Марат Гельман: «Те, кто внутри власти, боятся больше, чем те, кто вне»

В течение одной недели в Перми закрыли выставку красноярского художника Василия Слонова «Welcome! Sochi 2014», следом прикрыли экспозицию группы «Новый Барбизон» — за то что художницы из Израиля выразили солидарность с коллегой, потом — «Российское барокко» Сергея Каменного с аллюзиями на протестное движение. После того как выставки перенесли в музей PERMM, туда пришли с обыском. Гельман, приезжавший в Москву на презентацию, немедленно вылетел в Пермь. The New Times связался с ним в пятницу вечером, перед подписанием номера в печать.

Анекдотические. Они потребовали всю документацию за прошлый и нынешний год — надеялись найти злоупотребления. Когда не получилось то, на что они рассчитывали, сказали, что проверят картины Слонова на экстремизм. Я думаю, посмотрели на них и поняли, что это бесперспективно. И в итоге, как мне сказали, будет возбуждаться дело о «незаконном использовании олимпийской символики». Это вообще смешно! Все равно что студии Грекова, например, предъявить иск за то, что они используют в батальных картинах армейскую символику или фирменный стиль фашистов. То есть сейчас местные власти пытаются сохранить лицо, хоть что-то мне предъявить. Реального ничего нет, но у них, конечно, все ресурсы, чем закончится дело — трудно сказать...

Было несколько моментов. Пять лет назад я начинал работать над пермским культурным проектом с Олегом Чиркуновым (губернатор Пермского края в 2004–2012 гг. — The New Times). Ему пришлось уйти досрочно, несмотря на то что была договоренность с Медведевым, что доработает до вступления в силу закона о выборах губернаторов*. Медведев или ничего не решает, или он нас обманул, но в результате Чиркунов ушел раньше, и тут же быстро-быстро назначили нового губернатора. Я считаю, что началось с этого. Когда пришел (Виктор) Басаргин, у него сразу были настроения все закрыть и отменить.

Его накрутили из Москвы.

А тут другое. Те, которые раньше ругали меня («что его поддерживать, его Чиркунов поддерживает»), вдруг осознали, что все культурные начинания могут закончиться. Это был очень важный момент — сентябрь, октябрь, ноябрь прошлого года, когда через общественные советы, через депутатов сами пермяки, без моего участия, отстояли культурный проект. То есть если раньше это был, условно говоря, проект Гельмана и Чиркунова, то после той осени это стал пермский проект. Отстояли бюджеты, деньги на музеи, на фестивали… Со мной подписали новый контракт — уже новая администрация. Но когда случился вот этот агрессивный наезд через «Известия»**, администрация испугалась. Потом еще один наезд — приехали сенатор Климов и депутат Госдумы от Перми Куранов. У них была какая-то другая программа, она была связана с ЖКХ, но тут им показалось, что есть очень удобный повод и острый момент, чтобы нажать на Басаргина.

Никого ведь не интересует искусство. Здесь чистая политика. Они между собой разбираются. Чиркунов имел опыт — как уходить и как лавировать. А эти взяли и с испугу закрыли все три выставки. Да еще сделали это открыто, объявив прессе, что мы, мол, закрываем… Если до этого момента я еще был готов входить в положение администрации, на которую нападают, может, даже чем-то помогать, то после того как они закрыли выставки, для меня все закончилось. С моей точки зрения, можно идти на разные компромиссы. Но закрывать нельзя. Цензура — это губительно. С этого момента я прекращаю сотрудничество и начинаю войнушку. И мы забрали эти выставки из фестивального проекта и перенесли их к себе в музей современного искусства.

Я узнал об этом в Москве, там они ничего не говорили.

Игорь Гладнев, бывший актер, потом он был организатором корпоративов в какой-то крупной корпорации. Сейчас исполняет обязанности министра культуры Пермского края.

Нет-нет, это вопрос точно не его. Его вина в одном — он этого не стыдится. А наоборот, говорит: я считаю, что мы имеем право запрещать смотреть, закрывать, проверять. Но то, что не он принимал решение, — стопроцентно.

Такое ощущение, что они уверены: надо поменять закон. Они все-таки очень советские люди. Так легко перешли на советскую риторику, демагогию, так это мгновенно сделали… Такому невозможно научиться, тут надо просто вспомнить.

У чиновников это сидит в подкорке. Кроме того — провинция.

Почему они испугались — это уже вопрос не про искусство, а про то, что произошло за год в стране. Есть три модели — сурковская, володинская и путинская. Сурков говорил так: будьте лояльны, то есть не наезжайте на власть, не участвуйте в митингах, и будет все нормально. Это была такая зона, в которую еще как-то можно было уместиться Гребенщикову, мне… То есть не будьте активными противниками, больше от вас ничего не требуется. Володин говорит: нет, так не годится, либо ты с нами, либо ты против нас — вы уж определитесь. Вы с нами — тогда вы защищены. Вы против нас — тогда, значит, все прелести. И в этой ситуации тоже все понятно. А сейчас третий этап, я его еще называю «сорокинский», имея в виду «День опричника»: даже если ты с нами, ты тоже должен бояться — ты, министр, который присягнул, и ты, губернатор, который облизал всех, — все должны бояться.

Как часть мировой художественной среды мы продолжаем двигаться вперед, а они хотят превратить страну в такой православный Иран

Помимо вот этой опричнины есть близкий круг. Причем тебе неизвестно, кто к нему принадлежит. Басаргин, понятно, не принадлежит, а этот принадлежит? А этот? То есть сейчас наступило время, когда бояться надо всем и всех. Те, которые внутри власти, боятся больше, чем те, которые вне. Внутри свободно разговаривать невозможно в принципе. Более того, они даже думать боятся. Этот новый этап поселил страх в самой власти. Потому что теперь есть какой-то круг неприкасаемых, а все остальные тоже уязвимы. Поэтому, как только на пермскую администрацию наехали, они сразу же испугались и пошли делать глупые поступки.

У художественной среды в 90-е годы было ощущение, что мы движемся в одном направлении с обществом и с властью, просто немножко с разными скоростями, с разным пониманием, но в принципе движемся в будущее. В 2000-х я еще делал выставку «Россия-2», казалось, что мы можем построить для себя автономную жизнь. Сейчас у меня ощущение, что мы движемся в прямо противоположном направлении. То есть как часть мировой художественной среды мы продолжаем двигаться вперед, пытаемся мыслить категориями будущего, а они возвращают нас, они идут в прошлое, они закрываются. Условно говоря, хотят превратить страну в такой православный Иран и вместо будущего предлагают прошлое. Коммунисты — Сталина, а капиталисты — Столыпина. Но и то и другое не имеет к нашей реальности никакого отношения. Раньше хоть и подшучивали над Медведевым, над его какими-то не очень ловкими проектами, но это было частью атмосферы, в которой мы жили. Слово «модернизация» вообще исчезло из лексикона, сейчас говорят о «возвращении к традиционным ценностям». Вот что происходит в стране.

Все, что связано с Болотной площадью, с делом Pussy Riot и судом над ними. До этого художественное сообщество считало, что заниматься и даже интересоваться политикой — не комильфо. Ситуация на Болотной резко все поменяла. Вдруг в один день обнаружилось, что искусство перестало быть авангардом общества, что общество гораздо дальше продвинулось, а для художественного сообщества это смертельный диагноз: если оно не является авангардом общества, то оно не нужно никому, кроме тех людей, которые украшают свои интерьеры. А быть декораторами такие люди, как, например, Олег Кулик, не хотят — они хотят определять смысловые вещи, важные для страны. Поэтому художники стали активно интересоваться социальными практиками, политикой и т. д.

Когда абсолютно ни за что посадили девушек из Pussy Riot, художники поняли, что они должны быть солидарны. Как коллеги из Европы, Америки, для которых солидарность — это рефлекс, обычное дело. Прошлой осенью, когда девушек приговорили, когда начали принимать ужасные законы, художественное сообщество начало определяться уже политически. И это третий важный период, который сегодня заставляет как минимум дистанцироваться от власти. Я вот с марта перестал сотрудничать с «Большим правительством», членом которого был, — я считался коллаборационистом, то есть человеком, который ради цели — пермского проекта — пошел на кооперацию с властью. Сейчас это невозможно. Это касается всех. Сегодня невозможно найти аргументы, по которым ты сотрудничаешь с властью, которая просто так сажает твоих коллег. Вот что произошло за это время в художественном сообществе.

Возможно, когда я говорю про сообщество, я имею в виду тот круг людей, с которыми взаимодействую. Надо, наверное, говорить скорее о тенденции. Человек, который занимается искусством, тоже должен быть мужественным. Ты не можешь от него требовать героических поступков, но на уровне порядочности в общем-то я не знаю никого, кто бы встал на сторону власти.

Эмиграция уже происходит. Не буду называть имен, но многие художники, режиссеры, музыканты, которые, как нам кажется, здесь, — они уже там.

С творческой точки зрения в этой сложной ситуации очень много интересных проектов. То есть одно дело условия, в которых мы существуем, другое — творческие процессы. Они не параллельны. В ситуации напряжения художнику проще, чем просто обывателю: он может отвечать искусством, и он так и делает. Другой вопрос, что часть того, что делается, уходит, пропадает, не приносит пользу — вот как с Пермью.

Нет, конечно, они — исполнители.

Я не хочу называть имен. Потому что это, с одной стороны, всем известно, скажешь банальность, а с другой — какая разница? Важно, что это делается в рамках задачи «построить» местную власть — губернатор должен быть управляемый.

Я не знаю их намерений. Надо закончить фестиваль «Белые ночи».