Он говорил: «Мне очень плохо»

В 2008 году.

Да, я знакома с его мамой, Анной Александровной, мы несколько раз виделись в Лондоне, когда она приезжала. Я знакома с Галиной (Галина Бешарова — вторая жена Березовского), мамой Насти и Артема, я общаюсь с Настей, Ариной. Виделась как-то с Катей и Лизой.

Я много времени проводила в предыдущем доме Бориса, который он покинул в ноябре. Дом должен был уйти за долги, в ноябре я там была в последний раз, сложила все свои вещи в коробки, но ничего не вывезла.

Кардинально изменения начались сразу после суда. Буквально сразу. Никто не ожидал такого вердикта. Позже, после приговора, Борис говорил, что за день до окончания суда ему показалось, что может закончиться плохо, но это чувство быстро ушло. Он был уверен до конца, что победа на его стороне. Накануне вердикта он был в прекрасной форме, хотя, конечно, нервничал. Потом я улетела на несколько дней и вернулась примерно 10 сентября. Я помню, как съезжал офис. Борис говорил: «Все, нет офиса». Он очень много курил, пить не пил, но курил, иногда несколько пачек в день. Очень мало ел. К нашей последней встрече он очень похудел.

Он говорил: «Мне очень плохо, я не знаю, что делать, не знаю, что делать дальше». Проигрыш в суде был недопустимым для него.

В октябре и ноябре все было плохо. Он часто говорил, что не знает, как дальше жить, на что дальше жить.

Нет, это не так. Возможно, он брал в долг, но какие-то бóльшие суммы. Но чтобы сотни или тысячи — нет, такого не было. Или мне об этом неизвестно.

Нет, мы не выходили вообще. Он говорил, что не хочет никуда выходить. Он не хотел ни с кем видеться. Я думаю, что ему было тяжело видеть в себе проигравшего человека.

Он писал, потом сжигал, много ходил, плохо спал, не мог уснуть. Потом поздно просыпался и не хотел подниматься с кровати.

Я сама привозила ему китайские травы и китайские лекарства, он просил, мне в Москве передавали. Он их пил, заваривали супы из этих трав. Также что-то он принимал для сна.

Да, конечно. Когда мы познакомились, более четырех лет назад, была сначала такая легкая ностальгия по России, по русской снежной зиме. Были какие-то разговоры о том, что вот, наверное, скоро мы вернемся в Россию: «Эх, заживем!» Но это было как-то несерьезно. А вот после суда он стал по-другому об этом говорить, он очень хотел вернуться.

Да, в октябре я прилетела, он встретил меня в аэропорту. Мы приехали домой. Он сказал, что считает, что единственный способ вернуться в Россию, «сделать рывок» — это принести извинения Путину. Он говорил об этом как о последнем шансе.

Да. Он говорил, что не видит другого способа, кроме как пойти на поклон. Я думаю, что это идея и Бориса, и его жены Елены. Он очень подолгу разговаривал с ней по телефону, разговаривал часами. Я никогда не присутствовала при их разговорах, Борис уходил, но я понимала, что они обсуждают возможность такого письма. Он не скрывал, что именно письмо они обсуждают. Я не верила, что это письмо поможет. Он говорил, что ему все равно, как он будет выглядеть, главное — ему было нужно вернуться. Елена убеждала его вернуться, помириться (с Путиным). Так же как и мама — Анна Александровна, я это слышала, она говорила: «Боря, ну может быть, вы помиритесь?»

Да, я видела рукописный текст. Он мне его прочитал. Он приносил извинения и просил о возможности вернуться. Это был такой прогиб. Он спросил о том, что я думаю про письмо. Я сказала, что письмо опубликуют, что ты будешь выглядеть плохо. И что оно не поможет. Он ответил, что ему все равно, что на него и так все вешают все-все грехи и что это его единственный шанс.

Честно, я не помню детально по словам.

Он мне не говорил, будет отправлять или не будет. И вдруг как-то сказал: «Все, ждем ответа».

Ноябрь.

Конечно.

В Лондоне, в ноябре. Дело в том, что моя английская виза закончилась и сейчас я ожидаю новую. Я не могла приехать к нему в Лондон с декабря 2012 года.

Мы должны были встретиться в понедельник, 25 марта, в аэропорту Тель-Авива. Я должна была ждать Бориса в VIP-зале, мой самолет из Москвы должен был прилететь на полтора часа раньше, чем его из Лондона. Борис должен был прилететь с Ави, его охранником.

За неделю, в прошлый понедельник (18 марта), Борис позвонил и сказал, что надо наконец встретиться, есть много чего обсудить. Он сказал, что единственное место, где мы можем спокойно встретиться — это Израиль.

Нет, билет приобрела помощница Егора Шуппе (зять Бориса Березовского, с которым он много общался последний год. — The New Times) и переслала его по почте. Борис сам все планировал. Мы только обсудили, что проведем в Израиле две недели, у него были большие планы, кроме встреч, он собирался на Мертвое море восстановиться, мы часто туда ездили раньше. Он вообще часто ездил в Израиль. Ходил по врачам, но больше всего времени он проводил на Мертвом море.

Нет, наоборот, ему даже как-то сказали: «Ну зачем вы так часто к нам приезжаете?» Он очень щепетильно относился к своему здоровью, сдавал анализы, был помешан на медицинских осмотрах.

Накануне. В пятницу, 22 марта, поздно вечером по лондонскому времени. Это был короткий разговор. Он сообщил, что прилетит в Тель-Авив на полтора часа позже, что мне придется подождать. И все. Ничего особенного в этом разговоре не было, кроме голоса, который был лучше, чем обычно. Его внутреннее состояние всегда отражалось в голосе. И у меня сложилось впечатление, что ему лучше. Также его намерения были очень твердыми — встретиться в Израиле. Не сложилось ощущения, что что-то отменится или перенесется.

Я разговаривала с Настей (дочь Бориса и Галины), она собиралась встретиться с отцом в этот день. И как я понимаю, Ави должен был ее забрать.

Не понимаю, да все что угодно. Как только я узнала, я, конечно, не поверила. Я позвонила Ави, он плакал, он говорил: «Прости» — и плакал. Это не был полноценный разговор. Он был не в состоянии разговаривать.

С Ариной и Настей — дочерьми Бориса.

Да, он говорил, что завещание есть. Он вообще часто говорил, что если что-то со мной случится и так далее. То есть он все время держал в голове, что что-то могло произойти. Он не хотел, чтобы дети приезжали в Россию, переживал, боялся. За меня переживал, понимал, что, когда я в России, мне могут что-то подсунуть или кого-то. Объяснял, как я должна себя вести в Москве.

Личные письма и стихи. Рукописные варианты стихов он не так давно просил собрать и ему отправить.

Да, конечно.

Нет.

Он говорил: «Вот представь, если меня не станет, все проблемы сразу уйдут», но это не было руководством к действию, я не могла и не могу себе представить, что он мог бы это сделать. Крайне тяжело в это поверить. И он твердо собирался в понедельник в Израиль. Это я точно знаю.