5 декабря исполняется три года, как сначала на Чистопрудном бульваре потом, на следующий день, на Триумфальной площади и дальше на Болотной, Сахарова — в столице, и на различных площадях в 90 городах России и в больших городах Европы и Северной Америки прошли массовые акции протеста под лозунгами «Путин должен уйти» и «верните народу выборы». Закончилось это обысками и арестами, тремя процессами и 12 заключенными, отправленными на разные сроки в лагеря. Почему протест оказался так легко подавлен, имел ли он смысл, ждать ли в России новой весны — The New Times представляет на суд читателей два взгляда как на прошлое, так и на будущее протеста
Москва, 5 декабря 2011 года: в этот день людей еще хватали на улицах/ Фото: Reuters
Осень — источник депрессии для российского политического класса. Слишком много неудобных годовщин. В октябре было 25 лет падению Берлинской стены. В ноябре — год старту Евромайдана. В начале декабря — три года с начала «болотных» протестов в России. Две первые даты принято считать победными, третьей социальные сети давно вынесли приговор: «протест слит».
Между тем, говорить о провале оппозиции не приходится. Во-первых, потому что ее в реальности тогда не было, следовательно, она и не могла потерпеть поражение. Во-вторых, потому что та «русская весна» очень холодной зимы 2011-2012 годов коренным образом изменила Россию.
Диагноз
Итак, об оппозиции. Нет в России оппозиции. Точнее — этих оппозиций много. Но одной, способной противостоять власти — нет. И я не имею в виду кажущиеся пагубными расколы между системными и несистемными партиями, между сторонниками электоральной или уличной борьбы, между старым и новым поколениями, между левыми и правами или даже между столичной оппозицией и замкадовской. Дело также и не в том, что условный Рыжков не может договориться с условным Навальным или некто Прохоров с неким Касьяновым. Фамилии тут вообще ни при чем.
Три года назад болотное движение породило власть, которая неизбежно, в свою очередь, породит в России настоящую оппозицию. И в этом — реальный успех Болотной
Аксиома: любая власть порождает оппозицию. Любая власть принимает решения, которые одним — выгодны, а другим — не очень, потому всегда есть победители и проигравшие. Последние, естественно, сопротивляются: сначала пытаясь уменьшить издержки от своего поражения, а потом и отыграться. Успех во многом зависит от их упорства и накала борьбы, а это в свою очередь — от цены вопроса. В одних странах, где власть умнее или дальновиднее, она старается перераспределять ресурсы от проигравших к победителям более консервативно, другая — с размахом. В одних странах правители претендуют царствовать чуть ли не вечно, в других — они дают понять, что готовы уйти и уйти мирно. Не сложно догадаться, что последних легче терпеть.
Это все — политическая наука для чайников. Но есть и другой, более тонкий момент.
Власть и граждане
Классическая политическая теория исходит из того, что и демократическая, и авторитарная власть относится к каждому своему гражданину обезличенно — ее интересует не Петров, Иванов, Сидоров, а социальные группы, различающиеся по признаку пола или этничности и расы, или положения на социальной лестнице.
А вот в России не совсем так. Российский гражданин, приходя в орган власти в течении почти всего постсоветского периода, являлся участником сугубо индивидуального торга с конкретным чиновником. Коррупция, которая очевидна и повсеместна, имеет не только свою иерархию, но и разные правила для каждого отдельного человека. Поэтому знание о том, как Петров сумел с чиновником икс «порешать» вопросы, мало что дает соседу по лестничной площадке Сидорову или коллеге по цеху Иванову, или соплеменнику Рабиновича. А раз чужой опыт в преодолении проблем не помогает, то, следовательно, нет и смысла объединяться для решения схожих вопросов.
Другими словами, власть, которая создает разные правила игры для разных людей (а это значит, что правил нет вовсе), не может породить и единую оппозицию. Каждый — за себя, каждый, как писал Ганс Фаллада, «умирает в одиночку» и живет в одиночку.
Это вовсе не исключает возможности коллективной борьбы. Там, где власть обижает целые группы людей — они охотно объединяются. Так — как сейчас объединяются и выступают с коллективным протестом врачи и учителя, не принимающие реформы больниц и школ. Так же объединялись и обманутые дольщики, и жители Химок и Жуковского, по той же причине возникло движение экологов, автомобилистов и хранителей исторического облика Москвы и Петербурга. Беда в том, что индивидуальное решение больных вопросов в России почти всегда эффективнее коллективного.
От Берлинской стены до Болотной
Протесты зимы 2011-2012 годов были попыткой установить связь между личными проблемами и общим положением дел. Фальсификацию парламентских выборов (и проблемы, отсюда вытекающие для многих) нельзя было решить в индивидуальном порядке. Была ли эта попытка тщетной? Нет, не была.
Вернемся на минуту к упомянутым выше годовщинам. Берлинская стена 25 лет назад пала потому, что она стала бессмысленной. Стена мешала жить многим (хотя и не всем), но мешала каждому по-разному. Поэтому кто-то с риском для жизни решался на побег, а кто-то — нет. Но стена пала тогда, когда люди поняли, что лучший способ минимизировать личные потери каждого — это всем вместе ее просто снести.
Примерно такая же история произошла и с Виктором Януковичем. Он раздражал многих людей: у кого-то отнимал бизнес, кого-то сажал в тюрьму, кому-то перекрывал кислород посредством законов, принимаемых Радой. Он проиграл и вынужден был бежать из страны, когда участники Евромайдана (и даже какая-то часть его Партии регионов) поняли, что цена коллективного решения проблемы гнилой власти ниже, чем цена индивидуальных решений. Более того, многие из них пришли к выводу, что дивиденды от коллективного решения (европейской интеграции), выше, чем возможная выгода от любого личного действия.
Болотное движение, как и любое коллективное действие, развивалось по тому же принципу. Когда 24 сентября 2011 года Владимир Путин на съезде «Единой России» сообщил, что собирается вернуться в Кремль как минимум на 12 лет, когда он дал понять, что собирается выкинуть в мусорный бачок даже половинчатую и вялую медведевскую модернизацию и вместо нее собирается провозгласить консервативную повестку дня, тогда часть общества поняла, что цена ее терпения и попыток приспособиться к путинскому режиму становится слишком высокой. Иными словами, кричать о политике на улице стало выгоднее, чем ворчать о ней на кухне.
И многие десятки тысяч людей вышли на площади и проспекты. Их было настолько много, что власть не решилась их разгонять или бить дубинками, госканалы не могли эти протесты не показывать, и даже Путин вынужден был реагировать. Но когда подошло время президентских выборов, белоленточное движение поняло: их слишком мало, чтобы не пустить Путина в Кремль. Победить — «снести стену» — они не могли.
Другой Кремль
Прошло три года. Российское политическое пространство окончательно превратилось в поле битвы «наших» с «не нашими». Вернулась идеология, которая еще пару лет назад для правящих групп была анафемой.
Все это — признак не провала Болотной, а ее успеха. Именно этот протест подтолкнул правящую элиту вступить на путь конфронтации с обществом. Опасение, что улица может вернуться, и сегодня заставляет руководство страны двигаться дальше в сторону идеологизации политики и усиления контроля над СМИ и интернетом — им может и не очень хочется, но они больше не могут позволить себе ни расслабиться, ни отдышаться.
Наконец, именно болотная заставила Путина измениться. Он уже больше не национальный лидер — вождь большой части общества, но далеко не всего общества. Это когда-то он претендовал на роль президента всех россиян, теперь же он вынужден полагаться на поддержку их части. При помощи идеологии он и его команда успешно маргинализируют тех, кто с ним не согласен, но тем самым он создает и почву для их солидаризации. Давление на СМИ, на НКО, на независимых от власти политиков как раз говорит о том, что власть вынуждена считаться с той частью, пусть и малой, общества, которая Путина не поддерживает. Иначе какой смысл давить тех, кого ты не боишься?
Перед нынешней Россией сегодня стоит много вызовов и много неоднозначных вопросов. Русские или россияне? Роль церкви? Какой должна быть идеология? Как устроить отношения с внешним миром? До Болотной эти и подобные вопросы были чисто риторическими. Безусловный национальный лидер решал их по своему усмотрению: сегодня — так, завтра — иначе.
А сейчас подобные вопросы приобрели сущность. Скованный политическими скрепами постболотный Путин более не решает «так или иначе», а решает теперь только «так». Те, кто предпочли бы «иначе», вынуждены признать, что «иначе» при этой власти уже не будет. И раз не будет, то причинно-следственная связь между сегодняшним и завтрашним днем становится яснее. А раз яснее связь между сегодня и завтра, то можно четче установить цену терпения.
Другими словами, три года назад болотное движение породило власть, которая неизбежно, в свою очередь, породит в России настоящую оппозицию. И в этом — реальный успех Болотной.
Сэм Грин (Samuel A. Green) — автор книги Moscow in Movement. Power and Opposition in Putin’s Russia, Stanford University Press, 2014. В 1999-2012 годах он жил и работал в Москве: в Московском центре Карнеги и в Российской экономической школе.
