«Я знаю все, о чем пишу»

На экраны выходит фильм Ивана Вырыпаева «Танец Дели». Недавно стало известно, что 38-летний режиссер, модный актер и драматург Вырыпаев возглавит московский театр «Практика». Почему сейчас в Варшаве он ставит «Женитьбу» Гоголя, зачем экранизировал свою пьесу и как относится к оппозиции — в интервью The New Times

— Иван, вы только что показали «Танец Дели» в Варшаве, на фестивале российского кино «Спутник над Польшей». Вы довольны реакцией зрителей?

Иван Вырыпаев представил свой фильм  "Танец Дели" на кинофестивале в Риме

— В Варшаве фильм приняли хорошо. А на фестивале в Риме, где был до этого, я вообще не понял, какое впечатление. Формально все успешно, все стоя хлопали, но там каждому фильму стоя хлопают — такая традиция. Увидеть, как на самом деле оценили твой фильм, на больших фестивалях невозможно.

— На польской сцене вы ставили «Танец Дели» в приподнятой оперной стилистике. В кино подход к этому же тексту иной — минималистский, сдержанный. Почему?

— У театра и кино разные способы воздействия на зрителя. На сцене все на общем плане, в зал идет живая энергия. В кино действует монтаж, там все сжато до темы и очень аскетично. «Танец Дели» я монтировал полгода, все переходы с крупного плана на общий выстраданы. Большая кропотливая ручная работа.

— Актеры признавались, что кино не очень-то любят, им до «Танца Дели» не нравилось сниматься, да и не так уж часто приходилось…

—…кроме Каролины Грушки, моей жены — она в кино с самого детства, с семи лет, снимается много и в разных странах. Но и Ксения Кутепова часто снимается. Игорь Гордин, что бы он ни говорил и как бы скептически свои работы в кино ни оценивал, мне на экране очень нравится. Только у Арины Маракулиной и Инны Сухорецкой небольшой опыт съемок, они больше заняты в театре. Мы снимали очень быстро, но сначала много репетировали. Как в театре. Мне с ними просто работать, потому что мы говорим на одном театральном языке, тем более что они все работали с великими мастерами — Петром Фоменко, Камой Гинкасом, Эдмунтасом Некрошюсом. Мне приходилось тянуться к этому уровню. И что самое ценное, артисты говорят, что им понравилось играть, понравилась сама работа над фильмом, он получился. Я очень дорожу их оценкой.

Кино XXI века

— На Римском фестивале «Танец Дели» участвовал в программе «Кино XXI века». Чем кинематограф нового столетия отличается от прежнего?

— Отвечу так. Я стараюсь монтировать фильмы и спектакли ставить как зритель. Всегда думаю о том, что бы сам хотел посмотреть. Сегодня мне нужны фильмы, которые непосредственно со мной разговаривают. Не специальные сюжеты, которые для меня разыгрывают, или необычное место действия, в котором меня стараются убедить, а разговор о простых и важных вещах. Чтобы люди со мной делились глубинными переживаниями. Я точно не могу смотреть фильмы, где мне показывают, как мужчина и женщина занимаются сексом и делают вид, что их не снимают. Я им не верю. Смотрю, а сам думаю, где в этот момент находится оператор. Реальность распадается. Мне по душе такие картины как «Выход через сувенирную лавку» Бэнкси. Хотя это игра, вымышленный художественный мир. Я даже не понимаю до конца, как это сделано, но вижу автора, стоящего за этим, понимаю, о чем он мне хочет рассказать. Или пусть будет качественное жанровое кино — Джеймс Бонд, например, тогда мне тоже все нравится, и я принимаю правила игры. А то, что сегодня называют авторским кино, мне непонятно. Лучше посмотрю американские телесериалы.

— Вы в самом деле не признаете авторское кино?

— Я знаю людей, которые это кино делают, поэтому для меня важны их фильмы. Когда иду, скажем, на фильм Бориса Хлебникова, которого вижу редко, может, раз в год, мне хочется понять, что он сейчас думает, иду посмотреть на своего современника. То, что я сказал об авторском кино, это мои вкусы и претензии просто как зрителя. Но независимо от того, нравится ли такое кино Вырыпаеву, Говорухину, Михалкову или кому-то еще, оно должно быть. И много. Культура в том, чтобы слышать друг друга, воспринимать чужой опыт, мысли и чувства. Даже если авторский фильм не нравится, нужно смотреть его с уважением и постараться понять. Всегда найдутся зрители, в ком такое кино найдет отклик.

О личном

— В своих пьесах, фильмах, спектаклях вы обязаны обнажать душу, открывать публике самого себя?

— Я не считаю детали своей частной жизни настолько ценными, чтобы о них нужно было всем рассказывать. По большому счету личное — это темы, которые я выбираю, которые меня по-настоящему волнуют, в них я раскрываюсь. У героини в «Танце Дели» умирает мать. У меня мама погибла несколько лет назад в автокатастрофе. Никогда в жизни я не снял бы фильм о своей матери, не вынес свои переживания на публику. Я лишь применяю их к героине в разговоре о смерти. Фильм не обо мне, не о моей маме, но если бы у меня мать не погибла, мне было бы трудно говорить о смерти. Любой зритель мог сказать: слушай, ты не понимаешь, о чем говоришь, ты это не пережил. Но я знаю все, о чем пишу.

О театре

— Иван, вы ведь прежде не ставили на сцене чужих пьес? Почему взяли  «Женитьбу»?

— Да, с Гоголем — это впервые. Интересно стало поработать с чужим текстом. «Женитьбу» я давно люблю, в ней есть две важные для меня вещи: очень определенный жанр — комедия, а вместе с тем невероятная мистическая глубина. На Западе много ставят «Женитьбу» и всегда только как комедию. Это слишком просто. У меня эта пьеса вызывает ассоциации с мультфильмом «Ёжик в тумане». Только что на репетиции мы разбирали сцену, там есть глубокая тоска по этим людям, по миру, который не может себя найти. Великая пьеса о том, как человек не может достигнуть полноты жизни. Брак — это же понятие целостности, «Женитьба» очень православная пьеса.

— Кто будет играть?

— Замечательные артисты из разных театров — в театре Studio мне дают волю выбирать и приглашать со стороны. Участвует Агата Бузак, она очень известна в Польше. В главной роли Каролина Грушка.

— Живя на две страны, вы можете сравнить, что происходит с культурой в Польше и в России?

— Давайте говорить о театре. И в Польше, и в России все еще сохранился коммунистический синдром. Время изменилось, а система нет. Вот мы сейчас в репертуарном театре, где по-прежнему от каждого по способностям, каждому по труду. А это очень страшно, зарплаты маленькие, и что мы имеем? Людей, которые ничего не играют, но свой нищенский заработок получают, всем недовольны. Нужна реформа театра, без нее не обойтись.

— Какая именно?

— Нужно сначала набраться смелости назвать вещи своими именами. Слова «у нас великий репертуарный театр» — давно пустой звук, на деле — распад и развал. У нас есть некоторые театры, которые дотируются особо в силу каких-то политических причин, и это совсем не говорит о том, что репертуарный театр в прекрасном состоянии. Посмотрите, что делается в провинции, на какие гроши живут артисты, как ломаются судьбы. Но и утверждать, что нужно всех перевести на контракт, тоже невозможно. В такой большой стране, как Россия, надо попытаться выработать особую гибкую систему. Мне кажется, что все действующие люди театра плюс менеджмент и чиновники должны собраться и все это честно и откровенно обсудить, иначе деградация культуры театра будет продолжаться.

— Польша традиционно считается страной высокой театральной культуры.

— Как и Россия. Если вы спросите у поляков, что такое настоящий театр, вам ответят: русский. Если в России спросите у критиков, где театральное искусство на высоте, вам скажут: в Польше. Любим чужое и не ценим свое.

— Что вы больше всего цените в русском театре?

— Поработав пять лет в Варшаве, могу с уверенностью сказать, что мне русский театр гораздо интереснее. В Польше есть несколько выдающихся режиссеров — Варликовский, Лупа, но они тоже сейчас не в лучшей форме, их новые спектакли — самоповторы. В российском театре, несмотря на безусловный кризис, невероятная атмосфера, есть школа, которая даже если не технически, то ментально все-таки сохраняется. И особое отношение к зрителю. В Европе театр устроен так: я тебе показываю, ты смотри, если не понял — ты дурак, а я все равно гений. Мы же боремся со своим зрителем, играем для него, нам он небезразличен, мы с ним в диалоге. Актеры в России чувственнее и органичнее.

Что дальше

— Вы пишете пьесы, ставите спектакли и фильмы. Есть еще неосвоенные территории?

— Очень хотел бы снять сериал. Разумеется, не дурацкий, а хороший. Но для этого его нужно придумать. Проблема еще в том, что уровень нашего российского телевидения оставляет желать лучшего, мягко говоря.

— Какие сериалы любите?

— Американские. «Босс», Homeland, да даже «Доктор Хаус» мне нравится. Там нет нашей шаблонности, что надо снимать повеселее, попроще, «доступно массам». Начальники телеканалов берут на себя ответственность решать за всех зрителей, не хотят прививать хороший вкус, хотят на массах зарабатывать, это всегда легче. На телевидении работают люди, лишенные вкуса, и они безвкусицу насаждают.

— Вы недавно согласились возглавить театр «Практика». Что планируете делать?

— В этом театре я работал с самого основания, я часть его коллектива. Нельзя сказать, что вот сейчас я туда пришел. Я там всегда был, не уходил никуда. Эдуард Бояков следует своим поискам, жизнь его ведет к другим проектам, и я посчитал себя обязанным заняться театром, который мне много дал, которому многим обязан, вернуть ему долги. И еще мне сейчас захотелось заниматься не только своим творчеством — стало интересно искать пьесы, быть для других таким продюсером, какого я желал бы для себя. Следующий сезон практически сформирован, но говорить об этом преждевременно, пока не подписан контракт. Скажу только, что наравне с российскими постановками будем работать с зарубежными режиссерами и авторами.

— Театр должен быть политическим?

— Обязательно! То, что в нашей огромной стране всего лишь в двух маленьких подвальчиках, где обитают Театр. doc и «Практика», говорят о политике, это нелепо! Хотя в провинции сейчас проходят читки актуальных пьес, но театров-то таких нет. Театр может быть каким угодно, но должен показывать разные срезы жизни — социальные, духовные, политические.

— Вас лично политика интересует? Как относитесь к деятелям оппозиции?

— Если кто-то чувствует в себе силы быть оппозиционером, то он должен им быть, я это уважаю. А если не хочет или не может — пусть так, и это я тоже уважаю. Я отношусь ко всему как к объективно происходящим и преходящим процессам, они существуют. Но я понимаю, что это не есть окончательная реальность, а только один из ее видов.

Фото: ИТАР-ТАСС