«Мишень» — фильм о невозможности обуздать свои желания. О том, что человек — существо, зависящее от времени, в котором он живет.
И какое сейчас время?
Оно очень напоминает «брежневское». Застой. Конечно, многое изменилось. В России впервые в ее истории нет литературной цензуры. Оговорюсь: пока нет. Отсутствие цензуры в области литературы — наследие Горбачева и Ельцина.
Опьянение от рынка
Какова роль интеллигенции сегодня? Вам не кажется, что она устала и разобщена?
Интеллигенция, как и другие социальные слои, еще не пережила опьянения от рынка. Еще не наступило насыщение вещами и возможностями. Эйфория от процесса потребления пока не прошла после этих семидесяти лет, когда «при избытке идей пропали вещи».
А сейчас при избытке вещей пропали идеи?
Да, переполненный желудок притупил мыслительные и нравственные процессы. Я думаю, что это будет длиться до того момента, когда к рынку привыкнут и он уже не будет для многих «чудом». В 90-е годы деньги воспринимались как сокровище. Сейчас уже отношение к ним нормализовалось.
Ваш личный опыт как-то связан с этим опьянением? Или вы говорите о других?
Я оказался на Западе в 1988 году. Конечно, была эйфория от нормального, человеческого мира. Но у меня она прошла.
Стена, которую строят в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле», чтобы отгородиться от мира, в первую очередь воздвигается в головах. Из каких кирпичей состоит эта стена и какие орудия нужны, чтобы ее разрушить?
Она состоит из двух сортов кирпичей. Одни изготовлены во времена Ивана Грозного. Из глины феодального замеса. А другие — силикатные кирпичи совкового качества. Эта стена пестрая, красно-белая. Она возникает в сознании человека, который одной ногой стоит в феодальном прошлом, а другой ногой — в прошлом советском.
Образовалось поле устойчивой ксенофобии, враждебного отношения к окружающему миру, недоверия к открытому обществу. И такое крайне реакционное, провинциальное сознание уже готово к тому, что будут возведены реальные стены.
На телевидении говорят, что Запад хочет забить Россию, как корову, и разделать ее на куски. А если вспомнить девяностые годы — как Запад развернулся к России, какой был дан карт-бланш, какая шла помощь, какой был интерес, как от нас ждали, что мы, наконец, после советского мрака станем нормальной страной... Я постоянно путешествовал тогда, помню, какое было количество культурных программ, сколько западных денег на это тратилось… Теперь Россия, как раковина, опять закрывается. Это нас отбросит в культурном и экономическом плане в прошлое, а в политическом — опускает Россию в третий мир.
Но сейчас уже происходят события, которые вроде бы должны всех отрезвить, а стена все равно строится.
Мы еще не столкнулись с реальностью во всей полноте. Потому что все-таки последние 8 лет России везло экономически, да и политически. А сейчас, когда и на Западе говорят, что мир не будет прежним, Россия продолжает проявлять идеологическую и политическую заскорузлость. Насколько затянется этот процесс — неясно. Но система, при которой премьер-министр приходит в магазин и укоряет хозяина за высокие цены, не сможет существовать в XXI веке. Это — прошлое.
Я думаю, что рано или поздно произойдет столкновение между архаической властью и системами высоких технологий.
Но в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле» это существует в очень крепком союзе.
Если ограбить олигархов догола, как Сталин ограбил крестьян, чтобы закупить станки для индустриализации, а на эти деньги закупить кирпичи и в сжатые сроки при помощи китайских гастарбайтеров выстроить стену — тогда все получится. Но я думаю, что может не хватить кирпичей. (Смеется.)
При такой политической косности и параноидальности наверху неизбежны непредсказуемые вещи. Может произойти что-то из ряда вон выходящее.
Русский бунт?
Нет, я говорю о правящей элите. Сейчас наступили времена, подобные временам Калигулы, когда власть уже настолько абсолютна, что становится иррациональной.
Начнут швырять камнями в небо? Приводить в сенат коней?
Так это почти происходит... Я вчера вернулся из Мюнхена, где смотрел репортаж о схождении Путина в супермаркет. Они это подавали как русский гротеск. Для нормального общества — это курьез. И если от такой власти зависит экономика — это для экономики опасно.
Мнение идиотов не волнует
В каких категориях населения представлено наиболее ярко сознание опричника, в каких — тусклее, а где совсем изжито?
Я думаю, что опричнина — это ген, который дремлет в каждом нашем гражданине. И как только он становится маленьким начальником, то сразу превращается в опричника. У него тут же появляется желание унижать других. Но очень важно, чтобы над ним тоже был начальник, на которого в случае чего можно было бы все списать.
Идея опричнины очень глубоко в нас сидит. О ней не принято было писать. Не случайно о времени Ивана Грозного не было создано ни одного великого романа. Ни Лев Толстой, ни Достоевский, ни Тургенев, ни Гончаров не стали писать об этом дико интересном времени. В XX веке тоже никто о нем не написал по-настоящему, потому что понимали: никакая цензура не пропустит. Но я думаю, писателям не хотелось даже браться за эту тему.
Потому что опричнина не ушла в прошлое?
Да, во многом из-за этого. Ведь и Толстой, и Достоевский, и Гоголь жили в государстве, которое создал Иван Грозный. Такой роман поставил бы радикальный вопрос: а в какой стране мы живем?
Грозный разделил общество и натравил одну часть на другую. Когда он возвращался из разгромленного Новгорода, то приказал жечь деревни и резать скот. Тактика выжженной земли на родной земле.
Опричнина — это не лейб-гвардия, это идеологический карательный отряд. Таким же отрядом был НКВД.
Вас приглашали в Елисейский дворец на встречу с Владимиром Путиным и Жаком Шираком, и вы не пошли. Почему? Вы же могли там высказаться.
А что бы я сказал? Спасибо, Владимир Владимирович, за «Идущих вместе»? (Смеется.) Я, покойный Пригов, Толстая и Рубинштейн туда не пошли. Зато пошел Витя Ерофеев и подарил каждому президенту по своей книжке.
Кстати, в блогах помимо восторженных откликов на ваши книги есть и такой: «Не надо было «Идущим вместе» жечь его книги. А то ведь сошел с ума хороший мужик».
В то горячее лето был такой случай: стою на перекрестке, останавливается бандитский джип, открывается окно, выглядывает соответствующего размера лицо и внимательно на меня смотрит. И говорит: «Глаза у тебя честные. Какого х... они к тебе привязались?» (Смеется.)
Те, кто жег и осуждал ваши книги, воспринимают ваше развитие как весьма логичное: сначала был певцом чернухи, а теперь вот антипатриот, ненавистник России.
Русофоб! (Смеется.) Знаете, мнение идиотов меня мало волнует. У нас их достаточно. Уж коли один литературный критик, человек с университетским образованием, написал: «Если Сорокин болен — его надо лечить, а если нет — посадить», — что можно ожидать от людей менее образованных?
Выпил бы водки с героем
Березовский цитировал «День опричника» в послании к Путину, Даниэль Кон-Бендит — на заседании Европарламента, посвященном России. Когда вы узнавали об этих фактах, что чувствовали?
Что попал с этой книгой в нервный узел.
Вы верите, что литература может изменить жизнь?
Любое совершенное произведение людей воспитывает. И Моцарт, и Хармс, и Джойс, и Кафка, и Набоков, и Платонов... Необязательно, чтобы при этом произведения несли некий артикулированный нравственный посыл. Чистая структура божественна по определению. Лишь не надо использовать литературу, как таран и стенобитную машину. Надо просто писать метафизическую прозу — только это и является главной задачей литератора.
Вы могли бы представить свою встречу с героем «Дня опричника» Комягой? О чем был бы разговор?
Такие люди, как Комяга, абсолютно закрыты. Разговориться он мог бы лишь под действием наркотиков. А я сейчас выступаю за здоровый образ жизни. (Смеется.) Поговорить можно, но я же их создал и потому могу предположить ответы... Это будет специфический разговор. Я бы с удовольствием поболтал с моей Мариной, поиграл бы в шахматы с Борисом Глогером из «Голубого сала» или выпил бы водки и сыграл в городки с Антоном Петровичем из «Романа».
ФОТО НА ГЛАВНОЙ СТРАНИЦЕ С САЙТА TIMEOUT.RU
РОМАН ГОНЧАРОВ THE NEW TIMES