в июле 1989 года академик Леонид Абалкин начал создавать государственную комиссию по экономической реформе при правительстве СССР: союзные власти, еще не отменившие однопартийную систему, но уже отделяющие постепенно власть КПСС от хозяйственной власти, осознавали, что с «большим скачком» есть некоторые проблемы. От бюджета на 1990 год власти ждали, в первую очередь, снижения дефицита до каких-нибудь приемлемых уровней (например, до 2–3 % вместо отлично вырисовывавшихся 12 %), нормализации импорта, борьбы с уже тогда вполне расцветшей коррупцией в гомерических масштабах. Но главная проблема, которую необходимо было решить здесь и сейчас, — это проблема рубля. С одной стороны, население внезапно разбогатело. С другой, либерализация цен — это то, что неизбежно нужно было делать, поскольку главной и, по существу, единственной проблемой экономики СССР было плановое установление цен, лежащее в основе идеологии. Реформы собственности без рыночной системы ценообразования были бессмысленны.
Эти реформы — провести либерализацию цен, отменить существовавшие до этого отрицательные ставки по банковским кредитам промышленности, справиться с неизбежным всплеском безработицы, миграции и социального недовольства и начать приватизацию — могла осуществить РСФСР, отделившаяся от СССР, а мог и сам СССР. Важно, что делать их нужно было именно в 1990 году.
В 1990 году страны G7 в ходе сначала Дублинского, а затем Хьюстонского совещаний предложили аналитикам МВФ, МБРР и ОЭСР подготовить доклад о перспективах экономики СССР и возможном ходе советской экономической реформы.
Аналитики МВФ отлично вычислили ключевой ресурс, позволявший к тому времени совершенно развалившейся изнутри советской власти удерживаться от падения. Мы бы сейчас назвали его «золотовалютными резервами» (ЗВР), но в аналитической брошюре они определены более грубо — как золото. С 1981 года политика подготовки к будущему росту ВВП СССР предусматривала не только привлечение кредитов из-за пределов РФ, но и экспорт монетарного золота.
По состоянию на 1990 год, разговор о том, что будет с экономикой СССР, по существу, завершился. «Продовольственная программа» и «ускорение научно-технического прогресса», финансировавшиеся с 1985 года экспортным золотом и кредитами, не дали результата: в 1990 году промпроизводство уже чувствительно, на 4 % в год, обваливалось. Новые кредиты СССР был бы просто не в состоянии обслуживать. ЗВР, по существу, отсутствовали. Стало очевидно, что в дальнейшем экономический курс, независимо от политического, должен радикально меняться.
Хьюстон, мы потеряли СССР
Эксперты хьюстонского совещания с небольшим опозданием предложили G7 рекомендовать советским властям (с российскими они, по сути, не общались) быструю, в течение 2–3 лет, программу либерализации экономики, которая была призвана завершиться приватизацией. Варианты консервативной экономической политики, констатировали в МВФ, видимо, просто невозможны политически: власти СССР не смогут противостоять внутреннему давлению и не обладают управленческой компетенцией для удержания ситуации. И разумеется, власти СССР, в отличие от властей РСФСР, выбрали самый невозможный и самый провальный вариант. Проблему «денежного навеса» на руках у населения будущий премьер-министр СССР Валентин Павлов попытался решить конфискационной денежной реформой 1991 года.
Впрочем, это было уже неважно, поскольку происходило после 12 июня 1990 года. Ответом на совершенно неизбежный экономический крах стало сознательное решение властей РСФСР брать власть в свои руки. Советские власти более не рассматривались населением России и ее властными органами как структуры, способные увести СССР и его часть — РСФСР — от катастрофы.
Летом 1991 года правительства СССР как полномочного управляющего Союзом 15 республик уже попросту не существовало. Игра была окончена: Беловежские соглашения 26 декабря 1991 года зафиксировали не ликвидацию СССР, а его физическое отсутствие на месте, где он существовал с ранних 20-х годов.
Множество из последовавших с 1992 года проблем РСФСР, а затем и Российской Федерации были связаны с необходимостью после 12 июня 1990 года тратить драгоценное время не на экономические реформы внутри страны, единственной из всех республик СССР имевшей шансы на спокойное прохождение кризиса, а на бодание с советскими властями за властные полномочия. Мало того, сама команда Бориса Ельцина до лета 1991 года была во многом сильно улучшенной версией команды Михаила Горбачева, поэтому процесс шел так медленно. Но именно 12 июня 1990 года Россия объявила себя единственным и главным создателем своего будущего, каким бы оно ни случилось.
И потому это будущее случилось.
Фото: БОРИС КАВАШКИН И ВАЛЕРИЯ ХРИСТОФОРОВА/ФОТОХРОНИКА ТАСС, НИКОЛАЙ НИКИТИН/ФОТОХРОНИКА ТАСС
