Находящиеся в бараке арестанты неодобрительно посматривают на происходящее, но не вмешиваются.
Аркадий — «официальный» стукач, работает дневальным в оперативном отделе. То есть формально отвечает за чистоту и порядок в помещении. Однако на самом деле он занимается совсем другим. Он — «раскрутчик», то есть пытается выведать у вновь прибывших сведения о каких-либо преступлениях или сообщниках, которые сиделец утаил во время следствия.
Впрочем, и это совсем не основное. Главный «бизнес» — «запреты». Денежная купюра, игральные карты, свитер, утаенные во время обыска, превратятся для доверчивого обладателя в 15 суток карцера, а для Аркадия — в блок сигарет или разрешение носить запрещенный плеер.
Мешать ему рискованно: во время следующего планового обыска можешь неожиданно обнаружить те самые карты уже в своем бауле.
Поэтому все молчат, бросая весьма выразительные взгляды. Опытный арестант — поймет. Неопытный… Ну что же, такая у него судьба. Позже, уже познакомившись, поняв, кто есть кто, — обсудят, покажут еще трех стукачей, несколько более «тайных»…
Но пока Бондарь сыто отваливается от жертвы. Есть! Что-то ухватил, пиявец. Сейчас побежит стучать. Так и есть, побежал…
„
Стукачество для русского человека — дело предельно аморальное. Мы не немцы и не американцы, у которых «сообщить властям» — святое. У нас стукачи загубили миллионы невинных жизней
”
Впрочем, за небольшую мзду Аркадий вынесет что попросишь из комнаты свиданий или даже выкупит у оперов отобранное.
Меня стукач обычно избегает. Но вот — вижу, о чем-то шепчется с соседом. Сосед подходит ко мне.
— Борисыч, как пишется слово «дискредитирует»?
— Зачем тебе?
— Бондарь спрашивает.
— Бондарь, подойди.
Подходит. Прячет глаза. Откровенно побаивается. Ему скоро на УДО и ссориться со мной «не с руки».
— Зачем?
— Операї попросили.
— Что попросили?
— Написать, что вы дискредитируете администрацию. А я слоїва не знаю.
— Уйди с глаз.
Вечером захожу к операм.
— Вы хоть бы думали, кому и что поручаете.
— Ну вы же знаете, Михаил Борисович, что за контингент, — ничуть не смущаются они. — Работать не с кем.
Расходимся шуточками. Этот раунд — за мной. Впрочем, они не спешат.
Стукачество для русского человека — дело предельно аморальное. Мы не немцы и не американцы, у которых «сообщить властям» — святое. У нас стукачи загубили миллионы невинных жизней. Почти в каждой семье — свой репрессированный. Ненависть к доносчикам — застарелая и не всегда осознаваемая. Как угли, чуть подернутые пеплом, подуй — и полыхнет…
В зонах же такое поведение пытаются сделать нормой. Где-то получается лучше, где-то хуже. Для администрации подобные люди полезны. Но как им жить на свободе? С внутренними ценностями, неприемлемыми для общества…
Мы все понимаем: иногда сообщить об увиденном нужно для нашей общей безопасности, иногда — для того, чтобы восторжествовала справедливость.
Но донести ради подачки — хуже, чем украсть. Брезгливое презрение окружающих — вот награда стукачу в России.
И знаете, я очень рад, что моя страна пока такая.
А Бондарь? О Бондаре я еще раз услышал через два года, в Чите. За это время он вышел на свободу и уже опять сел. Его привезли за 650 км из лагеря для участия в суде — давать показания против меня. Удивительно, но в зале суда он так и не появился.
* Продолжение. Начало см. в The New Times № 27, 29, 35, 38, 42 за 2011 г. и № 1–2 за 2012 г.
Tweet
