Фронтовик, полковой разведчик Юрий Сагалович — один из девяти ветеранов, подписавших письмо против развешивания в Москве плакатов с изображением Сталина: он просто не мог не подписать это письмо. Его отец был расстрелян в 1937 году, мать отсидела в лагере восемь лет. Сам он в 18 лет ушел на фронт, в 20 — командовал разведвзводом, был дважды ранен, остался в живых. Его жизнь — это портрет того поколения, которое сегодня уходит
1. Грамота, выданная Н. Сагалович в лагере 2. Юрий Сагалович. 1944 г.
(Из личного архива Юрия Сагаловича)
Юрию Львовичу 86 лет. Он доктор наук, математик. Как и большинство фронтовиков, считает, что понять правду о войне и почувствовать остроту ее трагедии могут только те, кто там был и смотрел смерти в лицо. Но и не говорить о ней не может. «Правда о войне» для Сагаловича — как «пепел Клааса» для Тиля Уленшпигеля.
Сын «врага народа»
10 августа 1942 года 18-летний Юрий Сагалович вынул из почтового ящика повестку: 11 августа «прибыть с вещами» в военкомат.
«Тогда никаких разговоров о том, идти служить или нет, ни у кого не возникало, — вспоминает он. — Как написано у Сергея Орлова: «А завтра надо призываться, а послезавтра умирать».
У Юрия к тому времени уже был недетский опыт потерь. 10 июля 1937 года арестовали отца — крупного инженера, строителя дорог. В 1935 году он строил магистраль Москва — Киев. А через два года стал «врагом народа». 6 февраля 1938 года арестовали мать Нину Сагалович. Восьмилетний срок она отбыла сначала в Потьме, а потом под Архангельском. Юрий остался жить с бабушкой.
О том, что отец был расстрелян 9 декабря 1937 года, Сагалович узнал, только когда изучал «дела» родителей в архивах Лубянки в 1989-м и 1994 годах. «Отца, в частности, обвинили в том, что Подушкинское шоссе было спроектировано им таким образом, что там постоянно возникали пробки, во время которых можно было совершить террористические акты. Это бред, — возмущается Сагалович. — Там и сейчас пробок не бывает».* * Лев Сагалович в числе большой группы инженеров-дорожников был обвинен в «принадлежности к троцкистской организации, созданной в Цудортрансе его начальником Л.П. Серебряковым».
Матери, которая до самой смерти жила вместе с ним и оставалась самым близким и дорогим человеком, Юрий Львович о расстреле отца так ничего и не сказал: не хотел бередить ее раны. «Она всегда берегла меня, запрещала что-либо узнавать, вот я и ходил в архив тайком от нее», — говорит Сагалович.
1. Нина Сагалович. 1930-е годы 2. Лев Сагалович и Клим Ворошилов. 1935 г.
(Из личного архива Юрия Сагаловича)
Уже после смерти матери небольшим тиражом вышла его книга «Пятьдесят девять лет жизни в подарок от войны» и сборник стихов Нины Сагалович «Как рассказать о злодействе над женами?..» Стихи она сочиняла в лагере и только в 1959 году, через 13 лет после освобождения и через 4 года после реабилитации, надиктовала сыну.
Как забирали маму
«День маминого ареста я помню до мельчайших подробностей, — рассказывает Сагалович. — Около шести утра 6 февраля 1938 года в квартиру вошли двое в штатском: мужчина и женщина. С ними дворник. Собирайтесь, сказали они. Накануне вечером мама выстирала свой лифчик, он был еще сырой. Позвонили бабушке, согласна ли она взять внука. Прощались молча, глаза в глаза. Сначала отвезли меня с моими пожитками, школьными книжками и тетрадками, потом вернулись за мамой, и как ее увозили, я не видел».
Изучив в архивах Лубянки «дело» отца, Юрий Львович узнал, что Лев Сагалович виновным себя не признал, но в справке на арест матери было написано обратное: «Во всех преступлениях сознался. Жену арестовать!»
«Следователь Шкурин спрашивал маму на допросе: «Почему не сообщили о преступной деятельности мужа?» — «Ничего не было, не о чем и сообщать». 22 февраля — «Особое совещание», приговор — 8 лет. Следователь: «Единственное, что я могу для вас сделать, — не задерживать в Бутырке». Через несколько дней этап в Потьму. Этот же следователь потом вел дела мужа и дочери Марины Цветаевой».
Все эти подробности Юрий Сагалович узнал через полвека, а в 1942 году он, призванный в армию, решил, что будет «воевать так, чтобы по яблоку было ясно, какова яблоня, от которой, согласно пословице, я недалеко упал», то есть так же самоотверженно, как работал его отец. Принадлежность к семье «врагов народа» не позволила ему, как и многим другим его сверстникам, попасть в военное училище. Его отправили в запасной полк, где в кратчайшие сроки готовились маршевые роты на пополнение действующей армии. На фронт он отбыл на верхних нарах теплушки воинского эшелона в чине рядового. А в январе 1943 года оказался среди пулеметчиков 1-го гвардейского мотомеханизированного корпуса.
Первые бои
«Это было под Ворошиловградом. Нас собрали, построили и объявили приказ: наш корпус вводится в прорыв и ударом с севера на юг овладевает городом Ростовом-на-Дону, до которого 200 километров. Хорошо помня карту, я не понимал, как это мы от Ворошиловграда по тылам одним корпусом пройдем в Ростов и его освободим. И вот в первые же сутки немец нас так обработал с воздуха, что у нас не осталось ни одной артиллерийской установки, ничего. Потом немец нас запер в овраге возле станицы Верхнедуванная. Танки пошли с двух сторон вдоль оврага, не подходя близко, чтобы мы не забросали их гранатами. Они расстреливали нас из пулеметов и пушек. Я на секунду выглянул из-за укрытия: несколько пуль вращались волчком на снежном насте. Это те пули, которые предназначались мне. Мой первый номер (а я был вторым номером станкового пулемета) был в этот момент убит. Он так ничего и не увидел. В этом вся трагедия. Мы, горстка тех, кто остался в живых, рассказываем об этом, а их убило — и все. Из каждых ста бойцов вернулись трое».
Первые бои
«Это было под Ворошиловградом. Нас собрали, построили и объявили приказ: наш корпус вводится в прорыв и ударом с севера на юг овладевает городом Ростовом-на-Дону, до которого 200 километров. Хорошо помня карту, я не понимал, как это мы от Ворошиловграда по тылам одним корпусом пройдем в Ростов и его освободим. И вот в первые же сутки немец нас так обработал с воздуха, что у нас не осталось ни одной артиллерийской установки, ничего. Потом немец нас запер в овраге возле станицы Верхнедуванная. Танки пошли с двух сторон вдоль оврага, не подходя близко, чтобы мы не забросали их гранатами. Они расстреливали нас из пулеметов и пушек. Я на секунду выглянул из-за укрытия: несколько пуль вращались волчком на снежном насте. Это те пули, которые предназначались мне. Мой первый номер (а я был вторым номером станкового пулемета) был в этот момент убит. Он так ничего и не увидел. В этом вся трагедия. Мы, горстка тех, кто остался в живых, рассказываем об этом, а их убило — и все. Из каждых ста бойцов вернулись трое».
Село Липница Велька, освобождено 2 февраля 1945 г.
Сам Юрий Сагалович был ранен: «Я нес на себе оставшийся от разбитого пулемета станок, который весил 36 килограммов, и когда меня ранило, станок меня придавил. Утром меня подобрали санитары из другой части, а из моей — прислали домой похоронку». Письмо Юрия уже из госпиталя пришло домой через неделю после похоронки.
Таких берут в разведку
 |
|
Юрий Сагалович, госпиталь,
апрель 1945 г.
|
Потом было Моршанское стрелково-минометное училище, 71-й полк Краснознаменной Киевско-Житомирской стрелковой дивизии, назначение командиром взвода пешей разведки полка. Для 20-летнего Сагаловича такое назначение было очень почетным: разведчиков он считал существами высшего порядка. Так и дошел до Чехии. Была уже весна 1945-го. «3 марта я построил взвод, и мы двинулись в баню. На нашем пути вдруг возникла фигура в черном кожаном комбинезоне, в форменной фуражке, но без знаков различия. Представился: замначальника разведки армии: «Командующему фронтом язык нужен! Командующему армией язык нужен! А вам, трах-та-ра-рах, не нужен? Если сегодня ночью не будет языка, тебя расстреляю!»
И Сагалович вместе со своими разведчиками пошел и добыл «языка» — немца, рывшего окопы. Сам Сагалович снова был ранен. Вернулся он в свой полк из госпиталя через полтора месяца, 21 апреля 1945-го. До конца войны оставалось совсем немного.
«Мы живы!»
На вопрос корреспондента The New Times, где Юрий Львович встретил победу, он отвечает: «Я ее не встретил. Я ее добыл. Я участвовал в последних боях войны 8 мая 1945 года. Мы освобождали чешский город Оломоуц. Бой был тяжелейший. К вечеру он стих, и я в полном изнеможении сидел в повозке, в которой мы обычно перевозили наш нехитрый скарб. Меня вызвали к командиру полка, и он приказал рано утром посмотреть, не оставили ли немцы свои позиции за городом. Около четырех утра я поднял своих ребят. Мы жили тогда у местных жителей, там располагался и штаб полка. Когда я вышел из дома, ко мне подбежала какая-то растрепанная женщина. Она что-то взволнованно кричала по-чешски. Мне показалось, что она говорила что-то об окончании войны. Но я ей не поверил и пошел проверять, где немцы. В полутьме мы поняли, что они стоят на тех позициях, куда отошли после боя. Я вернулся в штаб и доложил начальнику. Тот смотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом. А потом сказал: «Война кончилась!» Мы обнялись. Вчера еще мы погибали, а сегодня — все, войне конец. Начальник сказал: «Побрейся, подшей чистый воротничок. Повезешь парламентера на передний край к немцам». На виллисе приехал начальник разведки корпуса. Возле ветрового стекла — шест с белым полотнищем. Сзади сидел переводчик. Мы выехали на передний край. Остановились на шоссе, рядом с пулеметной ячейкой. Картина, которую мы увидели, была совершенно невероятной для войны: на бруствере спиной к врагу сидел пулеметчик и курил. Я испытал тогда абсолютно эгоистичное чувство: «Война кончилась — и мы живы!» ...Потом выяснилось, что немцы отказались капитулировать на нашем участке фронта. Они отошли в американскую зону и там сдались».
Пятьсот пар валенок
За три года, что Юрий провел на фронте, он не получил ни одного письма от матери из лагеря. Но помнил ее постоянно. В своей книге, описывая сцену первого смертельного боя и искрящийся снег перед тупыми носами подшитых валенок, Сагалович пишет, что в лагере, в сапожной мастерской, его мама подшила пятьсот пар валенок. Ему очень хотелось верить, что, быть может, и его фронтовые валенки «были из-под ее рук...»
«Однажды, уже в преклонном возрасте, мама сказала мне: «Больше всех страдал ты», — вспоминает Юрий Сагалович. — Меня как жаром обдало. А я ведь никогда не жаловался ей на свалившиеся на меня тяготы, связанные с положением сына «врага народа».
Сталин все знал
Отношение Юрия Сагаловича к Сталину сильно менялось. Если в 18 лет он, как и многие его современники, думал, что «вождь» не знал о репрессиях и во всем виноват Ежов, то уже вернувшись с фронта и особенно встретив маму из лагеря, он расстался со всеми иллюзиями. «Мама с самого начала знала, что Сталин являлся главнейшим организатором и вдохновителем преступлений 30–50-х годов. Войну, конечно, выиграл не Сталин, а народ. И выиграл вопреки «гению всех времен и народов», компенсировав его ошибки. Цена этих ошибок — миллионы человеческих жизней. Обещая разместить плакаты с фотографиями Сталина, Лужков считает, что таким образом восстанавливает историческую правду. Он лукавит. Это кощунство и плохо скрываемые попытки реабилитировать Сталина».
9 мая, как и все прошлые годы, лейтенант Сагалович наденет костюм с орденами и медалями и пойдет в Парк имени Горького на встречу однополчан. Юрий Львович возьмет с собой двух правнуков. Как объяснить им, сегодняшним, что произошло тогда, 65 лет назад? Как сделать так, чтобы они сумели и, главное, захотели объяснить это и своим детям?
И Сагалович вместе со своими разведчиками пошел и добыл «языка» — немца, рывшего окопы. Сам Сагалович снова был ранен. Вернулся он в свой полк из госпиталя через полтора месяца, 21 апреля 1945-го. До конца войны оставалось совсем немного.
«Мы живы!»
На вопрос корреспондента The New Times, где Юрий Львович встретил победу, он отвечает: «Я ее не встретил. Я ее добыл. Я участвовал в последних боях войны 8 мая 1945 года. Мы освобождали чешский город Оломоуц. Бой был тяжелейший. К вечеру он стих, и я в полном изнеможении сидел в повозке, в которой мы обычно перевозили наш нехитрый скарб. Меня вызвали к командиру полка, и он приказал рано утром посмотреть, не оставили ли немцы свои позиции за городом. Около четырех утра я поднял своих ребят. Мы жили тогда у местных жителей, там располагался и штаб полка. Когда я вышел из дома, ко мне подбежала какая-то растрепанная женщина. Она что-то взволнованно кричала по-чешски. Мне показалось, что она говорила что-то об окончании войны. Но я ей не поверил и пошел проверять, где немцы. В полутьме мы поняли, что они стоят на тех позициях, куда отошли после боя. Я вернулся в штаб и доложил начальнику. Тот смотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом. А потом сказал: «Война кончилась!» Мы обнялись. Вчера еще мы погибали, а сегодня — все, войне конец. Начальник сказал: «Побрейся, подшей чистый воротничок. Повезешь парламентера на передний край к немцам». На виллисе приехал начальник разведки корпуса. Возле ветрового стекла — шест с белым полотнищем. Сзади сидел переводчик. Мы выехали на передний край. Остановились на шоссе, рядом с пулеметной ячейкой. Картина, которую мы увидели, была совершенно невероятной для войны: на бруствере спиной к врагу сидел пулеметчик и курил. Я испытал тогда абсолютно эгоистичное чувство: «Война кончилась — и мы живы!» ...Потом выяснилось, что немцы отказались капитулировать на нашем участке фронта. Они отошли в американскую зону и там сдались».
Пятьсот пар валенок
За три года, что Юрий провел на фронте, он не получил ни одного письма от матери из лагеря. Но помнил ее постоянно. В своей книге, описывая сцену первого смертельного боя и искрящийся снег перед тупыми носами подшитых валенок, Сагалович пишет, что в лагере, в сапожной мастерской, его мама подшила пятьсот пар валенок. Ему очень хотелось верить, что, быть может, и его фронтовые валенки «были из-под ее рук...»
«Однажды, уже в преклонном возрасте, мама сказала мне: «Больше всех страдал ты», — вспоминает Юрий Сагалович. — Меня как жаром обдало. А я ведь никогда не жаловался ей на свалившиеся на меня тяготы, связанные с положением сына «врага народа».
Сталин все знал
Отношение Юрия Сагаловича к Сталину сильно менялось. Если в 18 лет он, как и многие его современники, думал, что «вождь» не знал о репрессиях и во всем виноват Ежов, то уже вернувшись с фронта и особенно встретив маму из лагеря, он расстался со всеми иллюзиями. «Мама с самого начала знала, что Сталин являлся главнейшим организатором и вдохновителем преступлений 30–50-х годов. Войну, конечно, выиграл не Сталин, а народ. И выиграл вопреки «гению всех времен и народов», компенсировав его ошибки. Цена этих ошибок — миллионы человеческих жизней. Обещая разместить плакаты с фотографиями Сталина, Лужков считает, что таким образом восстанавливает историческую правду. Он лукавит. Это кощунство и плохо скрываемые попытки реабилитировать Сталина».
9 мая, как и все прошлые годы, лейтенант Сагалович наденет костюм с орденами и медалями и пойдет в Парк имени Горького на встречу однополчан. Юрий Львович возьмет с собой двух правнуков. Как объяснить им, сегодняшним, что произошло тогда, 65 лет назад? Как сделать так, чтобы они сумели и, главное, захотели объяснить это и своим детям?
Встреча выпускников Моршанского стрелкового училища, 1977 г.
Историческая правда о роли Сталина в войне, по версии Юрия Сагаловича
1. Перед самой войной Сталин обезглавил Красную армию, уничтожив сорок тысяч высших и старших офицеров, от командующих армиями до командиров полков.
2. Допустил преступный просчет в определении сроков начала войны, отвергая матерной руганью многочисленные и безупречные донесения разведки о подготовленном нападении гитлеровских войск на СССР с точным указанием даты его начала.
3. Способствовал тем самым захвату фашистами за короткий срок половины европейской части территории страны и подпустил их к Москве.
4. Явился виновником огромных потерь Красной армии, особенно в первые месяцы войны, так как именно своими телами, подчас без оружия, наши солдаты сдерживали бронированный натиск врага. Иначе говоря, народ расхлебывал своими неисчислимыми жертвами не ошибки, а преступления Сталина против народа.
5. Допустил пленение в начальный период войны более трех миллионов советских воинов, лицемерно объявив их затем предателями и изменниками.
6. Допустил гибель в окружении целого фронта генерала Кирпоноса, запретив отход фронта из-под Киева осенью 1941 года, хотя нависшее над фронтом окружение было очевидным.
7.Настоял на наступлении Красной армии в районе Харькова в начале лета 1942 года, хотя оно не было подготовлено, и спровоцировал тем самым катастрофический прорыв фашистов к Сталинграду.
8.Запретил эвакуацию гражданского населения Сталинграда, что привело к огромным жертвам среди женщин, стариков и детей.
9.Присвоил себе авторство плана окружения и разгрома Сталинградской группировки врага, отобрав это авторство у Жукова и Василевского.
10. В течение многих лет мусолил фактор внезапности нападения Германии на СССР как главную и единственную причину наших неудач в первый период войны, хотя никакой внезапности для него самого не было. Фактор внезапности он называл временно действующим, якобы второстепенным. За этой формулировкой он прятал свой преступный просчет в определении сроков начала войны. Умаляя фактор внезапности, он уже после войны до самой своей смерти тормозил обучение войск действиям в условиях применения атомного оружия, т.е. в условиях, когда внезапность играет первостепенную и даже решающую роль. Только в 1954 году главному маршалу бронетанковых войск П.А. Ротмистрову ценой больших усилий удалось переломить эту тенденцию, когда в журнале «Военная мысль» № 3 за тот год была опубликована его статья на эту тему.
11. По сравнению с нечеловеческими усилиями и жертвами советского народа положительная роль Сталина в войне была ничтожна, а отрицательная — огромна и отвратительна.
9 мая 1990 года. Москва
9 мая 1988 года. Ленинград. Пискаревское кладбище
Пискаревское кладбище. 1984 год
9 мая 1983 года. Москва
(Фотографии виктора Ахломова)
