Валерия Новодворская в зале суда. 1991 г.
Собственно, ГКЧП можно было предсказать. И здесь я сыграла роль даже не пифии, а ее треножника. В 1988-м были освобождены последние политзаключенные. И что-то очень скверное должно было произойти, что-то забурлило в недрах КГБ, если я и еще один член «Демсоюза» Владимир Данилов в мае 1991-го снова оказались в Лефортово — за подписи под открытым письмом, родившимся в недрах нашей партии после вильнюсских событий. За что я и получила новую формулировку 70-й статьи. Призывы к вооруженному свержению все еще коммунистического строя плюс надругательство над красным флагом и оскорбление Горбачева. Оно, конечно, быки среагировали на красные тряпки, но ведь в октябре 1986-го, перед Рейкьявиком**Встреча в столице Исландии Рональда Рейгана и Михаила Горбачева, перед которой начались первые освобождения политических заключенных в СССР., формулировка моего освобождения гласила: «в связи с изменением обстановки в стране». Значит, в мае 91-го обстановка начала меняться в другую сторону?
В третью «ходку» весь тюремный персонал Лефортово встретил меня как родную и буквально не знал, куда посадить и чем угодить. Но все они — и пара следователей, и вертухаи, и комендант этой Бастилии полковник Растворов, и врачи, и фотограф — были глубоко удручены и спрашивали: «Что, значит, перестройка закончена? Опять аресты?»
Вообще в аппарате насилия обнаружился сплошной саботаж. Задание арестовать всех подписантов открытого письма следователи игнорировали, дав двоим демсоюзовцам (Юре Бехчанову и Лене Авдеевой) из самарского КПЗ спокойно сбежать в Литву, а остальных «разыскиваемых» спихнули на МВД под предлогом того, что у них на все управление две исправные «волги» и пять литров бензина в день.
В МВД тоже были не дураки. Они отписались, что по повесткам преступники не являются, на телефонные звонки не отвечают и дома их нет. А сами следователи вопреки моим усилиям остаться в тюрьме всячески пытались меня освободить под подписку о невыезде, только я ее не давала «в силу нелегитимности и преступности КГБ, СССР и КПСС, советского права и советской власти».
Когда я пришла на допрос 19 августа, то застала в кабинете следователей сплошной сюр. Мой адвокат крутил в руках кастет, а следователи с совершенно загробными лицами крутили приемник и слушали «голоса», как завзятые подпольщики. «Государственный переворот», — пожаловались мне они. «Польется кровь, начнутся массовые репрессии. Черт нас дернул пойти на эту работу!» Адвокат ходил с кастетом к Белому дому, приносил новости. Я прямо в кабинете у следователей писала листовки и воззвания, и он их уносил на баррикады. Мы с ним уговаривали следователей пойти и арестовать Крючкова, обещая, что они займут его пост. Следователи говорили, что надо бы, но сомневались, не арестует ли Крючков их самих.
20 августа с утра я накатала жуткий документ на имя Крючкова с отказом подчиняться ГКЧП. Такой жуткий, что надзиратель просил это ему не отдавать на отправку: «А вдруг меня расстреляют?» Документ я отдала и легла спать в тренировочном костюме, чтобы расстрельная команда не застала врасплох. Конечно, по примеру анархистов, отпущенных под честное слово на похороны Кропоткина, я попросилась на тех же условиях на подавление путча, обещая потом вернуться в тюрьму. Но следователи сказали, что я пристроюсь под ближайший танк, и они меня больше не увидят.
И только один старый мудрый надзиратель (со стажем с 1950 года) не паниковал и говорил: «Поверьте, они мудаки. Ничего у них не выйдет. Они будут здесь, в Лефортово».
23 августа взволнованные надзирательницы буквально вытащили меня из душевой, не дали высушить волосы и проводили на допрос. По счастливому виду следователей я все поняла. «Опять, что ли, обстановка в стране изменилась?» — был мой первый вопрос. А они совали мне бумажку об освобождении с уже традиционной формулировкой и говорили, что из КГБ уходят навсегда. Нечаянно спасла две грешные гэбистские души.
Собирали мои книжки, вещи и тетради всем тюремным коридором. Приносивший в камеру передачи Юра сказал: «Свободу Юрию Деточкину!» А запыхавшийся Растворов заклинал скорее бежать на Лубянку и уговаривать народ не брать штурмом Лефортово, потому что больше приличных тюрем в городе нет...
