и 70 лет спустя
«А туда-то вам зачем»? — совершенно искренне удивилась женщина-киоскер, продававшая билеты в музей. Музеев в Девятом форте два, соответственно и билетов — два. Один, новый, построенный уже в 1990-е годы, посвящен истории пакта Молотова–Риббентропа — пролога первой советской оккупации Литвы, депортации тысяч литовцев в ГУЛАГ, репрессий второй оккупации, которая началась, когда Красная армия освободила Литву от немцев. Только в ходе одной операции «Весна» и только в мае 1948 года 36 932 литовца, включая женщин и детей, были высланы в Восточную Сибирь, погибли как минимум 21 тыс. человек.
Другой музей именуется в справочниках как «старый» — он о зверствах нацистов, о трагедии Ковновского гетто (Ковно — прежнее название Каунаса), о гибели целой культуры: в довоенной Литве проживали 168 тыс. евреев, после войны от них осталось лишь 6% — 143 тыс. сгинули в лагерях, в газовых камерах, в гетто. В Панериайе, местечке в 8 километрах от Вильнюса, расстреляли 70 тыс., здесь, в Девятом форте — 30 тыс., из них 9200 — из гетто Каунаса, остальных свозили из разных мест: кроме самой Литвы, из Франции, Австрии, Германии. Расстреляны они были в том числе, если не прежде всего, руками соседей-литовцев. «Туда-то вам зачем?» — относилось к этому, старому музею.
В память о погибших евреях на холме Девятого форта в 1984 году воздвигли памятник высотой 32 метра работы скульптора А. Амбразиунаса. В проекте на стеле должна была быть позолоченная звезда Давида — от нее отказались, как отказались и от упоминания слова «евреи» — надпись была восстановлена в оригинальной форме в 1991 году, уже в независимой Литве
Одна правда...
«Рожденному в СССР», как поется в известном шлягере, по новому музею ходить трудно. Даже если читал и слышал, что творили наши в Прибалтике, все равно не по себе и уж точно не хочется здесь говорить по-русски. Ощущение вины от невольного соучастия — как минимум по признаку гражданства — вдавливает в пол и сжимает горло. Вот выгоняют фермера и его семью с хутора, вот колонна тянется к телячьим вагонам, здесь — письмо о том, как выбросили сотни людей в 40-градусный мороз на сибирском полустанке, где ни кола ни двора и где пухли от голода и превращались в трупики дети, тут — свидетельства из Норильсклага, куда свозили арестованных в середине июня 41-го, еще до начала войны, литовских офицеров. Здесь — справка из Краслага (Красноярский ИТЛ): летом 41-го туда пригнали многотысячный этап литовцев. «Оформить», то есть дать приговоры и срока не успели: большая часть их погибла следующей же зимой, и осуждали их уже посмертно. Другие получили по 5–10 лет, а тех, кто удостоился «вышки», расстреляли в Канской тюрьме. Дальше — справки уже послевоенной поры: спецпоселения в Казахстане, в Коми, в других местах необъятного СССР. Дальше — история сопротивления, литовский Союз борцов за свободу, самиздат, тамиздат, политзона, карцер: можно перевести дух — это уже наше, общее, одна судьба…
…и другая тоже правда
Если в новом музее люди встречаются, экскурсии ходят, то в старом, памяти Холокоста, — гулкая пустота. Эта история здесь всем — чужая. И не только здесь, в нескольких километрах от восставшего и павшего Ковновского гетто (его обессмертил в своем романе «Ничья длится мгновение» Ицхокас Мерас: книга по недосмотру вышла на русском в начале 1970-х, и ее тут же изъяли из всех библиотек), — по всей Литве. «Здесь евреи никогда не жили», — говорили нам с коллегой в Каунасе женщины лет семидесяти, проходившие мимо по тротуару — аккурат в 20 метрах от небольшого черного обелиска, на котором высечено: «Здесь были ворота в Каунасское гетто». И другие повторяли ровно то же — «нет, нет, их здесь никогда не было» — в Загаре, когда-то, до войны, еврейском местечке на границе Литвы и Латвии. Но гетто было и в Загаре: теперь именно на той площади, где его расстреляли, стоит обелиск «Павшим за независимость Литвы» — памятник в том числе и тем, кто боролся за эту независимость в составе вермахта и дивизий СС. «В расстреле гетто участвовали 20 местных парней», — рассказывал нам единственный оставшийся в живых еврей в Загаре Исаак Мендельсон.* *Сегодня в Загаре нет и его: Мендельсону под 90, он в доме престарелых в Вильнюсе. Неподалеку от городка, в лесу, метрах в ста от дороги стоит обелиск, на котором на трех языках — идише, иврите и литовском — высечено: «Здесь 2 октября 1942 года немцы и их местные помощники расстреляли 3000 евреев». Людей здесь давно не было: дорожку к обелиску пришлось прокладывать — трава была высока…
В Девятом форте тоже есть обелиск — большой, видный со всех сторон, и надпись также на трех языках, только цифры другие: «Это место, где нацисты и их помощники убили более 30 тыс. евреев из Литвы и других европейских стран». Надпись в таком виде была выгравирована уже в 1991 году, когда страна обрела независимость: в информационной брошюре специально указано, что во времена СССР слова «евреи» на памятнике не было — «всех назвали общим именем — советские люди». И то правда — Холокост плохо вписывался в советскую историографию, а первый музей Катастрофы в Москве появился только в начале 1990-х.
Здесь слезы и кровь забыты* * Из песни Александра Галича памяти Януша Корчака — писателя и педагога, поляка по национальности, пошедшего в газовую камеру вместе с еврейскими детьми возглавляемого им детского дома.
В Литве ты явственно чувствуешь: гитлеровское «окончательное решение еврейского вопроса» здесь было реализовано на все сто — и не только тем, скольких убили (94%), но и тем, как старательно это вымарали из памяти — «не жили». Потому сегодняшние марши под знаком
и возможны. Но беда и в другом — в том, что две советские оккупации Литвы в стране, которая является наследницей и правопреемницей оккупантов, в России — так толком не признаны и не осуждены. Автора долго занимал вопрос: почему с немцами — с восточными раньше, с западными уже сейчас — мы, потерявшие по их вине больше 27 млн человек, сумели найти общий язык, а канцлеры Германии присутствуют на наших парадах Победы и за то в самой Германии их не только не порицают, напротив, принимают как обязательное и должное? И ответ у меня один: Нюрнберг. Был ли тот суд победителей правым — предмет дискуссии, но справедливым — безусловно. И справедливость прежде всего в том, что были названы виновные — с конкретными именами и фамилиями. Это не сняло вины с тех немцев, кто привел к власти Гитлера, но позволило их детям и внукам не быть соучастниками: в конце концов, у каждого преступления всегда есть конкретные исполнители. Ни Россия, ни Литва своих нюрнбергов не провели, а потому позор и вина — за убийство мирных литовцев советскими палачами и беззащитных евреев литовскими, равно как стыд и проклятие, — оказались размазаны на всех. И все стали соучастниками. Дети, внуки, правнуки палачей и жертв — в том числе.
«А туда-то вам зачем»? — совершенно искренне удивилась женщина-киоскер, продававшая билеты в музей. Музеев в Девятом форте два, соответственно и билетов — два. Один, новый, построенный уже в 1990-е годы, посвящен истории пакта Молотова–Риббентропа — пролога первой советской оккупации Литвы, депортации тысяч литовцев в ГУЛАГ, репрессий второй оккупации, которая началась, когда Красная армия освободила Литву от немцев. Только в ходе одной операции «Весна» и только в мае 1948 года 36 932 литовца, включая женщин и детей, были высланы в Восточную Сибирь, погибли как минимум 21 тыс. человек.
Другой музей именуется в справочниках как «старый» — он о зверствах нацистов, о трагедии Ковновского гетто (Ковно — прежнее название Каунаса), о гибели целой культуры: в довоенной Литве проживали 168 тыс. евреев, после войны от них осталось лишь 6% — 143 тыс. сгинули в лагерях, в газовых камерах, в гетто. В Панериайе, местечке в 8 километрах от Вильнюса, расстреляли 70 тыс., здесь, в Девятом форте — 30 тыс., из них 9200 — из гетто Каунаса, остальных свозили из разных мест: кроме самой Литвы, из Франции, Австрии, Германии. Расстреляны они были в том числе, если не прежде всего, руками соседей-литовцев. «Туда-то вам зачем?» — относилось к этому, старому музею.
В память о погибших евреях на холме Девятого форта в 1984 году воздвигли памятник высотой 32 метра работы скульптора А. Амбразиунаса. В проекте на стеле должна была быть позолоченная звезда Давида — от нее отказались, как отказались и от упоминания слова «евреи» — надпись была восстановлена в оригинальной форме в 1991 году, уже в независимой Литве
Одна правда...
«Рожденному в СССР», как поется в известном шлягере, по новому музею ходить трудно. Даже если читал и слышал, что творили наши в Прибалтике, все равно не по себе и уж точно не хочется здесь говорить по-русски. Ощущение вины от невольного соучастия — как минимум по признаку гражданства — вдавливает в пол и сжимает горло. Вот выгоняют фермера и его семью с хутора, вот колонна тянется к телячьим вагонам, здесь — письмо о том, как выбросили сотни людей в 40-градусный мороз на сибирском полустанке, где ни кола ни двора и где пухли от голода и превращались в трупики дети, тут — свидетельства из Норильсклага, куда свозили арестованных в середине июня 41-го, еще до начала войны, литовских офицеров. Здесь — справка из Краслага (Красноярский ИТЛ): летом 41-го туда пригнали многотысячный этап литовцев. «Оформить», то есть дать приговоры и срока не успели: большая часть их погибла следующей же зимой, и осуждали их уже посмертно. Другие получили по 5–10 лет, а тех, кто удостоился «вышки», расстреляли в Канской тюрьме. Дальше — справки уже послевоенной поры: спецпоселения в Казахстане, в Коми, в других местах необъятного СССР. Дальше — история сопротивления, литовский Союз борцов за свободу, самиздат, тамиздат, политзона, карцер: можно перевести дух — это уже наше, общее, одна судьба…
…и другая тоже правда
Если в новом музее люди встречаются, экскурсии ходят, то в старом, памяти Холокоста, — гулкая пустота. Эта история здесь всем — чужая. И не только здесь, в нескольких километрах от восставшего и павшего Ковновского гетто (его обессмертил в своем романе «Ничья длится мгновение» Ицхокас Мерас: книга по недосмотру вышла на русском в начале 1970-х, и ее тут же изъяли из всех библиотек), — по всей Литве. «Здесь евреи никогда не жили», — говорили нам с коллегой в Каунасе женщины лет семидесяти, проходившие мимо по тротуару — аккурат в 20 метрах от небольшого черного обелиска, на котором высечено: «Здесь были ворота в Каунасское гетто». И другие повторяли ровно то же — «нет, нет, их здесь никогда не было» — в Загаре, когда-то, до войны, еврейском местечке на границе Литвы и Латвии. Но гетто было и в Загаре: теперь именно на той площади, где его расстреляли, стоит обелиск «Павшим за независимость Литвы» — памятник в том числе и тем, кто боролся за эту независимость в составе вермахта и дивизий СС. «В расстреле гетто участвовали 20 местных парней», — рассказывал нам единственный оставшийся в живых еврей в Загаре Исаак Мендельсон.* *Сегодня в Загаре нет и его: Мендельсону под 90, он в доме престарелых в Вильнюсе. Неподалеку от городка, в лесу, метрах в ста от дороги стоит обелиск, на котором на трех языках — идише, иврите и литовском — высечено: «Здесь 2 октября 1942 года немцы и их местные помощники расстреляли 3000 евреев». Людей здесь давно не было: дорожку к обелиску пришлось прокладывать — трава была высока…
В Девятом форте тоже есть обелиск — большой, видный со всех сторон, и надпись также на трех языках, только цифры другие: «Это место, где нацисты и их помощники убили более 30 тыс. евреев из Литвы и других европейских стран». Надпись в таком виде была выгравирована уже в 1991 году, когда страна обрела независимость: в информационной брошюре специально указано, что во времена СССР слова «евреи» на памятнике не было — «всех назвали общим именем — советские люди». И то правда — Холокост плохо вписывался в советскую историографию, а первый музей Катастрофы в Москве появился только в начале 1990-х.
Здесь слезы и кровь забыты* * Из песни Александра Галича памяти Януша Корчака — писателя и педагога, поляка по национальности, пошедшего в газовую камеру вместе с еврейскими детьми возглавляемого им детского дома.
В Литве ты явственно чувствуешь: гитлеровское «окончательное решение еврейского вопроса» здесь было реализовано на все сто — и не только тем, скольких убили (94%), но и тем, как старательно это вымарали из памяти — «не жили». Потому сегодняшние марши под знаком
и возможны. Но беда и в другом — в том, что две советские оккупации Литвы в стране, которая является наследницей и правопреемницей оккупантов, в России — так толком не признаны и не осуждены. Автора долго занимал вопрос: почему с немцами — с восточными раньше, с западными уже сейчас — мы, потерявшие по их вине больше 27 млн человек, сумели найти общий язык, а канцлеры Германии присутствуют на наших парадах Победы и за то в самой Германии их не только не порицают, напротив, принимают как обязательное и должное? И ответ у меня один: Нюрнберг. Был ли тот суд победителей правым — предмет дискуссии, но справедливым — безусловно. И справедливость прежде всего в том, что были названы виновные — с конкретными именами и фамилиями. Это не сняло вины с тех немцев, кто привел к власти Гитлера, но позволило их детям и внукам не быть соучастниками: в конце концов, у каждого преступления всегда есть конкретные исполнители. Ни Россия, ни Литва своих нюрнбергов не провели, а потому позор и вина — за убийство мирных литовцев советскими палачами и беззащитных евреев литовскими, равно как стыд и проклятие, — оказались размазаны на всех. И все стали соучастниками. Дети, внуки, правнуки палачей и жертв — в том числе. Памятник студенту Ромасу Каланту в Каунасе: 14 мая 1972 года он поджег себя на центральной улице города — аллее Лайсвес. Подпольная «Хроника текущих событий» писала о нем в своем 27-м выпуске: «Каланта совершил самосожжение в городском саду возле Каунасского музыкального театра, напротив здания горисполкома примерно в 13 часов/…/ Он облил себя бензином, остатки его широко расплескал вокруг по земле и поджег себя. Бросившихся к нему людей юноша просил, чтобы они его убили. Вскоре он упал, не выходя из огненного круга. Известно лишь, что Каланта выразил протест по поводу существующих в Литве порядков и утверждал, что лучше умереть, чем жить по-прежнему. Полученные ожоги оказались столь обширными, что в больнице, куда его доставили, пришлось делать инъекции в подошвы ног. По слухам, Каланта часто повторял в бреду: «Ничего не скажу». По слухам же, у его постели постоянно дежурили сотрудники КГБ. Он умер через несколько часов». С тех пор в советских диссидентских кругах Каунас стали называть Калантоградом, а в самой Литве он стал символом борьбы за свободу и независимость. Стела памяти Каланты есть и в Девятом форте — она встречает вас при входе в новый музей.
