Гимн великому городу

Когда поезд «Россия», следующий по маршруту Петербург–Владивосток, отходит от перрона, звучит мелодия композитора Глиэра «Гимн великому городу». Холодные, совершенные, серебряные звуки. И невольно вспоминаешь пушкинского «Медного всадника»: «Тяжело-звонкое скаканье по потрясенной мостовой». Потрясенная Русь, потрясенная Московия, потрясенная трясина азиатчины. Самодержавие, атеизм, вестернизация.

Городу минуло 310 лет. 310 лет этой строгой европейской красоте среди свойской, милой, расхристанной Московии, и полтора столетия не утихают споры: не отринуть ли нам этот город, построенный, безусловно, тираном и сыноубийцей, не прокляты ли эти реформы и не будет ли, как случилось однажды, по Есенину? Не вернутся ли еще раз закопанные, замученные каторжным трудом, согнанные со всей России крестьяне на место своей Голгофы, на невские берега? «Мы придем, придем! Мы возьмем свой труд. Мы сгребем дворян да по плеши им, на фонарных столбах перевешаем!»

Может, Петербург — это такая разновидность Беломорканала XVIII века? Но вот канал никому не был нужен, канала нет, остались одни папиросы, и дворян нет, истребили почти всех. А Петербург стоит, и «светла Адмиралтейская игла», и кровь смыта холодной Невой. И если это Северная Венеция, то та самая Венеция, южная, тоже не всегда была туристическим раем. Кто еще помнит Байрона, «Марино Фальеро, дож венецианский» и «Двое Фоскари»? Я постояла под Мостом Вздохов, и мне вспоминались не карнавалы, а битвы, казни и перевороты. И на площади Сан-Марко не всегда паслись голуби, бывало и воронье.

Петербург вечен, и даже когда станут рассыпаться камни, он останется на страницах Достоевского, Пушкина, Гоголя и Мандельштама. Это единственный европейский город России, позолоченный временем, и это самое зримое свидетельство грубой, поспешной, жестокой, поверхностной, но такой насущной вестернизации страны.

Так он и живет между Сенатской площадью, где восставали, Семеновским плацем, где вешали, и Спасом-на-Крови на Екатерининском канале, где убивали и поминали в камне царя Александра II Освободителя. Скачут кони Клодта, несет вахту стойкий ангел с Александрийского столпа, ухмыляется Двуликий Янус и мрачно притаился Инженерный замок. Как в песне Сергея Никитина на стихи Галины Букаловой, этаком городском резюме:

«Честь тебе, Петербург чародейный, порожденье гранита и вод. Стройный, дивный, булыжный, питейный, с мокрой тумбой у каждых ворот. Честь тебе, налегающий небом на Фонарный, Дегтярный, Мучной, сладко пахнущий утренним хлебом и кромешной тоскою ночной… Честь тебе, ты велик и бескраен, под покровом ночной темноты, где парят над пустыней окраин тени тех, кого высосал ты»…

Отказаться от вестернизации мы не сможем. Значит, придется нам то скакать Медным всадником, то бегать от него бедным Евгением

Принять Петербург — значит принять и Петра с его наследством, от Европы до Преображенского пыточного Приказа. Больше переименовывать некуда, Петр создал и город, и грубо мощенный то ли булыжниками, то ли черепами европейский путь, слабо блистающий сквозь туманы «холодного прошлого» и «горячий туман» прозрения, заставивший Анатолия Собчака провести референдум в 1991 году, а 54 % жителей — ответить «да» возвращению исторического имени.

И честь и хвала выжившим блокадникам, которые не попросили к 70-летию снятия блокады переименовать их город обратно в Ленинград. Ни на шесть дней, ни навечно.

Отказаться от вестернизации мы не сможем, здесь правы Мережковский и Алексей Константинович Толстой. Значит, придется нам то скакать Медным всадником, то бегать от него бедным Евгением.

Одно хорошо: это последние муки. От путинского «наследия» легко будет отказываться. Ибо эта диктатура грязна, анекдотична и бесплодна. 

фотография: РИА Новости