«Получается, что все религиозное связано со всем охранительным»

Я не думаю, что происходит отказ от светского государства. Те сдвиги, которые мы обсуждаем, все-таки не такие уж радикальные. Кто-то, например, говорит, что какое ток-шоу ни включишь, там обязательно какой-нибудь поп сидит и высказывается по всем поводам. Но это дело вкуса: не нравится — не смотри, ни на что это особо не влияет. Хотя есть вещи, которые действительно меняют обстановку, структуру общества: передача собственности, продвижение религиозного курса в школе, полковые священники, с которыми, правда, все пока тормозится, потому что военные не хотят… Это тоже происходит, но медленно — а медленно, я уверен, потому, что власти в целом это не нужно. То есть они с удовольствием, конечно, опираются на Церковь как на такую символическую опору, но только в определенных ситуациях, когда эта опора нужна. Когда Путин только стал президентом, он очень много на эту тему разговаривал, и так продолжалось первые года два с половиной. А потом это кончилось: когда его власть укрепилась, ему стала не нужна эта опора, и весь процесс сближения государства с Церковью прекратился на много лет. Потом пришел Медведев, который пытался вообще расширить опору власти, сузившуюся совсем уж неприлично. А когда начинаются протесты, нужно опереться на каких-то союзников в обществе, и конечно, Церковь тут естественный кандидат. Но за поддержку надо, грубо говоря, платить — не буквально деньгами, а каким-то повышением значимости. А всякое повышение значимости кого-то другого означает уменьшение значимости политиков, которым этого не надо. Церковь и так слишком большая. Это только кажется, что можно сделать из нее идеологический отдел ЦК КПСС и менять там все по вкусу. В действительности Церковь все-таки слишком большой и сложный механизм, и с ним невозможно так легко управиться — и при царе-батюшке это не очень-то удавалось, и даже при Советской власти.

Мне не кажется, что в сфере государственно-религиозных отношений есть какая-то продуманная политика. Это просто общий тренд: да, на ведущие религиозные организации надо опираться, да, им надо что-то за это дать, а детали решает уже, грубо говоря, не Путин. Но это для него детали, а для тех, кого это касается, это, наоборот, все самое важное. А кто это решает? Люди в рабочих комиссиях правительства или в каком-нибудь подотделе управления внутренней политики администрации президента. Какая уж тут продуманная политика. Что же касается триады, то мне кажется, что существующая власть вообще не хочет никакой идеологической определенности. Это ведь очень связывает: сегодня ты себе придумаешь идеологию, завтра ты вынужден ей следовать — а может, это тебе уже и не понадобится? То есть по крайности это, может быть, и произойдет, но пока они явно уклоняются от какой бы то ни было определенности.

Для властей критерий не в том, больше или меньше в стране свободы совести. Их этот вопрос, по-моему, вообще не интересует — в отличие от политических свобод, которые имеют прямое отношение к власти. Единственное, к чему вопрос о свободе совести имеет отношение, это к каким-то символическим играм вроде легитимации власти. Поэтому, скажем, процесс над Pussy Riot нужен был не для того, чтобы ущемить свободу творческого высказывания, на которую всем плевать, а чтобы продемонстрировать опору власти на так называемые традиционные ценности, которые в данном случае счастливо совпадают с интересами Московского патриархата.

Да, стало больше агрессивных проявлений, причем с обеих сторон. И это, несомненно, тенденция последнего года. Стало больше актов вандализма, и весомый вклад в это внесли всякие антиправославные акции типа спиливания крестов и разрисовывания храмов. Но даже если вычесть такую активность борцов с клерикализацией, то все равно есть ощущение, что напряжение социальных эмоций, связанное с религией, увеличивается. И происходит это оттого, что религия — вернее, связанный с ней некий общественный феномен — перемещается с периферии в центр политической жизни. Например, в протестном движении вначале вообще не было никакого религиозного элемента, да и сейчас он невелик. Но с провластной стороны такой религиозный элемент есть, что создает очень нездоровый перекос: получается, грубо говоря, что все религиозное связано со всем охранительным. Отчасти это правда, потому что организованная религия по сути своей консервативна. Но перекос этот порождает ответную реакцию — антиклерикальные выступления, в том числе и несколько безумного характера, которые раньше никого бы не заинтересовали. А сейчас это попадает в фокус обсуждения.

Дело Pussy Riot потому и стало таким «великим», что попало в некое наболевшее место. Ведь в декабре 2011-го патриарх высказывался очень амбивалентно: у всех своя правда, давайте жить дружно… Но прошло буквально две недели, и церковное руководство твердо выбрало сторону власти. Если бы оно этого не сделало, то акция в храме, может, и была бы, но такого бы эффекта не произвела. Но здесь есть и другой момент. Для Церкви дело Pussy Riot было важно само по себе, и не потому, что надо было помочь Кремлю. Для Церкви важно, чтобы их представление о защите традиционных ценностей проникало в правовую сферу. Они это делают давно, много раз выступали с этим и в России, и на международных форумах, утверждая, что в мире должен существовать правовой плюрализм, и пусть европейцы, если хотят, сами живут со своим секулярным правом. А мы православные, и наше право должно быть модифицировано в соответствии с нашей традицией. И когда суд прямо в приговоре пишет кучу всяких церковных терминов, а сам приговор читается как обвинение в богохульстве — это для Церкви очень выгодно. Им неважно, что случилось с девушками, но важно, что было принято прецедентное судебное решение, которое все юристы прочтут. И вот такой правовой язык легитимирован этим решением.

Главная его проблема в том, что писали этот проект немножко неграмотные люди, и он собрал море негативных откликов, в том числе от властных структур. Как я понял, если его примут в первом чтении, то будут переписывать, чтобы отдельной статьи об оскорблении чувств в УК не было, а ее состав растворился в уже существующей ст. 148*. То есть идея в том, чтобы понизить символическую силу этого проекта, но чтобы тем не менее волки были тоже сыты и это попало в закон. Если в итоге будет такой компромисс, будет очень плохо. Конечно, они вычеркнут какие-то крайности — скажем, про оскорбление убеждений, что уж совсем ни в какие ворота не лезет. Но если останется оскорбление чувств, то, зная существующую практику по 282-й статье**, могу сказать, что границы вообще исчезнут. У нас и так по 282-й в некоторых случаях судили фактически за оскорбление чувств. Классический образец — дело журналиста Образцова в Калининграде, который опубликовал в своей газете краткое и, я бы сказал, хамское высказывание, что все верующие идиоты, все священнослужители прохиндеи и т.п. Его осудили, он заплатил большой штраф. Вот его деяние — это натуральное оскорбление чувств, иначе это никак уже не назвать. И если это «пойдет в серию», можно ждать массу неприятностей: непонятно, где здесь вообще будет проходить грань, какие еще неласковые высказывания в адрес чьих-нибудь верований или обычаев могут оказаться криминализованы.

Тут могут быть разные причины. Скажем, социолог Татьяна Ворожейкина полагает, что люди считают правильным позиционировать себя как сторонников православной культуры, но это не мешает им отдавать своих детей на этику. Но может быть и другое объяснение. Из родительской практики известно, что эти вопросы решаются вовсе не так уж добровольно. Или дирекция школы сама определяет, какой у нее будет курс, или это выносится на родительское собрание, где им говорят: ну давайте выберем два из этих шести, а больше мы не можем, у нас ни сетка не позволяет, ни учителей нет… К тому же большинство людей, которые называют себя православными, не шибко религиозны, для них это скорее культурная самоидентификация. Поэтому православные-то они православные, но не хотят, чтобы детям все это в школе объясняли. А с другой стороны, я сам читал на православных сайтах, что многие воцерковленные люди тоже очень не хотят, чтобы какая-то Марь Иванна рассказывала их ребенку о православии: они предполагают, и довольно оправданно, что Марь Иванна расскажет не так, как бы они хотели.

В то же время есть такие места, как, скажем, Белгородская область, где давно, устойчиво и практически повсеместно преподается курс ОПК, и преподается совсем не культурологически, а вполне так себе смахивает на Закон Божий. Что не соответствует ни смыслу закона об образовании, ни принципу светского государства. А есть Чечня, где вопрос, чему детей учить в школе, вообще не встает. А если он у кого-то и встает, то человек просто помалкивает.

Объектом нападения являются «богохульники», то есть сторонники сохранения секулярности общества. С точки зрения этих активистов, все устроено наоборот: общество никакое не секулярное, оно правильное, православное, но в нем есть вот такие зловредные элементы, которых они и атакуют. Активисты такого рода были всегда. Были, например, люди, которые закрашивали стенды с рекламой нижнего белья надписями «Москва не Содом». Но кто об этом знал? С ними проводила разъяснительную работу милиция, и все как-то сошло на нет. Но когда это попадает в фокус внимания, то такой человек как Энтео* уже привлекает внимание, и немедленно появляются его сторонники, которые тоже что-то делают. Ну а кто-то проводит контракции — и так далее. Степень агрессивности поведения при этом зависит от степени безнаказанности: если можно, скажем, дать по лицу девушке и тебе ничего за это не будет, то найдутся желающие повторить этот опыт.