Война на московских улицах

1941  

16 октября было самым тяжелым днем. Многих паника охватила — немец стоял совсем рядом. Магазины избавлялись от остатков продуктов — людям вне карточной нормы отдавали муку, соль и т.д. Но нам папа говорил: не бойтесь, все равно им (немцам) здесь не быть. Почему-то он уверен был.
Вечером во всех домах тяжелые парчовые шторы на окнах для светомаскировки опускали — они тогда везде продавались. К тем, кто этого не делал или забывал делать, из комендатуры приходили, а если повторно нарушали — уже из НКВД. Однажды я увидела на Большой Бронной: военные грузовики стоят, обсыпанные слоем штукатурки и цемента. В соседний с нашим дом в Богословском переулке попала бомба, на первых двух этажах много народу погибло. Кругом стояла тишина. Так всегда было, когда завалы после бомбежки разбирали — вдруг где-то живые люди остались, чтобы их услышать. Мародерства никогда не было. Только дети ходили по завалам и книги брали, если попадались.
В другой раз бомба упала в Трехпрудном, прямо на мою школу, 120-ю, трое учителей погибли. Потом все школы закрыли. Многие ученики дома сами занимались. К тем, кто 7-й класс оканчивал, учителя на дом приходили — экзамены принимать на аттестат о неполном среднем образовании.
Многие бомбоубежища обустроили в подвалах театров. Однажды объявили воздушную тревогу, мы пошли в бомбо­убежище в Камерном театре* * Сейчас в этом здании на Тверском бульваре находится Московский драматический театр имени А.С. Пушкина.  — это чудесный был театр, не хуже МХАТа. В подвале всех встречали актеры и определяли по местам.

1942

9 мая 1983 года. Москва.   Александровский сад            (Фотография Виктора Ахломова)

В Москве появилось много английских офицеров. Пошли разговоры, что скоро откроют «второй фронт». В городе начала выходить газета «Британский союзник» — ее выпускали сами англичане на русском языке. Офицеры любили ходить на балет в Большой театр — ведь Большой-то работал — смотреть Ольгу Лепешинскую: Уланова и Семенова эвакуировались в Куйбышев, а Лепешинская осталась, танцевала всю войну. Москвичи тоже в Большой ходили. Там в опере Барсова пела, Лемешев... Они никуда не уехали.
Появилось много продуктов по ленд-лизу: тушенка, сгущенное молоко, яичный порошок, сыры были плавленые разные... Англичане, дипломаты и военные, охотно москвичек в жены брали, тогда брак с иностранцем был еще разрешен. Запретили вскоре после войны, причем как бы действовал закон обратной силой: мужья уехали к себе домой, а многих жен так и не выпустили. В кино шли американские фильмы — говорили, их снимали в Голливуде специально для показа в России. Мне запомнилась лента «Песнь о России», там играли известный тогда актер Роберт Тейлор и Михаил Чехов. Детвора тогда, бывало, по три раза в день в кино ходила: сидишь в кинозале, а тут — воздушная тревога, всех выпроваживают, но с правом на повторный просмотр. Как же было не воспользоваться!
У нас дома было много дорогого трикотажа, посуды хорошей, одежды... Старшая сестра Нина ездила к колхозникам в Савелово менять все это на мясо, молоко, мед... Зачем колхозникам предметы рос­коши? Во-первых, перепродать потом всегда можно было... А потом люди же надеялись, что война скоро закончится, вернется нормальная жизнь...
Продукты в магазинах давали только по карточкам, за наличные можно было купить на рынке хлеб, капусту, картошку, мясо... Сахар по кубикам даже продавали. За буханку хлеба просили 700–800 рублей, бутылка водки примерно столько же стоила. Муж моей подруги до войны работал водителем автобуса, получал 1000 рублей в месяц, а водка тогда по 6 рублей была.
В «Елисеевский» пускали только иностранцев. Ресторан «Арагви» работал, но только для ограниченного контингента, люди со связями там водку доставали, пирожные, еще чего вкусного... Связи ведь и тогда много значили. Оборотистые люди легче войну перенесли. У семьи моей подруги с дореволюционных времен была квартира в булгаковском доме на Патриарших, но жить, как теперь принято говорить, они никогда не умели, в считаные месяцы распродали все, что у них ценного в доме было, а потом им соседи суп носили из картофельных очисток — специально для них картошку потолще чистили.
Люди тогда в Москве очень сердобольные жили, высокого качества, совсем другие люди... Помню, в наш двор из эвакуации две девочки-сиротки вернулись, им носить совсем было нечего — так весь двор шил им одежку из старых вещей.

1943

Открыли некоторые школы. Детям на завтрак стали бублики, баранки давать. Немца уже отогнали далеко от Москвы. Но все равно недоедали. На Большой Бронной был военный штаб, при нем — столовая. Детвора подолгу торчала там под окнами: потом приходили домой и рассказывали, как вкусно там пахнет.

1944

Когда по улице Горького пленных немцев провели, народу много собралось посмотреть. Стояла полная тишина — никаких выкриков или злобных комментариев. У многих солдат-немцев вместо обуви какие-то обмотки, проволокой перетянутые, под мышкой рваные шинели несли. Жалели их. Как и чем свои родные солдаты воюют, в каких условиях, многие ведь не знали, не догадывались даже... Газеты и радио об этом молчали.

1945, 8 мая

Нина принесла два билета на концерт в Театр оперетты (он был там, где теперь Театр сатиры, на Маяковке). Концерт давали в честь 1 Мая — никто ведь не знал еще, что завтра война кончится. Козловский пел на бис девять раз! Обычно он только два-три раза повторно выходил. Пела Наталья Шпиллер, солистка Большого, в красном платье... Концерт затянулся до двух ночи.
О конце войны все узнали по радио. Чуть ли не в каждом московском дворе была тарелка-громкоговоритель — радиоприемники во время войны у всех москвичей конфисковали. Кто-то из соседей постучал к нам в дверь утром рано: «Мир! Война кончилась! По радио только что сказали!»

1946

Дом на углу Тверской и Большой Бронной, где «Макдоналдс» сейчас, после войны пленные немецкие солдаты строили. Бабушки подходили и бросали им хлеб — вид у немцев был жалкий, все их жалели...


Tweet