Сбежать или сесть

Петр Офицеров возьмет на апелляцию в Киров другую сумку — у предыдущей оказалась неудачная лямка, которая слишком натирает плечо. И другую кружку — предыдущая слишком быстро нагревалась. Сигареты стоит распаковать заранее — все равно их будут ломать пополам. И книги надо взять другие, лучше художественные, а то в прошлый раз он брал с собой «48 законов власти» Роберта Грина и «Найти идею» Генриха Альтшуллера — так обе показались сотрудникам СИЗО подозрительными, и их изъяли до соответствующего распоряжения замполита.

Найти в интернете список и правильно подготовить необходимые для тюрьмы вещи несложно. Намного тяжелее, если вообще возможно, подготовиться к тюрьме психологически, особенно если уверен, что невиновен.

Оба осужденных по делу «Кировлеса» свое решение приняли: они готовы сесть, но не уедут. Перед большинством обвиняемых такой вопрос не стоит — их арестовывают на стадии следствия. Те же немногие, кто к моменту приговора еще остается на свободе, поставлены перед нелегким выбором: бежать из страны — возможно, надолго или даже на всю жизнь — или остаться и принять незаслуженное наказание.

О том, что судья Васюченко вынесет бизнесмену Алексею Козлову обвинительный приговор, жена обвиняемого, журналист Ольга Романова, написала на своей странице в фейсбуке со ссылкой на источники в Мосгорсуде за несколько дней до его оглашения. И даже угадала срок: пять лет колонии. Реши Козлов, находившийся тогда на свободе, уехать из России, ему бы это наверняка удалось, как наверняка удалось бы получить политическое убежище: история его первого ареста, заказанного, как утверждает сам Козлов, партнером по бизнесу сенатором Слуцкером, заключения и освобождения по решению Верховного суда, направившего дело на новое рассмотрение к судье Васюченко, была известна и за пределами страны. Друзья, вспоминает бизнесмен, предлагали тогда разные варианты отъезда.

Но Козлов принял другое решение и приехал к Пресненскому суду на свой приговор с большой дорожной сумкой, которую с готовностью демонстрировал телекамерам. А спустя час судья Васюченко, как и предсказывала Романова, объявила Козлову пять лет колонии.

«Я не хотел, чтобы какие-то упыри выжимали меня из моей страны, не хотел скитаться там, где я не хотел бы жить, — объяснял он мне свое решение, после того как освободился. — Я был абсолютно уверен, что выйду раньше, чем настанет конец срока, потому что Верховный суд уже один раз встал на мою сторону. Я думал уложиться в один год, это заняло чуть больше времени, но в итоге я свободный человек, могу жить и работать там, где хочу, а я сейчас хочу жить и работать в России. Если бы я уехал, я бы такой возможности был лишен».

На вопрос, не жалеет ли он о годах, проведенных за решеткой, Козлов отвечает: «Я жалею о другом — о том, что я понял, что такое хорошо и что такое плохо, слишком поздно. Я мог сделать гораздо больше хороших дел до своего первого ареста. Вот об этом я жалею. А то время, что провел в тюрьме, я считаю, использовал для своего нравственного и духовного роста».

Когда в январе 2007 года в аэропорту Шереметьево у бывшего директора российского «Интерньюс» (международная некоммерческая организация, которая поддерживает развитие СМИ) Мананы Асламазян изъяли €9500, потому что сумма незначительно превышала разрешенные к провозу без декларации $10 тыс., по странному совпадению на месте происшествия оказалась камера НТВ. Это был единственный, пожалуй, признак политического заказа в обычном, на первый взгляд, таможенном инциденте. И действительно, вскоре появилось уголовное дело о контрабанде, затем последовал обыск в офисе «Интерньюс», изъятие компьютеров и в итоге — решение Мананы о прекращении деятельности организации на территории России.

Тогда же разные информированные источники или те, кто таковым казался, начали рассказывать Асламазян, что ее скоро собираются арестовать, а родные и близкие — убеждать хотя бы временно уехать из страны.

«Единственный человек, который не хотел ехать, была я, — вспоминает Манана. — Меня моя семья уговаривала, мой брат уговаривал, мне адвокаты говорили, что надо ехать, а я отвечала: не хочу, не хочу, не хочу! Но это омерзительное состояние, когда ты понимаешь, что ты не виноват, что тебе за пятьдесят и ты всю жизнь была честным и законопослушным человеком, и вдруг тебя в таком обвиняют, в итоге привело к мысли, что есть смысл на месяц-два уехать. У меня в мыслях не было, что я так задержусь».

Два месяца вылились в три года отсутствия. Находясь в Париже, Манана узнавала из российских новостей, что ее якобы объявляли в международный розыск, звонила следователям и говорила, что она тут и ни от кого не скрывается, те соглашались, а потом в очередном интервью повторяли про розыск.

«Первое время мне было крайне стыдно, мне казалось, что все меня осуждают, что никто не верит в мою невиновность. Ты не понимаешь — за что? — и именно поэтому ты чувствуешь себя, как оплеванный».

Уголовное преследование Мананы закончилось решением Конституционного суда РФ, который через год признал оспоренную директором «Интерньюс» норму о ввозе валюты «не соответствующей Конституции РФ и нарушающей принципы равенства и справедливости». Уголовное дело было закрыто, все изъятые деньги возвращены владелице, а еще через два года Асламазян торжественно вручили в Москве ТЭФИ «за вклад в развитие отечественного телевидения».

Сегодня Манана спокойно приезжает в Россию и думает после окончания контракта вернуться окончательно. Может быть, кажется ей сейчас, ее тогда и не собирались сажать в тюрьму, а просто хотели надавить и напугать. Но свои чувства во время преследования она запомнила навсегда: «Это состояние, когда за тобой все время идет слежка, когда тебя все время слушают, когда адвокат говорит: «Выключи телефон и отложи его куда-то», хотя я знаю, что все, что я говорю, — законно и все это правда. Омерзение, страх, стыд и в то же время уверенность в собственной правоте».

«Лучше уехать, если есть возможности. Лучше гулять на свободе, чем в нечеловеческих условиях сидеть в российской тюрьме», — уверен адвокат Мананы Асламазян Виктор Паршуткин, который сам подвергался уголовному преследованию по обвинению в воспрепятствовании осуществлению правосудия (ст. 294 УК РФ) из-за публикации в «Новой газете» интервью с распущенной к тому времени коллегией присяжных по делу его клиента. 

«Я не скрывался, все знали, где я. Я зарегистрировался в Украине в собственной квартире. В Украине по этому обвинению свободы не лишали, и меня не могли поэтому депортировать в Россию, если бы Россия этого захотела. Но она (Россия) этого не хотела».

Когда Верховный суд РФ утвердил оправдательный приговор его подзащитному, Паршуткин вернулся. «Меня даже на границе не задержали, хотя формально был объявлен в федеральный розыск», — вспоминает он. Через несколько дней дело было прекращено в связи с отсутствием в его действиях состава преступления.

Для бухгалтера Инны Бажибиной, обвиненной в 2010 году в товарной контрабанде*, прокурор запросил пятнадцать с половиной лет колонии. На приговор 44-летняя мать двух взрослых сыновей приехала сама, с собранной по всем правилам сумкой, которую, правда, оставила в машине. Не забыла, а именно оставила, как она объясняет, «из-за какого-то суеверия». «Думала, что потом дадут передать. Но не дали. Сумочку около ноги надо было держать».

Вопрос о возможном отъезде накануне приговора в семье Бажибиных обсуждали, но недолго: «Мысли (уехать) были, но после их прокручивания возникала еще одна: и что потом? Муж ведь, дети еще, — рассказывает Инна. — И потом, мы же старой совковой формации. Была малюсенькая надежда, что будет условно — да, вот такая я дура! Вторая мысль: мне на что было бежать? Я — «королева контрабанды» с окладом 50 тыс. рублей и маленькой «трешкой» на рабочей окраине. А дальше что? Скрываться и сдохнуть от любого чиха или стука в дверь?! Я же не ЮКОС. И потом, я в тюрьме насмотрелась на тех, кто скрывался и кого потом как миленьких Интерпол и в Испании доставал, и в Бразилии, и заканчивалось все в 6-м СИЗО (женское СИЗО «Печатники» в Москве. — The New Times).

И Бажибина рассказывает о даме, которая в 90-е занималась челночным бизнесом, прогорела и уехала в Европу, а бывший муж тем временем обвинил ее в мошенничестве, а сам умер. Взяли ее через десять лет в Испании, где она успела открыть собственное кафе, и доставили в камеру к Инне. «Она сидела у нас с месяц, а следователь был у нее из Нижнего. Она даже его не знала — того, кто ведет ее дело. Сидела, как мешок с картошкой, — куда повезут, туда повезут».

Другая соседка Бажибиной по камере, тоже «экономическая», на собственный приговор просто не пришла. Судье, который признал ее виновной и дал пять лет, муж осужденной привез справку, что она в больнице. Шесть лет после этого никто о ней не вспоминал, а потом в один прекрасный день ее взяли на выходе из своего подъезда: «Под белы ручонки и пожалуйте в 6-е СИЗО, — подытоживает Инна. — А теперь она в колонии в Чувашии, и никакое УДО даже близко не светит, потому как бегала».

С бывшей судьей районного суда Санкт-Петербурга Татьяной Зайферт мы познакомились в июне 2012 года в больнице, где она проходила кардиологическое обследование. К тому моменту уголовное дело по статье «покушение на мошенничество» в отношении нее уже было заведено: по версии следствия, Зайферт «приняла на себя роль лидера организованной преступной группы» в деле о рейдерском захвате одной петербургской мансарды.Сама Зайферт говорила о своей полной невиновности и заказном характере уголовного преследования**.

У Татьяны Зайферт были время и возможность скрыться: как «спецсубъекта» ее можно было лишать свободы только по представлению главы СК Бастрыкина и с разрешения квалификационной коллегии судей. У обвиняемой были действующий загранпаспорт и действующая шенгенская виза, а также поддержка родных и друзей, уверенность в собственной невиновности и серьезные проблемы со здоровьем, которое в случае заключения ее под стражу могло серьезно ухудшиться. Но главное: бывшая судья, как никто другой, знала, чего ей, как обвиняемой, стоит ждать в суде. В интервью, которое Зайферт, лежа на больничной койке, давала мне о состоянии российской судебной системы, она описала процедуру принятия судьей решения так: «Возьми флешку у следователя, напиши сверху «Именем Российской Федерации» и не мучайся».

И тем не менее Татьяна сначала пошла к следователю и сдала ему свой загранпаспорт, собственноручно вырвав страницу с действующей визой — в доказательство того, что она не собирается сбегать. Потом, уже после того как московские врачи провели ей обследование и посоветовали, сильно не затягивая, сделать шунтирование, Зайферт решила вернуться в Петербург и пойти на квалификационную коллегию судей. В итоге 9 из 12 судей проголосовали за удовлетворение ходатайства Бастрыкина об аресте бывшей коллеги. Татьяну арестовали в зале суда, куда она приехала без вещей.

С тех пор прошли год и три месяца. Татьяна сидит в СИЗО, спит на матрасах 1958 года и получает отказ во втором одеяле, потому что «не положено». Суд над Зайферт идет с перерывами на отпуски судьи и адвоката, и часто заседание кончается вызовом скорой к обвиняемой. На днях бывшая судья объявила голодовку, протестуя против избранной ей меры пресечения.

«Вы не жалеете, что она тогда не уехала?» — спрашивала я спустя несколько месяцев после ареста Зайферт у ее мужа и взрослой дочери. Мы сидели в кажущейся пустой гостиной, на полу лежит огромная лохматая собака с грустными слезящимися глазами.

«Мама — боец, — отвечала дочь. — Она не сдается. И она всегда хотела, чтобы все было по закону».

Муж и собака молчали.