«Возможно, я несколько пересолил с черным юмором, комментируя дело Навального»

Мои родители — простые рабочие. Они переехали в Челябинск из деревни в Саратовской области. После войны многие уезжали из деревень в большие города. Так и они. Жили достаточно бедно, в бараке. Работали на Челябинском металлургическом заводе.

В 1955 году мой отец оказался в СИЗО по оговору. Его, простого рабочего, обвинили в грабеже. Он несколько месяцев сидел в Челябинском СИЗО. И вот во время суда моя мама совершенно случайно услышала, как свидетельница грабежа признавалась своей подруге: «Все-таки я посмотрела внимательно, и это не он». И подруга ей сказала: «Тебе в любом случае надо врать до конца, говорить, что это был он, иначе тебя саму привлекут к ответственности». Мама услышала эти слова, подошла к друзьям отца, которые тоже присутствовали на судебном процессе, и им это рассказала. Не знаю, как они повлияли на суд, но суд разобрался, и потом отца отпустили. А еще до того, как его освободили, мама с ним договорилась, что если все это закончится удачно, то они родят третьего ребенка. И вот этим третьим ребенком стал я.

Журналистом я стал случайно. Окончил школу, отслужил в армии, и мы с моим товарищем приехали в Москву поступать в МГУ. У меня был выбор: пойти на юридический или на журфак. Товарищ мой поступал на журфак. Приехали мы в центр Москвы, на Моховую улицу. Мне там все очень понравилось вокруг, и я решил пойти на журфак. Поступил очень легко. Это были знаменательные год и месяц — Афган, Олимпиада. А еще в тот год умер Высоцкий, любимый с детства. В Москве я жил в общежитии. То было абсолютно золотое время, время, когда мы и учились, и очень много читали. Количество литературы, которое я прочитал за пять лет, — огромно. Сам себе до сих пор завидую. Мои любимые писатели — Хемингуэй, Сэлинджер, Ремарк. До сих пор читаю и перечитываю. Что касается русской литературы, то и сейчас читаю Пушкина, когда мне грустно или, наоборот, очень хорошо. Но самым гениальным произведением русской литературы считаю «Герой нашего времени» Лермонтова.

У меня не было стремления с отличием что-то оканчивать, не было задачи такой. Отличником никогда не был и к этому не стремился. Как у всех в молодости, было много других интересов кроме учебы. Было много соблазнов. Выпивали в меру. Было много другой интересной жизни: и театр, и спорт. Играл в студенческом театре при журфаке. Ставили разные пьесы: Гоголя, Островского, «Брестскую крепость».

Захотелось поработать в родном городе. Но скоро почувствовал, что не хватает масштаба новостей. Вернулся в Москву, устроился на Всесоюзное радио и достаточно долго работал в главной редакции пропаганды. Не надо бояться слова «пропаганда», потому что, по сути, это была радиостанция общественного вещания.

Да, была цензура. Так называемый Главлит. Я брал эфирную папочку и с ней шел к определенному человеку — цензору, который все вычитывал и иногда вымарывал какие-то тексты. Но там речь шла не о каких-то крамольных мыслях. Если в тексте, например, попадались названия предприятий, которые можно было отнести к так называемым «секретным» заводам, то их названия в эфире произносить не разрешалось. И только в этом смысле там, на радио, и была цензура.

У вас не совсем правильное представление о том времени. Главным была не партийная принадлежность, а талант или хотя бы способности.

Не журналистика, а конкретный формат иногда становится неинтересным, исчерпанным. А если неинтересно автору, то неинтересно и читателю или зрителю.

По всей видимости, на тот момент я уже себя проявил не только как журналист, но и как пиарщик. И мой опыт кому-то показался интересным, а мне, в свою очередь, показалось интересным попробовать себя в качестве чиновника, но в работе, связанной напрямую с моей основной профессией.

Это как раз то, о чем я говорил. Работа мне показалась неинтересной. Но, главное, было непонятно, какие цели нужно достичь. А просто делать карьеру и стремиться в первые лица — это не мой формат.

Это отголоски юношеских устремлений, которые я не реализовал в молодости. В 2006 году я работал директором по связям с общественностью Фонда интеллектуальных технологий и понял, что мне не хватает юридических знаний. Почему выбрал именно московский Институт экономики и культуры? Все просто. Исходил из соображений цена–качество. Первое образование уже было, и кое-какие предметы мне зачли при поступлении и зачислили сразу на третий курс заочного юридического факультета. Так совпало, что через год меня пригласили работать в Следственный комитет, и поступление на юридический факультет оказалось своего рода пророчеством.

Мне позвонили и спросили: «Не хотите ли вы поговорить по поводу работы в Следственном комитете?» Сначала я приехал на одну беседу с Александром Ивановичем, ни на что особо не рассчитывая. А второй раз меня пригласили 7 октября 2007 года — именно в тот день, когда начал свою работу Следственный комитет при прокуратуре. И после этой второй встречи с Александром Ивановичем я остался в комитете. Позже я узнал, что претендентов на это место было не один и не два.

Где в моих словах была резкость? В чем? Мы как раз корректно прореагировали на резкость несправедливых оценок в адрес следователей, которые работали строго в рамках УПК.

Хочу заметить, что это интервью я давал по телефону экспромтом, и потом уже многие комментаторы, выдергивая из контекста фразы, исказили смысл некоторых слов. Вообще-то от тюрьмы и от сумы никто не зарекается, особенно обвиняемый. Согласен, возможно я несколько пересолил с черным юмором. Однако положенные корректные слова «Если и когда решит суд» мною были добавлены. Хотите верьте, хотите нет: я никому не желаю оказаться в тюрьме. А уж тем более я не могу никоим образом не предрешать и не влиять на решение суда. Ни я, ни Следственный комитет в целом — мы никак не можем повлиять на решение суда, кроме как доказательством фактов. Так что не нужно демонизировать ни меня, ни Следственный комитет. Мы работаем в рамках закона — в рамках УПК и УК. Не больше и не меньше.

Никак. Посоветую Прохорову поступить на курсы молодых политиков, чтобы узнать больше про правовое государство.

Я, разумеется, представляю и защищаю интересы Следственного комитета. Но делаю это как личность и как профессионал в сфере массмедиа, а не безликий функционер. Так, чтобы читателю было интересно.

У нас существуют полные взаимопонимание и доверие. Он мне доверил этот участок работы, и нет необходимости постоянно согласовывать с ним те или иные мои действия. И поэтому мои комментарии — это выражение мнения сотрудников СК и руководства.

Да, я много прочитал мнений по этому поводу. Просто диву даешься, какие делаются выводы! Послушайте, ну какая борьба с кем? Вы думаете, что мне позвонили и сказали: «Владимир Иванович, напиши такую статью!»? Все это глупость. Моя статья — это ответ на очередную необоснованную критику в адрес следователей. Поймите: мы не против критики, но критика должна быть конструктивной.

Вот вы — единственный человек, который сделал правильный вывод из моих заявлений.

Я думаю, что не имею отношения к его отставке.

У меня с ним не было никаких отношений. Один раз разговаривал по телефону.

Во всяком случае, я не из тех, кто руководствуется в жизни лозунгом: «Надо ставить перед собой цель и обязательно ее добиваться». Я себе целей никаких не ставлю. Хотя нет, один раз в жизни я все-таки поставил перед собой цель: в день своего 50-летия решил пробежать 50 километров, то есть по году — километр, но смалодушничал и пробежал всего 25 километров в парке недалеко от своего дома.

Я не карьерист. Я никогда не стремился к получению должностей и званий. Во всяком случае, я не ощущаю себя генералом. Я нормальный обычный человек, делающий свое дело.

Отношение к Богу — это очень личное. Я занимаюсь спортом, играю в хоккей. Вы что думаете, в СК работают одни «деревяшки»? В СК работают нормальные люди с сердцем, с душой и с головой.

Ну какие политические дела? Обратите внимание: речь идет только о тех людях, которые на Болотной площади применяли насилие в отношении сотрудников правоохранительных органов. Что там происходило, все видели на экранах своих телевизоров. Все видели, как в полицейских бросали камни. Посмотрите, как реагируют правоохранительные органы в той же Европе, какие меры ответственности применяют к людям, нарушающим общественный порядок.

Представьте себе, если бы в США кто-нибудь замахнулся на полицейского? Чтобы с ним было? И поэтому я считаю, что и наши полицейские действовали строго в рамках закона, и соответственно расследование всех преступлений, поверьте, проходит объективно в соответствии с действующим законодательством. И вообще мы же договаривались, что не будем говорить о политике. Вся деятельность СК очень далека от политики, даже если в силу обстоятельств с ней иногда соприкасается.