#В блогах

Аббас Галлямов: Уроки истории

30.12.2019

Доблесть в политике не в том, чтобы вцепиться во власть зубами; она в том, чтобы вовремя понять, что если ты будешь делать это, то доведешь возглавляемое тобой государство до окончательного разрушения

Когда говорят о революциях, то вспоминают в первую очередь либо французскую, либо российскую; чуть реже — английскую и американскую. Все их объединяет одно — они прошли в своём развитии два этапа: сначала умеренный, затем — радикальный.

В этом смысле большой интерес представляют из себя революции противоположного типа — те, которые носили ограниченный характер и были остановлены на первом этапе. Радикалов к власти они так и не привели.

Это как если бы во Франции все закончилось Мирабо и Лафайетом, а в России — Милюковым и Керенским. Без Робеспьера и Ленина.

Поскольку пишу я это, находясь в Германии, то естественным представляется рассказать о местной Ноябрьской революции, той, что началась на один год и один месяц позже нашей — в ноябре 1918 года.

Основная ее особенность заключалась в том, что достигнув стоящих перед ними целей, умеренные оппозиционеры смогли тогда договориться с умеренными представителями правящего режима и остановить революционеров, пытавшихся радикализовать процесс.

Началось все с того, что американцы потребовали в качестве одного из условий прекращения огня и начала мирных переговоров отречение кайзера. Тот, естественно, был не согласен. Ситуация зависла, но поскольку основная часть населения, устав от войны и опасаясь окончательного разгрома, хотела мира, в стране стало зреть недовольство. Людям, которые ещё несколько лет назад по призыву главы государства с радостью шли на смерть, теперь стало казаться, что ради спасения страны он действительно мог бы и отречься. В конце концов, разве не он сам виноват, ввязавшись в войну, которую не смог выиграть?.. Понимая, что если начнётся полноценная революция, то вместе с кайзером восставшие сметут заодно и все остальные имперские институты: монархию, рейхстаг, аристократию, буржуазию, армию, церковь — элиты решили избавиться от ставшего слишком обременительным предводителя.

Лидер социал-демократов Эберт первым заявил о необходимости отречения. Он как никто чувствовал начавшееся в народе брожение. Большинство стихийно возникавших советов возглавляли члены его партии. Эберт чувствовал, что ещё немного, и он не удержит их — они уйдут к радикалам. С этим он и пришёл к либералу Максу Баденскому, который незадолго до этого стал канцлером и возглавил правительство. Они договорились: канцлер добивается отставки главы государства, а вождь социал-демократов помогает ему в борьбе с поднимающейся революцией.

Все эти переговоры заняли какое-то время, и к моменту их завершения войска начали выходить из подчинения властей. Тогда принц Баденский сам объявил об отставке кайзера — не дожидаясь пока тот окончательно дозреет. Это было так же радикально, как если бы об отставке Путина объявил Медведев. Ситуацию, однако, это уже не спасало, поэтому глава правительства решил уйти сам: возглавляемый им орган из коалиционного должен был стать полностью социал-демократическим, представителей правых и центристских партий в нем не должно было быть вообще — только тогда появлялся шанс, что народ поверит в свою победу и успокоится. Так и случилось: увидев во главе кабинета Эберта, заполнившие улицы германских городов рабочие начали расходиться по домам. Ещё бы: кайзер ушёл, либеральное правительство распущено и заменено «своим» социал-демократическим, вдобавок было объявлено о выборах в Учредительное собрание — с тем чтобы оно определило форму будущего государственного устройства...

В этот момент судьба революции была предопределена, поднимающаяся волна — сбита. Конечно, радикалы потом ещё пытались раскачать ситуацию: было восстание спартакистов в Берлине, была Баварская советская республика, была гражданская война и события в Руре — однако воспользоваться недовольством масс для прихода к власти, как это случилось годом раньше в России, немецким революционерам не удалось.

Германская история показала, что полномасштабную революцию «снизу», сопровождающуюся полным разрушением сложившегося порядка, можно остановить с помощью революции «сверху». В результате заменена будет только какая-то часть надстройки — та, что оказалась наиболее неадекватной базису.

Для «революции сверху», правда, нужен адекватный правящий класс, который не будет цепляться за власть до последнего, а добровольно поделится ею с умеренной частью класса революционного. В результате та будет отсечена от радикалов в собственных рядах — как это случилось в 1918-м в Германии. Объединив усилия с вменяемой частью консерваторов, тамошние умеренные революционеры не допустили тогда радикалов до власти.

Чтобы умиротворить революцию, едва придя к власти, Эберт, кстати, тоже поделился ею — он пригласил в правительство не только своих однопартийцев, но и радикалов, включая Либкнехта. В столкновение с ними он вошёл только когда понял, что имеет союзника в лице прежних элит — офицерства и буржуазии. Надо понимать, что поначалу те были полностью парализованы. Для того чтобы оказаться способными хоть на какое-то политическое действие, им было нужно время. Вот слова журналиста Эрнста Фридегга, наблюдавшего за процессом вблизи: «В первые дни революции буржуазия была парализована страхом и как бы исчезла со сцены; каждый реакционер, с которым вы встретились, выдавал себя за старого социалиста». Когда читаешь это, вспоминаешь Бунина, описывавшего аналогичный паралич, охвативший российский правящий класс: «На Тверской бледный старик генерал в серебряных очках и в чёрной папахе что-то продаёт, стоит робко, скромно, как нищий...Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» На самом деле несложно представить себе в подобном состоянии и наших единороссов. А как иначе? Авторитаризм воспитывает покорность и убивает способность к самостоятельному действию, поэтому когда привычные иерархии рушатся, клиентела авторитарного правителя оказывается ни на что не способной. Об этом писал ещё Макиавелли, сравнивая подданных турецкого султана и французского короля.
Здесь принципиально, однако, что Эберт с союзниками не добивал прежний правящий класс, и именно поэтому через какое-то время смог мобилизовать его для защиты от радикалов.

В этой связи возникает интересный вопрос: а могло ли так случиться, что если бы Корнилов, вместо того чтобы выступить против Керенского, позвонил ему и договорился о поддержке последнего — по примеру главы немецкого высшего военного командования Гренера, позвонившего Эберту, — то большевикам бы их переворот не удался? В Германии все было именно так: в ночь после того, как под давлением возглавлявших уличную толпу «революционных старост» Эберт был вынужден создать «Совет народных уполномоченных» и провозгласить переход к «республике Советов», ему позвонил глава высшего военного командования генерал Гренер (аналог Корнилова) и договорился о сотрудничестве в деле предотвращения прихода радикалов к власти. Договорённости они выдержали. Эберт не пытался маргинализовать и выдавить из политики прежние правящие классы, не уничтожал армию, а те в ответ помогли ему удержать власть в момент, когда радикалы пошли в решительное наступление — во время «спартакистского восстания», случившегося в январе 1920 года.

Проводя параллели с Россией, следует иметь в виду одно важное отличие: к моменту, когда разразилась революция, немецкие спартакисты не были организованы. В этом они принципиально не походили на наших большевиков. Поскольку до последнего момента они представляли из себя не самостоятельную структуру, а лишь фракцию социал-демократической партии, в организационном смысле спартакистов практически не существовало. Это был скорее влиятельный политический тренд, а не организация. В деле захвата власти, однако, простой способности убеждать иногда может оказаться недостаточно. Особенно когда у конкурента есть сильная оргструктура.

О том, что это хорошо понимали российские большевики, вы все хорошо знаете. Ленин даже о прессе говорил, что это, дескать, не только коллективный агитатор, но и коллективный организатор. В РСДРП и далее в КПСС вообще сложился культ оргработы. Но и помимо отечественных коммунистов история снабдила нас немалым количеством примеров, подтверждающих важность правильно организованных структур и четко выстроенных иерархий. Вот, например, что писал про местные революционные комитеты видный деятель американской революции и второй президент США Джон Адамс: «Что за машина! Франция скопировала ее и сотворила революцию... И вся Европа старалась имитировать ее с той же самой революционной целью». А вот слова Артура Шлезингера-младшего, посвящённые первой важной победе революционеров, материализовавшейся в Континентальном Конгрессе 1774 года: «Радикалы достигли нескольких важных целей. Они воспроизвели на общенациональном уровне тот тип организации и тот тип тактики, который до этого позволил решительно настроенному меньшинству захватить контроль над общественными делами во многих частях Британской Америки. Радикалы сумели тогда вырвать из рук купеческого класса орудие, которое тот соорудил для реализации собственных корыстных устремлений, и использовать его против бывшего владельца с единственной целью — реализовать свою радикальную повестку (перевод мой. — А.Г.)».

В общем, ладно, достаточно зарубежных примеров, у нас ведь пост о германской революции, да и затянулся он. Поэтому просто коротко резюмирую.

Главный урок упомянутых событий для правительств заключается в том, что не надо упираться рогом. Доблесть в политике не в том, чтобы вцепиться во власть зубами; она в том, чтобы вовремя понять, что если ты будешь делать это, то доведёшь возглавляемое тобой государство до окончательного разрушения. Доблесть в том, чтобы иметь силы признать, что курс твой оказался ошибочным, а значит, приход во власть людей с иным, отличным от твоего видением будущего — это не зло, а благо.

Надо суметь понять, что государство — это не ты. Даже в случае с Людовиком государство не равно правительству, и уж тем более это верно в случае с тобой. И не надо придумывать, что ты, дескать, не можешь оставить государство в такой сложный момент, когда кругом враги. Это ТВОИ враги, и не надо навешивать их на шею государству. Ты ведь, вроде как, патриот? Ну так и будь им до конца — пожертвуй собственным благополучием во имя той страны, которую ты якобы любишь.

Источник 


×
Мы используем cookie-файлы, для сбора статистики.
Продолжая пользоваться сайтом, вы даете согласие на использование cookie-файлов.