Памяти Бориса Вайля

9 ноября в Копенгагене скончался бывший политзаключенный Борис Борисович Вайль. Дважды политзаключенный — при Хрущеве и при Брежневе.

Впервые он был арестован 18-летним студентом-первокурсником, в марте 1957 года, когда механизм репрессий, казалось бы, замерший после ХХ съезда, снова стал раскручиваться после Венгрии. Брали одиночек-протестантов, забирали членов раскрытых подпольных и полуподпольных организаций и кружков. Об истории ленинградского кружка Револьта Пименова, к которому принадлежал студент Библиотечного института Борис Вайль, рассказано в воспоминаниях их обоих. У Револьта — пожалуй, обстоятельней, у Бориса — пожалуй, по-юношески живее. Хотя свою книгу «Особо опасный» Борис писал не в юношеском возрасте, уже после второй отсидки и вынужденного отъезда в эмиграцию, в нем оставалось что-то от прежнего «студента». Сам он отмечал, что в лагерях тогда всю новоприбывшую молодежь окрестили «студентами», хотя студентов как таковых было всего лишь большинство. Студент — традиционно инсургент, несогласный, возмутитель спокойствия. Таким был и до конца оставался Борис Вайль, сам при этом тихий, спокойный, невозмутимый.

Первый арест был за кружок марксистского — но при этом скорее социал-демократического, чем ленинского толка (в то время молодежь нередко искала опору подпольного протеста в «чистом ленинизме» — и за это тоже шла в лагеря). Вайлю дали сначала три года — прокурор опротестовал, дали шесть. В лагере навесили новый срок — всего он отсидел восемь с половиной.

Второй раз Борис Вайль был арестован в октябре 1970 года в зале суда — до суда был под подпиской о невыезде — и этапирован к месту ссылки. Дело было по тем временам стандартное — распространение самиздата. Которого, кстати, у Бориса при обыске не обнаружили. Неважно, хватило показаний одного свидетеля. Пять лет ссылки. И вот какая совсем неожиданная нота звучит в рассказе об эпизоде суда: «Это были счастливые дни для меня, дни, когда я познакомился с замечательными людьми, с лучшими людьми страны. В течение нескольких дней перед судом и во время суда я встречался не только с Сахаровым, но и с его будущей женой, с Чалидзе, с Ковалевым, Твердохлебовым, Буковским, Гастевым... До этого процесса я почти никого не знал из “диссидентов” и, очевидно, не будь процесса, не был бы с ними знаком. (...) У нас совершенно не было денег, не на что было даже ехать на суд, и была пущена “шапка по кругу”, и первым, кто положил в нее свой трояк, был Эрнст Орловский. Тельников при этом вспомнил, что Орловский был первым 13 лет назад, кто собирал деньги для помощи политзаключенным». Читая эти строки, так и видишь перед собой светло улыбающегося Бориса. Таким же оставался он и в сибирской ссылке, и в эмиграции. Такая же светлая улыбка возникала и у всякого при мысли о Борисе.

После лагеря он вернулся в Курск, откуда был родом, и работал в кукольном театре. После ссылки ему было запрещено жить в больших городах, он поселился в совхозе в Смоленской области, работал в совхозной мастерской. Только в эмиграции Борис Вайль вернулся к своей первой профессии, библиотечному делу, и ко второй — журналистике, посвященной прежде всего истории общественной мысли и общественного движения. Его статьи и рецензии печатались в журналах «Континент», «Форум», «Страна и мир», в парижской «Русской мысли». Широко публиковался в скандинавской, а когда пришло время — и в российской печати.

Но еще раз подчеркнем: прежде всего мы любили его самого. Такого светлого и удивительного, каким он был. Такого, каким когда-то его полюбила (по переписке между волей и зоной!) его будущая жена Людмила.

Люся, Димка! Да поможет вам в горе этот теплый свет всей Бориной жизни.