Евгения Альбац*: Алексей, сколько вам лет?
Алексей Паталах: 30 марта будет 52.
Евгения Альбац: Вы всю жизнь живете в Херсоне?
Алексей Паталах: Да. Покойные родители жили здесь же.
Евгения Альбац: Работаете в краеведческом музее?
Алексей Паталах: Я работал там в 94-м, 95-м годах, до тех пор пока директриса музея Братченко, будущая коллаборантка, не выжила меня оттуда.
Евгения Альбац: И дальше чем занимались?
Алексей Паталах: Служил в украинском казачестве. Возглавлял канцелярию краевого товарищества. Официально работал охранником. А в основном занимался экскурсоводческой и писательской деятельностью. Но у меня не художественная литература, а документально-историческая. Я выпустил путеводитель по Херсонщине. Фотоальбом «Херсонщина приглашает». Потом было два тома жизнеописаний выдающихся личностей, связанных с Херсоном. Первый том — с древнейших времен до 1775 года, до падения Запорожской Сечи. Второй том — эпоха Потемкина. 3-й и 4-й не были написаны, поскольку умер меценат проекта.
Мои последние вещи вышли в издательстве «Темпора» в Киеве в серии Militaria Ucrainica. Это «Станица над Бугом», история Бугского казачьего войска. И «От Сечи до Черноморья» — запорожское и черноморское казачьи войска в русско-турецких войнах второй половины XVIII века.
Эти книги создавались на основе архивных материалов, которые у нас сохранялись тогда в херсонском архиве. Наиболее интересные тексты я в этих книгах опубликовал.
Как это было
Евгения Альбац: Где вы были 24 февраля 2022 года?
Алексей Паталах: Я был дома. Меня разбудили. Слышны были взрывы и дым со стороны Чернобаевки. 26-го числа я пошел в военкомат. Хотел записаться хотя бы в тероборону. Но дело в том, что замкомандира теробороны был мой давний знакомец, и он помогал мне лекарствами, когда я лежал с коронавирусом незадолго до этого. А у меня после коронавируса осталось целыми только 40% легких. И он сказал: «Нечего тебе тут делать. Мне доходяги не нужны». А мне же нельзя поднимать больше 7 килограмм после болезни. И чуть ли не пинком под зад меня выпихнул.
Ну что ж, тогда решил оставаться в Херсоне. Тут была паника. Эвакуация, толпы с детьми. Думаю: занимать чье-то место? А ведь кто-то детей вывозит. Я фактически один с котом. Собственно, во многом из-за кота не покинул Херсон. Ну потому что он старенький уже, может не выдержать дороги.
Они тут хитро делали, оккупанты. Мол, бесплатные симки и все такое. Но бесплатно — это значит дай свои данные
Сначала, пока была возможность, был интернет, пока связь была, кое-что своим друзьям в Киев перебрасывал, когда удавалось что-нибудь интересное обнаружить. Потом, в мае, исчезает интернет, исчезает человеческая мобильная связь.
Евгения Альбац: Вообще?
Алексей Паталах: Вводится русская. То была человеческая, а это русская. Это немножко не одно и то же. Они тут хитро делали, оккупанты. Мол, бесплатные симки и все такое. Но бесплатно — это значит дай свои данные. Поэтому я просто купил симку у барыг на рынке.
Евгения Альбац: А какая компания давала связь?
Алексей Паталах: Честно, я не помню, потому что покупал на рынке. Связь была не самая лучшая, в одном районе города слышно, в другом не слышно.
Евгения Альбац: А можно было звонить только внутри города?
Алексей Паталах: Да. Я больше никуда и не звонил. Попробовал звонить своим друзьям в Николаев — не получилось. Думал, может быть, им передам какие-нибудь данные интересные, где кто стоит и где кто живет. Но не было связи, не получилось. Ну что ж, решил, буду вести просто частную жизнь, самую обыкновенную, как говорится.
Евгения Альбац: Где продукты покупали?
Алексей Паталах: У меня и у моей гражданской жены — огород. У нее родительский дом. Ну, и там картошку вырастили. Кое-что еще с моей дачи было. Плюс у меня закатки оставались, у нее тоже. У меня еще покойная мама закатывала. Так, нормально… Дело в том, что у меня нет такой потребности, чтобы обязательно есть мясо целыми котелками, как у большинства мужчин. Нет, я умеренно его употребляю, потому что после 40 лет нежелательно.
Евгения Альбац: Магазины работали?
Алексей Паталах: В общем-то, работали. Но покупать старались на рынке, потому что на рынке можно было найти что-то местное, украинское. Они как-то завезли яйца из Чувашии летом… Ну, представьте, летом везти яйца оттуда, с тех краев, с Поволжья. В каком состоянии они доедут сюда, в Херсон?
И я старался покупать у селян. У меня были кое-какие сбережения, все-таки перед этим у меня и гонорар был за последнюю книгу. Худо-бедно, но вот так перебивались. Плюс мне кое-что приходило на карточку Приватбанка. Я же уволился с работы перед новым годом. И потом, после святок, встал на учет в Центр занятости. Мне понемножку, но перекидывали кое-что. Учитывая продукты с огорода, плюс у жены трое кур, 2-3 яйца каждый день — вполне можно было жить.
Спрятаться не дали
Евгения Альбац: Вам не приходилось взаимодействовать с оккупантами?
Алексей Паталах: Нет, никоим образом. Я избегал лишний раз встреч с ними. Ну максимум когда ходил по воду на остров в микрорайон Корабел — там помпы. Хорошие источники, даже на старых картах кое-какие обозначены, еще XVIII века.
Евгения Альбац: Воды в кранах не было?
Алексей Паталах: В кране была вода. Но я питьевую брал, чтобы не покупать очищенную. Ну что, оделся похуже, взял кравчучку (это тележка), взял рюкзак, прошел мимо блокпоста, показал паспорт, да и все. Особенно если стояли там типа буряты, то те вообще… посмотрели: «Иди!»
Евгения Альбац: А когда же вас…
Алексей Паталах: Арестовали?
Евгения Альбац: Да.
Алексей Паталах: Это было 6 сентября. Я в то время находился в основном на даче. Туда же вывез своего кота.
Евгения Альбац: А дача — где-то под Херсоном?
Алексей Паталах: Это под Херсоном. Река Кошевая, за кирпичным заводом, там на островках — дачи. И там был человек, который мне делал ремонт и предложил, что он мне построит мост, за то что я ему разрешу ловить рыбу и все такое. Ну ради бога, не вопрос. Последние деньги, конечно, поуходили на доски, но это так, детали. И получается, он все время у меня пытался выцыганить деньги. Я говорю: «Извини, но сейчас нет возможности даже обналичить, у меня все на карточке».
И вот в один день какой-то я думаю: так, пойду-ка я домой. Надо было перегнать, во-первых, виноград на сок и во-вторых, прикупить продуктов. Перегнал на сок виноград, закатал, помыл соковыпариватель. Собирался пойти за продуктами. Спускаюсь. И на лестничной клетке меня перехватывают 5-6 человек, группа в камуфляже, в масках, вооруженные, естественно. Спросили фамилию, имя, отчество, потребовали документы. Приняли меня за диверсанта. Сказали: «Ага, тебя нам и надо». Лицом к стене… Во-первых, забрали деньги, оставшиеся две тысячи гривен. Руки назад, одели наручники и велели идти перед ними.
Евгения Альбац: А что они сказали?
Алексей Паталах: «Мы сейчас будем проводить у тебя обыск».
Евгения Альбац: На основании?..
Алексей Паталах: А ничего. Какое основание?
Евгения Альбац: Ордер был какой-то?
Алексей Паталах: Никаких ордеров. У них было оружие.
Евгения Альбац: Раньше вы их не встречали?
Алексей Паталах: Нет. Тем более они в масках были.
Завели меня, говорят: «Иди вперед». Я говорю: «Да ладно, ради бога. Иду». Они за мной заскакивают… Господи! Пистолеты, автоматические винтовки приготовили. Прямо ощущение такое, что у меня целая партизанская группа сидит в квартире.
Начали все просвечивать лазерами. Велели в одну комнату зайти, в другую, в третью, на кухню. Потом велели сесть на диван и начали обыск. Обнаружили у меня уздечку и нагайку — я увлекаюсь верховой ездой. Сразу вопрос: «Что, садомазохизмом занимаешься?» Потом сувенирный пистолет под старину, который мне когда-то подарили на день рождения. Они начали искать, где он заряжается.
Евгения Альбац: А он без пуль?
Алексей Паталах: Да какие пули? Я же говорю, сувенирный пистолет, игрушка фактически. Потом нашли дедовы ордена. «Где украл?» Я говорю: «Да это дедушкины ордена с войны».
Потом увидели соковыпариватель: «Что, наркотики синтезируешь?» Вот такое у них странное мышление. У них все связано с каким-то непонятным криминалом. — «Да нет, сок виноградный делал, ребята».
И в конце концов во время обыска находят у меня подборку журналов «Украинское козацтво», которые выходили в США и Канаде, диаспора издавала. За 60-е, 80-е годы XX века. И тут же: ага, в Чикаго издано! Американский шпион! Я говорю: «Да я английский забыть успел с института. Какой на фиг с меня шпион?»
Там один из себя кубанца строил, хотя говор у него был не кубанский. Я с кубанцами, с донцами общался в 90-е годы, когда в казачестве служил, поэтому знаю, как они говорят. И более того, обнаружив несколько акварелей над моим рабочим столом, а одна из них — портрет кошевого атамана Захария Чепеги, того, что черноморских казаков привел на Кубань, спрашивает: «Это кто, Бендера?» Ну да, конечно, с оселедцем, с орденом Святого Владимира. Дальше некуда. Я говорю: «Да вообще-то это Захарий Алексеевич Чепега». — «Кто такой?» Я говорю: «Да вы как кубанец должны бы знать. Он черноморцев на Кубань привел».
Потом начали — чего я не люблю Сталина. Я говорю, извините, но мамин дядя был репрессирован в 38-м году. «Шо, небось, какой-нибудь жид-троцкист?» Говорю: «Никоим образом. Обычный архангельский мужик. Работал на совместном предприятии с норвежцами во время нэпа. Обвинен в шпионаже».
Евгения Альбац: Расстрелян?
Алексей Паталах: Да, 10 лет без права переписки, расстрельная статья. Но в тонкости вдаваться не стал. Еще спросили: «А где же портрет президента и где государственный флаг? У нас на самом почетном месте в доме портрет президента и флаг государства». Я говорю: «А у нас — фотографии родственников и иконы. Мы же православные. А вы что, нет?»
В подвале у Ворона
Евгения Альбац: Что было дальше?
Алексей Паталах: Ну вот, не знают, что делать. — «Так. Поедете с нами. Где зимняя шапка?» Я эту шапку показываю. — «Это что, СС «Галичина»?» Ну вот люди уже, честно говоря, контингент психбольницы. Говорю: «Да нет. Такие носили провинциальные помещики во времена Гоголя». Короче говоря, они покойной мамы шапку надели на меня, завязали глаза шарфиком и откантовали к себе… Там машина типа «газельки» была у них. В общем, отвезли меня. Видно, что недалеко, где-то центр. Я примерно вычислил. Потом я даже выяснил, где.
Привезли. Завели в камеру, сняли наручники, велели сидеть, не снимая шарфика этого. И закрыли. Затихли шаги. Я приподнял, посмотрел… Это, получается, камера… подземное помещение. Окно закрыто металлическим щитом с просверленными небольшими отверстиями. Свет, лампа обычная включена. Нар не было, но был помост деревянный ближе к окну, под уклоном. Пол деревянный. Собственно, и все. Двери они закрывали даже не на замки, не на засовы. Они подпирали кусками металлических труб.
Евгения Альбац: И свет не шел с улицы?
Алексей Паталах: Нет. Единственно, что через эти отверстия, но это свет такой, условный.
Уже под вечер пришел за мной начальник тюрьмы. Выдал мне две баклаги…
Евгения Альбац: Кто он такой? Как представился?
Алексей Паталах: Позывной у него был — Ворон. Ну, какой-то старший офицерский чин.
Евгения Альбац: А как вы узнали его позывной?
Алексей Паталах: Он мне потом сказал в ходе, так сказать, беседы. Ну, мол, если кто будет спрашивать, кто за тебя отвечает, скажи, что Ворон.
Позже я узнал, что он был начальником той ротации. Он начал со мной говорить: «Знаешь, за что тебя забрали? За твои книжки. Я их все прочитал. Но я долго смеялся над тем, что ты написал, что <князь> Потемкин — белорус». Я говорю: «Да. Ему же в университете снижали оценки за белорусский акцент». «Белорусов уже нет. Украинцев скоро не будет. И ни Беларуси, ни Украины никогда не было». Я говорю: «Простите, а в Русской императорской армии Белорусский гусарский полк, Украинский гусарский полк». — «Ну, это, наверное, территориальные названия».
Русскую императорскую армию я знал неплохо. Советскую я всегда презирал, а Русскую императорскую, учитывая, что ее элитой были украинцы — об этом я, конечно, не стал говорить, себе дороже — знал неплохо.
Он задал мне один вопрос по геральдике, на который я ответил. Он не ожидал этого. Потом начал переть на то, что на славян всегда лез Запад. «Драг нах Остен» и так далее. Я не стал говорить, что вообще-то к славянам все беды шли с востока, с 6-го века, начиная от аваров.
Потом он сказал так: «Ну, завтра у меня времени не будет, потому что надо твоих друзей-диверсантов отлавливать по городу».
Он мне показал, где брать воду. Одна баклага, которую он выдал, была для того, чтобы справлять малую нужду. А вторая — чтобы набирать воду для питья. Воду брали из батареи радиатора, надо было спуститься несколько ступенек вниз.
На следующий день он принес мне в камеру книжку про подпольное движение в Виннице времен Второй мировой: «Делай правильные выводы». Почитал я ее. Такие аналогии напрашивались между фашистской и рашистской оккупацией — почти один к одному.
На следующий день привели ко мне соседа. Им оказался санинструктор, афганец-атошник Владимир Лиховид. Он давно уже в АТО не служит, там контракт закончился. А он резчик по дереву, балясины вырезал вручную. Он ездил на заработки в Германию и неплохо там заработал. И, в общем, сдали его собственная мать и собственная дочь. Он с ними поделился заработком, но они решили, что всё — это больше, чем часть. Ну и сдали его, чтобы забрать деньги.
Евгения Альбац: Сдали российской армии?
Алексей Паталах: Даже не армии — ФСБ.
Евгения Альбац: А они сами херсонцы?
Алексей Паталах: Херсонцы, да. Эфэсбешникам сдали. Потому что, как мне потом удалось выяснить, это ФСБ нас держало там.
В общем, еще через день Ворон вызвал меня на допрос. Говорит мне: «Скажи мне, мой прекрасный историк, откуда появились на свете украинцы?» Я говорю: «Основной сегмент — славяне, но есть и вкрапления кельтские, скифские, тюркские». Он: «Так, откуда кельтские?» Я говорю: «Западная Украина. Таркан — это кельтский танец, по сути. Традиция цепных поясов, всё такое». — «А скифы откуда там?» Я говорю: «Скифы на Черниговщине…» — «Скифы только кочевники были». Я говорю: «Извините, но тут у нас куча их городищ вдоль Днепра, позднескифских. Это уже при приходе сарматов».
Потом он начал мне: «Почему не рассказываешь про Червону Русь?» Ну, Галицко-Волынское княжество. Я говорю: «Так я до него еще не дошел». И тут пошел его монолог. Я ему кое-что за Червону Русь сказал. Он удивился моим знаниям. Но дело в том, что один из моих предков был канцлером Червоной Руси еще в XIV веке. Конечно, об этом я не стал ему говорить. Это мой предок по прабабушке с отцовой линии. Михалевские — это ветвь от Баратынских, потомство Дмитро Боратынского, русского канцлера первой половины XIV века. В общем, об этом я не стал говорить.
Он мне все вталкивал, что вообще украинцев не существует как нации, их американцы выдумали, и прочее
Дальше пошел его монолог, из которого исходило, что здесь жили русские. В 91-м году их выгнали злые американцы. После этого нас тут всех местных якобы клонировали, завезли сюда, вставили нам программу, что мы тут жили издавна. Хотя я его спрашивал: «Простите, а почему до 91-го года у нас тут вся пресса была на украинском?» Он: «Это вам внушили…» — и все такое. Потом начал говорить, что он не против Украины как культурного явления. Ну то есть растолстевший хохол в нейлоновых шароварах и вышиванке, вышитой на машинке, с куском сала и бутылкой горилки. Такая Украина их устраивает. Другой вариант — нет.
Он мне все вталкивал, что вообще украинцев не существует как нации, их американцы выдумали, и прочее. Человек вроде бы не без образования, но у меня возникло такое впечатление, что то ли с психикой у них там ненормально, то ли им психотропные какие-то дают…
Он сказал: «Ладно. Я с тобой еще потом пообщаюсь». Отвел меня обратно в камеру.
Потом вызвали Лиховида на допрос (мой сосед по камере), которому ровно то же Ворон твердил… Не столько у самого Лиховида спрашивал, сколько твердил ему, что украинцев не существует.
Как делают диверсантов
Евгения Альбац: А чего они от вас хотели?
Алексей Паталах: Они даже сначала не знали, чего они от меня хотят. Они не могли мне четко объяснить.
Евгения Альбац: А то, что вы готовили диверсию, откуда они взяли?
Алексей Паталах: Они увидели, что у меня эта тележка-кравчучка и рюкзак. На основе этого они решили, что я готовлю диверсию. Также как на основе того, что у меня уздечка и нагайка, решили, что я занимаюсь садомазохизмом. Ну, их логика. Я же говорю, это психиатрия.
Кстати, рацион наш составлял там в день: пластиковая тарелка макарон или перловки из сухпая с запахом тушенки, подчеркиваю: с запахом. Первые дни давали хлеб. Потом, позже стали выдавать галеты пайковые. Причем если маленькие, степные — это было еще ничего, их можно было жевать. Но если выдавали армейские, покрупнее, их надо было только размачивать в воде, потому что жевать их было нереально даже с моими может быть целыми зубами.
Потом переводят нас через пару дней сначала в камеру, как сказали, к опэгешникам. То есть организованная преступная группировка. Но посмотрев на этих людей… Я знал многих бандитов 90-х в Херсоне. Но на бандитов эти не похожи были, скорее напоминали или каких-то офицеров отставных, или же бизнесменов, у которых отжали бизнес и кинули на подвал.
Я им сказал: «Ребята, вы вправе меня презирать, потому что я согласился сотрудничать с ними». Они сказали: «Правильно сделал. Потому что здесь твой героизм никому не нужен».
Евгения Альбац: А что значит вы согласились? Вы подписали бумагу?
Алексей Паталах: Нет, он меня устно спросил: «Будешь сотрудничать — тебя пытать не будут». Я покивал…
Евгения Альбац: Но вы не подписывали ничего?
Алексей Паталах: Даже крест не целовал. Причем один из ребят узнал меня. Я ему когда-то по истории что-то рассказывал…
Евгения Альбац: А вас что, «наседкой» к ним посадили?
Алексей Паталах: Не, просто пока искали для нас место в другой камере. Потому что еще привезли целую кучу арестованных.
Евгения Альбац: А вы уже поняли, где вы находитесь?
Алексей Паталах: Я понял сразу, когда меня в ту камеру перевели… Какое-то из зданий МВД использовалось, потому что была куча полицейских курток. Было видно, что здание советской постройки по архитектуре. Я все-таки как экскурсовод в архитектуре разбираюсь. То есть это не СИЗО, потому что СИЗО — это старый арсенал.
Минут 40 подержали в той камере нас с Лиховидом и перевели в камеру, которая была бывшая душевая. То есть, чтобы вы понимали, это бетонный пол, кафелем обложенный, и обложенные кафелем стены. Поначалу нас поместили в бывших массажных кабинетах на шконки, массажные лежаки. Это было лучше, конечно, чем как те три человека, которые уже сидели там. А они, просто вот представьте, спали на кусках гофрокартона на бетонном полу.
Из них один оказался оружейник, как его называли. То есть у него нашли охотничье ружье. Один был наркоман и один тероборонец — служил в николаевской теробороне, дезертировал в Херсон, решив, что это не его война. Где его, естественно, приняли тепленьким.
Для меня они интереса не представляли, я особо с ними не общался. Потом стали к нам забрасывать новых людей. Сначала закинули к нам избитого мужчину. Звали его Александр. Он был председателем ОСББ Таврического микрорайона. Управдом, грубо говоря, если на советском сленге. Где-то в районе Северного рынка жил. Говорил, что его уже пятый раз забирают.
Он не мог стоять на ногах. Он был избит до такого состояния… по почкам били. В основном там пытали током. Слышны был постоянно крики пытаемых каждый день.
Потом забрасывают к нам еще одного, избитого уже настолько, что он даже глаза не мог открыть. Мы думали сначала, что, может быть, это какой-то диверсант — что-то интересное расскажет. Оказалось, обычный продавец из Белозерки — поселок под Херсоном. Какому-то чину Росгвардии, который был в гражданском, не понравилось, как этот продавец его обслужил. Вызвал своих отморозков. Короче, мужика отлупили до полусмерти и бросили к нам в камеру.
Ну, и вишенка на тортике — это привезли к нам 14-летнего подростка из Киселевки. Мухарский Виталий Александрович. Его даже не выводили на допрос, допросили прямо в камере. В общем, пацан плакал. Мне велели освободить мою шконку, пацану уступить. А я с того времени спал сидя за столом, поставил на приступочке ноги.
Остановил их ЛНРовский патруль. У дяди что-то нашли в телефоне. Их разули. Привели на местную бойню, бросили в яму, куда сбрасывали внутренности убитых животных. И стреляли под ноги
Евгения Альбац: А пацана за что взяли?
Алексей Паталах: Оказывается, он с дядей шел за лекарствами. Остановил их ЛНРовский патруль. У дяди что-то нашли в телефоне. Их разули. Привели на местную бойню, бросили в яму, куда сбрасывали внутренности убитых животных — свиней и так далее. И стреляли под ноги им, кричали: «Мы вас расстреляем». Потом приехало ФСБ, приняло их, привезли к нам на кичу, ну на подвал, и по разным камерам просто раскидали. Пацана взяли прицепом элементарно. Мы думали, что что-нибудь писал на заборах — нет, оказалось.
Но эфэсбешники видно перепугались, что за ребенка может быть потом нехорошо. И начали ему приносить галеты, туда-сюда… Он всем этим делился с нами, парень был очень хороший. Короче говоря, его не обижали. Мне сказали так: «Ты смотрящий по камере. Не дай бог пацана обидят — кранты». Я говорю: «Да ради бога».
На следующий допрос меня вызвал уже не Ворон. А Ворон все время ходил в маске. Я поначалу думал, что это он же, только без маски. Но это был уже другой человек — следователь с позывным Палыч. Мне дали позывной Историк. Сначала то Интеллигент, то Казак. Под конец — Историк, устоялся такой позывной.
Интеллигентная камера
Евгения Альбац: Расскажите про допросы.
Алексей Паталах: Нас выводили так: завязывали глаза, вели в допросную комнату. Там по одну сторону лестницы была допросная, по другую была пыточная. Спрашивает он меня: «Какие у тебя были отношения с Усачевой?» А Инна Усачева — это лидер местной самообороны. Я был с год в самообороне, это еще в 14-м году. Но не увидев никакой конкретики, только митинги, я перестал ходить, потому что мне митинги надоели еще в 90-е. Я говорю: «Ну, пересекался…» Он: «Так, руки сюда!» Пристегивает ко мне какие-то браслеты и спрашивает: «Что чувствуешь?» — «Да вроде ничего». — «А ну сейчас…» — «Да вроде ничего». Кидается он к той машинке. Далее следует тирада из ненормативной лексики минут на пять без перерыва, где цензурных слов было только пять: «Ничего нельзя доверить. Машинку сломали!»
Вероятней всего, именно так рождались мифы о первых христианских мучениках, когда то костер погас под ногами, то львы отказались есть — что-то из этого разряда случилось.
А кстати, когда меня только привезли, первое, что я сказал, это было: «Господи, вручаю душу свою в руци твоя!»
Ну, и потом я стал раскручивать версию, что мне понравилась Усачева. Я пытался за ней ухаживать, но когда я увидел, что мне не светит, я просто отпетлял. Он начал надо мной смеяться: «Неудивительно, что она такому как ты отказала. Ну как, поможешь поймать Усачеву?» Я говорю: «Да не знаю». Он уже надо мной занес дубинку. Я говорю: «Да я не знаю, как я буду вам помогать. У меня нового номера ее нет. МТС сейчас не работает, интернета нет. Адреса ее домашнего я не знаю. В своем кабинете она вряд ли будет появляться. Я просто не представляю, каким образом буду это делать». Ладно, отправил меня обратно.
И вот так прошло где-то около двух недель. И тут совершенно неожиданно этот Палыч говорит: «Историк, собирай вещи. Тебе будет общественное поручение. Мы тебя переводим в интеллигентную камеру». Как потом выяснилось, мои близкие, моя гражданская жена в первую очередь, и мои друзья на воле через интернет действовали. Во-первых, она сказала своему массажисту. Массажист знал меня, мы когда-то в кино вместе снимались. У него среди клиентов были журналисты местные, которые пошли на сотрудничество с оккупантами. Вероятней всего это мог быть Олег Грушко, потому что тот знал меня давно уже как краеведа. Вот он начал по своей линии через журналистов. Потом моя вышла на моих одесских друзей. Через интернет так разогнали волну, что дошло до ООН. Поэтому ко мне стали лучше относиться и перевели в «интеллигентную» камеру. На тот момент там находился партизан Вадим Кравченко, которого держали уже третий месяц. Там же был Максим, фермер, выращивающий картофель в Чулаковке, это сейчас уже Скадовский район после админреформы.
Короче, за что взяли Максима: не понравилось оккупантам, как он засмеялся. То есть вот за такое могли хватать даже.
Вадима командир партизанской группы послал на заведомо провальное задание, где его и повязали. С Вадимом хоть было о чем поговорить. У него было не оконченное, но все же высшее образование, и историей он интересовался. Это был его пробел, который я восполнял.
Евгения Альбац: А где его партизанская группа была?
Алексей Паталах: В Херсоне они действовали. Возглавлял там некий Саша Шубков. Как командир он был бездарный. Поэтому многие там попадали. Но Саша говорил, что это допустимые потери. Саша был из «Правого сектора».
«Так, кого знаешь из активистов и управленцев херсонских?» Тут я ему назвал целый список. Их объединял только одно: на тот момент они все уже умерли
В общем, после этого вскоре меня опять вызывают на допрос. И стал меня спрашивать Палыч, как ко мне попали эти журналы «Украинское козацтво». Я говорю: «Дала когда-то председатель Союза Украины еще в 90-е годы Надежда Осиповна Сошко». Я смело ее назвал, потому что ее уже не было в живых. Он сначала спросил: «Какие у тебя отношения были с предыдущей властью? Я говорю: «Да не очень хорошие». — «Почему?» — «Ну потому что я надоедал со своим планом реконструкции парка «Херсонская крепость» — «А что ты там делать хотел?» Я говорю: «Предлагал восстановить 8-й бастион». — «А что такое бастион?» Пришлось мне прочитать этому Палычу краткую лекцию по фортификации XVIII века. Офицер называется, который не знает слово «бастион». Говорю: «Предлагал восстановить часть крепости. Была бы неплохая туристическая аттракция». — «Так, кого знаешь из активистов и управленцев херсонских?» Тут я ему назвал целый список. Их объединял только один факт: на тот момент они все уже умерли. Но кацапы-то этого не знали. Вообще там, в тюрьме, я взял себе на вооружение два литературных образа: гоголевского Чичикова и пана Заглобу из трилогии Генрика Сенкевича «Огнем и мечом», «Потоп», «Пан Володыевский». Прекрасно экранизирована эта трилогия Ежи Гофманом. Так что, вероятно, этого персонажа должны знать.
Ну и больше старался их, грубо говоря, обвести вокруг пальца. Начали же мне выдавать книги, видимо, из милицейской библиотеки. Выдали сначала Яворницкого «История запорожских казаков», 3-й том. Палыч заявил: «Ты такого точно не читал». Хотя я прочитал еще в дореволюционном издании в школьные годы в музейной библиотеке. Но об этом я не стал ему говорить, равно как и о том, что мой дед лично знал этого Яворницкого.
И он же дал мне сборник «Херсон 200 лет»: «Подумай над циклом статей». И при этом сказал: «Мы выберем день, повезем тебя к тебе на квартиру. Помоешься, оденешься культурно, и ты должен будешь давать интервью нашей прессе». Я говорю: «Да можно, в принципе, почему нет?»
Со мной хоть начали нормально обходиться, потому что побоялись, видимо, что-то из ООН про меня каким-то образом к ним попало. А вот Вадика брали на допросы — того били, действительно. В один день он пришел — из уха текла кровь.
Палыч мне выдал индивидуальную чашку (обычно выдавали только пластиковые стаканчики). И еще нам в камеру носили кипяченую воду и даже давали пакетики с чаем. То есть это был, как они говорили, аттракцион невиданной щедрости. Иногда даже в виде щедрости попадали к нам сырки сливочные. Я бы его назвал «сырок резиновый». Но в камере и это было за счастье.
В общем, в один из дней они велели мне собираться. Завязали мне глаза, но завязали слишком высоко — низ я видел весь. Меня выводили, и я по цоколям зданий определил, что держали нас в областном управлении полиции — это Лютеранская, 4. Дело в том, что я экскурсовод, здания центра города знаю все. Я, естественно, не подал вида, что вычислил.
Привезли меня ко мне домой. Заходим в подъезд, смотрю: одна табуретка уже стоит на лестничной клетке. Говорю: «Табуретку возьмите, потому что это из моей квартиры». Потом посмотрел: в квартире был раскардаш жуткий. Мне сказали принять душ, побриться. А я посмотрел на себя в зеркало: напоминал я монаха времен основания Киево-Печерской лавры, когда они еще жили в пещерах. Не хватало только рясы. Весь худючий, борода, заросший. Такой монах-схимник XI века.
Принял я душ. Спрашиваю, надо ли мыть пол. — «Да нет, не надо. Тут сделай декорации». Посмотрел я: пропали с кроватей и диванов все покрывала. Я одно нашел, кое-как накрыл диван. Кое-как, в общем, сделал декорацию. На следующий день должно было быть интервью. Мне даже разрешили взять с собой продуктов. Правда, было только несколько яблок и пара баночек варенья, и банку сахара я насыпал. Честно говоря, когда привез это всё, Вадим настолько обрадовался — он тот сахар ел, что называется, просто так, без ничего. То есть до чего человека довели.
Евгения Альбац: А декорации для чего надо было?
Алексей Паталах: На следующий день повезли меня на интервью. Был там их журналист. Я не знаю его фамилии, но он часто светился на ТВ. И его называли «главным по Херсону», то есть вычислить его, в принципе, нетрудно, такой приземистый дядька с бородой. Они какие-то все одного типа. Рост выше среднего, телосложение атлетическое или просто плотное. И обязательно бороды. В частности, у Палыча была рыжая борода с седым пятном.
Я дал интервью. Я надел, образно говоря, на себя маску белогвардейца-монархиста. Ну, спрашивали, как я жил, всё такое. Я сказал, что я застал еще старушек, помнивших приезд государя-императора в Херсон. Они мне пытались как криминал предъявить, что я был в комиссии по переименованию улиц. Я сказал: «Да, был. Мы переименовали улицы. Но как, по-вашему, разве Карла Маркса звучит лучше, чем Потемкинская? Или Коммунаров лучше, чем Воронцовская? А им-то крыть нечем, что называется. То есть их бьют их козырями.
Потом, как выяснилось, они тех же суворовских баталий не знали, слыхом не слыхивали. В общем, им жутко понравилось это интервью. Они: «Вы знаете, Сальдо так заботился о русской культуре». Я говорю: «Кто, Сальдо? Да они с Журавкой снесли здание Первого адмиралтейства. Военкомат возле вечного огня — там здание адмиралтейства было времен Потемкина и Ушакова. Это называется они заботились о русской истории?»
Потом этот журналист говорит: «Вы знаете, мы сейчас восстанавливаем памятники Великой Отечественной войны…» Я говорю: «Стоп-стоп! Извините, конечно, Великая Отечественная — это хорошо. Но у нас на старом городском кладбище в братской могиле Великой Отечественной войны порядка 150 человек. И там все чистенько, никто ничего не ломает, подметают. Все как надо. В соседнем секторе — братская могила времен Крымской войны. Там 829 человек. У меня есть полный список. И как там босота завалила колонну в 80-е, так никто до сих пор не восстановил. Там свалка, заросли кустарников и бомжи шастают. То есть получается, Советская армия — герои, а Русская императорская — нет?» И они уже не знают, что говорить.
В общем, начали: «А вы вот будете служить России?» Но тут я уклончиво так отвечаю: «Ну, все будет зависеть от состояния здоровья, поскольку у меня легких осталось целых 40% и врачи мне не дают больше двух лет дальнейшей жизни. Поэтому я больше ничего не могу обещать». С одной стороны, я вроде и не отказываюсь, а с другой стороны, типа, не кричу.
В общем, жутко понравилось. Палыч сидел в это время на кухне. А этот журналист представил так, что якобы я не сижу в камере, а они ко мне в гости пришли, и я их тут принимаю. Собственно, только он один и был. Должно было быть больше. Но не было у них никакой техники. Буквально на мобильный телефон меня снимал.
Что-то пошло не так
Евгения Альбац: Это было единственное интервью?
Алексей Паталах: Да, это было единственное интервью.
Евгения Альбац: И сколько вы потом, после этого в тюрьме пробыли?
Алексей Паталах: Где-то около двух недель. Им было не до меня. Мне Палыч сказал так: «Теперь напишешь цикл статей». Я говорю: «Какие?» — «Ну вот, по истории Херсона, что Херсон — русский город». Я говорю: «Я буду писать только чистую историю. Для политиканства ищите кого другого. Я чистый историк. Мне по барабану, какая власть, излагаю конкретные исторические факты».
Я, действительно, написал несколько статей чисто исторического характера из истории Херсона XVIII века. Я зачастую просто переписывал содержание документов из сборника «Херсон 200 лет», который мне выдали.
Евгения Альбац: А потом что случилось?
Алексей Паталах: Им было не до меня долгое время. А потом Палыч мне говорит во время утренней проверки: «Так, Историк, у тебя все будет за*бись, я тебе пробил место в администрации. Будешь памятники восстанавливать, как ты и хотел». Я так замялся, говорю: «Не знаю, потяну ли я». Он: «Сука! Падла! Историк, обнулю!» «Обнулю» — это значит «убью» на их жаргоне. «У нас умных нет», — это то, что он сказал в эмоциональном состоянии. Вадик меня толкает, типа соглашайся, соглашайся. Я говорю: «Да, но надо подумать. Это такое ответственное дело…»
Потом Вадик мне говорит: «Смотри, тут два варианта. Тебе надо вылезти отсюда. Потому что не знаю, выпустят ли меня. Твоя задача отсюда вылезти. И если все плохо у них — скроешься, пока не придут наши. Если все плохо у нас — идешь на работу в их администрацию. Подполье на тебя выйдет — у тебя будет доступ к информации, ты сможешь помочь подполью». На том, как говорится, и порешили.
Но после этого у наших, как говорится, дорогих вертухаев не очень пошли дела, видимо. Мы все время прислушивались к разговорам в коридоре. Там один говорил: «Блин, пригнали мобиков, они ничего не умеют, всего боятся. Их же в первом бою покосят». Потом было еще, что их где-то постреляли, где-то взорвали. Оплакивали кого-то из своих: «Столько наших гибнет…»
До того дошло, что нас стали забывать покормить. Зачастую мы сутками сидели без еды и спасались только водой.
Евгения Альбац: И когда вас выпустили?
Алексей Паталах: Это было 4 октября 2022 года. К тому моменту ротация произошла. На прощанье Палыч заявил: «Так, Историк, я уезжаю под Николаев, и не дай бог узнаю, что ты будешь пи*деть — лично обнулю!» Я говорю: «Да ради бога…» — лишь бы обкрутить их, в стиле пана Заглобы.
И дело в том, что они наловили очень много сотрудников полиции, сотрудников СБУ, каких-то офицеров. Потому что часто слышны были пытки. Потом они какого-то эсбеушника хотели разговорить, он видимо запирался — так то ли это был реальный расстрел тех, кто там сидел, то ли сделали декорацию таким образом. Потому что слышны были щелчки, как выстрел. То ли действительно убивали этих арестантов, то ли велели им просто лежать. А они всех ставили на колени, команды были слышны. «Ну, что, эсбеушник, теперь расколешься? Потому что тебя обнулим тоже», — вот это было слышно из коридоров.
Еще там была женская камера. Я Вадику сказал, что мне тяжело на душе, потому что я обещал помочь поймать Усачеву. Он говорит: «А тебе ее ловить не надо. Ее давно поймали, она сидит здесь».
Там сидело еще четыре женщины кроме Инны Усачевой. Я потом уже, позже их идентифицировал. Елену Тарасенко я хорошо знал, мы когда-то вместе занимались конным спортом. Потом уже, на воле, она приезжала с Бимберайте ко мне, она назвала еще одну: Антонина Чередник. И потом еще узнал, что сидела Виктория Карпова, волонтерка. Вот четыре женщины. Не знаю, какие к ним применяли пытки. Но когда утром их забирали на допросы: «Ну, что, девчонки, пора качаться на качелях!» Что это было, что это на их жаргоне означало, сказать не могу...
Пьяный Ворон ходил по коридорам и кричал: «Всех поздравляю с вхождением Херсонской области в состав Российской империи!» Но видно было, что это у них то ли самовнушение, то ли что
И потом как раз ротация. Но начали ко мне относиться лучше, потому что Палыч сказал Евгению, который возглавлял новую ротацию: «Так, это хорошие ребята. И Вадик… А Историк вообще будет в администрации работать». А в это время нам еще одного кинули в камеру пассажира. Им оказался полицейский из Олешек Александр Кравченко. Он до войны служил в полиции, а во время оккупации их начальник велел им собраться: «Будем служить новой власти». Ну, ему надо было хоть как-то кормить семью. Обычный такой сельский парень, полуграмотный, как они все.
Но зачем нужны были им наши коллаборационисты? ФСБ надо было показывать свою работу по борьбе с коррупцией. Ну а кто лучшие фигуранты, чем коллаборационисты? В общем, начальника этого Александра, и самого его, и целый ряд тамошних ментов повязали, и Сашу в частности кинули к нам. Причем у него перед этим был перелом. Его на допросе избили так, что он не мог ступать на одну ногу. Вадик ему подставлял постоянно плечо.
И Палыч каждую утреннюю проверку говорил: «Так, Историк, у тебя все будет за*бись. Вадик — ну, может быть, тоже будет за*бись. А ты, мент, сгниешь тут, чтоб ты знал. Тут коррупции не будет. Тут не Украина».
И где-то уже произошел этот их референдум. Пьяный Ворон ходил тогда по коридорам и кричал: «Всех поздравляю с вхождением Херсонской области в состав Российской империи!» Но видно было, что это у них то ли самовнушение, то ли что, когда пьяный кто-то из них ходил по коридору и кричал: «Россия здесь навсегда!» Такое ощущение было, что не очень хорошо у них дела идут. Потому что когда успехи, обычно так не делают.
В общем, 4 октября мне велели с вещами на выход. Завязали глаза… Но я-то все равно уже знал, где я нахожусь. Я, естественно, вида не показал. Усадили меня в машину. Машина была легковая. Повозили кольцами по городу. Я прекрасно понимал, что они петляют. Выпустили и дали записки с двумя телефонами. Один — телефон Евгения, этого старшего ротации, по нему отчитываться. Второй — администрации, куда на службу идти.
Я говорю: «Но только мне надо здоровье поправить. У меня проблема с легкими, мне подлечиться надо». Решил тянуть время, чтобы выяснить ситуацию. — «Да, да, потом перезвони». Но звонить, естественно, не стал.
Походил на процедуры в больницу. И где-то через недельку откидывается на волю Вадик. Там вообще интересная история получилась. Он был футбольный ультрас. А в новой ротации оказался ультрас московского «Спартака». А ультрасы дерутся только на стадионах, в обычной жизни они вытаскивают друг друга из самого болота, что называется.
Более того, новая ротация уже никого не пытала… Кстати, тех, кто их интересовал — военных, СБУ и прочих — вскоре после так называемого референдума, дня через три, этапировали в Крым. Потому что слышно было в коридоре: «Ну что, орёлики, поедете на Крым».
Вадик, когда вышел на волю, пришел сразу ко мне и рассказал, что там вплоть до того что поскидывали электрошокеры в коробку и больше их не доставали. Все сидели на чемоданах. И этот Евгений, который был начальником ротации, сказал ему: «Помоги мне разыскать Историка, а то мы потеряли его данные».
И тут я понял, что разыскивать меня им не так легко. Естественно, я при первом же случае пешком свалил на дачу, где на тот момент находился мой кот. И на даче я оставался аж до того, пока эсэмэски об эвакуации не пошли. Тогда я пешим порядком вернулся в Херсон.
Евгения Альбац: И встречали уже украинскую армию.
Алексей Паталах: Да, 11 ноября, когда наши вошли… Супруга моя как медик вынуждена была уехать по программе ООН сопровождать онкобольного в Финляндию, потому что иначе медиков заставляли служить оккупантам. А она жутко не хотела.
Ну, я подошел к нашему полицейскому, говорю: «Ребята, я вам советую кого-то завести из продавцов на рынке, потому что они-то всех срисовали во время оккупации. И вам легче будет их задерживать». Они: «А кто ты такой?» Я им дал, как говорится, все данные, прошел у них так называемую фильтрацию.
В общем, вроде все, а тут уже буквально в феврале ко мне: «Так, вы числитесь как без вести пропавший. Мы вызываем вас в управление полиции». Ровно то же самое пришлось им пересказывать. Как-то странно они вообще работают. То есть, во-первых, я уже дал интервью многим журналистам — уже из Франции были, из Бельгии, из Швейцарии, из Голландии, из США были, из Латвии, откуда только не было. То есть настолько стал знаменитостью благодаря этому… А у них я до февраля числился пропавшим без вести. Нормально, да?
Честно говоря, мне просто повезло. Как мне сказал еще Лиховид — а его видимо этапировали в Крым, потому что он не появлялся больше в городе: «Тебе повезло, что сейчас новая ротация, и эти относительно адекватны».
Но что такое адекватный русский? Это когда бьет только тогда, когда из тебя нужно выбить какие-то нужные им данные. А перед этим ротация была, которая избивала просто так, для развлечения. Заходили в камеры вечером… Один раз из камеры было слышно даже — человек умирает.
Больше всего там пытали некоего Сергея Офицерова. Я фамилию запомнил, потому что или однофамилец, или родственник моей тренерши по конному спорту. Вот его чаще всего забирали на допросы, и слышны был крики потом из пыточной. Пытали, как мне потом сказал Лиховид, током.
Вот такой был расклад.
*Евгению Альбац в РФ считают «иностранным агентом».