В тюрьме их еще зовут «неформалами», «опущенными» и кучей других, менее пристойно звучащих наименований. Они — тюремная «каста неприкасаемых», с кем нельзя сидеть за одним столом, есть из одной посуды, пользоваться одними вещами и т.д. Их слово не имеет веса при «разборках» внутри тюремного коллектива, то есть на защиту им рассчитывать не приходится.
Сегодня, к счастью, эти «понятия» постепенно размываются, но многое остается по-прежнему. Тюрьма очень консервативна.
На свободе считают, что в таком положении оказываются только гомосексуалисты и люди, совершившие самые отвратительные преступления типа изнасилований, нападений на детей и т.п.
Это давно не так. Судам уже никто не верит, и любой человек может объяснить свой приговор чьим-то обычным коммерческим интересом. Проверить удается не всегда, а доля действительно «коммерческих» решений велика.
Реальных гомосексуалистов в тюрьме немного, так что в категории «обиженных», как правило, оказываются те, кто не способен за себя постоять, проявил слабость. Их и заставляют выполнять разную неприятную работу.
Но бывает иначе.
Остап**Имена и подробности изменены. Это не описание Карельской зоны. — один из десятка «обиженных», живших в нашем бараке. Барак — одно большое общее помещение, так что все и всё на виду. Этот паренек ничем особым не отличался. Небольшого роста, спокойный, он, как и все остальные члены его «касты», занимался уборкой, выносил мусор, стирал чужие вещи. Впрочем, сегодня за такие услуги положено платить чаем, сигаретами и другими мелочами.
Как кто угодил в подобное положение — интересоваться не принято.
Уважающие себя арестанты стараются с «обиженными» общаться ровно, без хамства, но вот люди ущемленные, амбициозные часто стремятся самоутвердиться за счет этой беззащитной категории.
Остап возился под койкой, когда проходивший мимо хулиганистый парень демонстративно похлопал его ниже пояса, сопроводив крайне оскорбительное действие не менее оскорбительным комментарием.
Ситуация обычная, и, как правило, «обиженные» терпят. Вот и Остап, не разгибаясь и что-то тихонько бормоча, медленно двинулся в ближайший угол.
Стоявшие поодаль шавки захихикали. Ведь только находясь совсем близко, можно было расслышать, что именно бормочет Остап. А бормотал он одно слово — убью.
Когда через полминуты Остап распрямился, в его руке оказалась вынутая откуда-то чудовищная «заточка» — 30-сантиметровый кусок остро, как кинжал, заточенного напильника.
Я буквально отскочил в сторону. Никакого желания получить в бок такой кусок каленой стали у меня не было.
А Остап уже шел к своему обидчику. Тот кинулся к двери, но единственная дверь оказалась заблокированной рванувшим на выход народом, тоже совершенно не стремившимся попасть под горячую руку. Прочие оцепенели.
„
”
Уважающие себя арестанты стараются с «обиженными» общаться ровно, без хамства, но вот люди ущемленные, амбициозные часто стремятся самоутвердиться за счет этой беззащитной категории
”
Остап шел не быстро, но целеустремленно, и его оппонент начал выть. По-другому нельзя назвать этот протяжный жуткий крик человека, которому осталось жить несколько секунд.
Тут мы очнулись. Кто-то тоже закричал, кто-то, более хладнокровный, сдвинул кровати, отделяя Остапа от «цели». Подскочили его друзья, схватили за руки, оттащили…
Неслучившаяся жертва наконец вырвалась из барака. Назад он не вернулся — «отказ от отряда для обеспечения безопасности». Позорная для лагеря формулировка…
На следующий день Остап опять убирал барак, но на него посматривали уже иначе. А когда в зону с проверкой заехал областной прокурор и пригласил желающих на личный прием (а это чревато последствиями), никто не удивился, что единственным посетителем, промаршировавшим по будто вымершему лагерю, оказался Остап.
