Апрель 1994 г.: депутаты Государственной думы России Егор Гайдар и Анатолий Чубайс что-то обсуждают с коллегами — депутатами Сергеем Ковалевым и Сергеем Юшенковым
Он был капитаном корабля.
О Гайдаре друзья говорили, что у него было три страсти: поставить палатку на берегу реки и вволю поговорить об экономике, сходить с друзьями в баню и там поговорить об экономике, накрыть стол с хорошей закуской и в кругу друзей поговорить об экономике
Он вырос в семье контрадмирала, впоследствии военного спецкора «Правды», в окружении книг — мама была дочерью писателя, а у бабки с дедом была гигантская библиотека книг по истории — чуть ли не лучшая в Москве. Детство провел на Кубе и «остров свободы» любил, но мировоззрение его сформировала Пражская весна и последующая оккупация Чехословакии; диссидентом не был, но инакомыслящим — безусловно. В молодости мечтал стать морским офицером, но учиться пошел на экономфак МГУ, школу окончил с золотой медалью, в 24 стал кандидатом наук, в 34 — доктором, в 35 — де-факто главой правительства реформ. В советское время просиживал днями в Ленинской библиотеке — с 9 утра и до закрытия, заказывал по межбиблиотечному каталогу сотни книг, но «ботаником» отнюдь не был. Не терпел бестактности, краснел, когда невольно сам ее допускал — особенно по отношению к подчиненным, не любил сквернословия, сам редко ругался, никогда не говорил о женщинах — как это принято в мужских компаниях. Был человеком замкнутым, в свой мир трудно пускал, но очень привязывался к друзьям. Умел держать удар, но и шел на компромиссы, впрочем, знал им предел — войну в Чечне Ельцину не простил. Носил мешковатые двубортные костюмы, даже когда все вокруг — джинсы, но хорошо знающие его люди говорили, что легко могут представить себе его капитаном тонущего корабля, который спокойно отдает приказы, зная, что самому ему не спастись. Был плохим оратором и скорее никаким публичным политиком, при этом прекрасно владел птичьим языком чиновников аппарата правительства. Карьеру делал сознательно, ушел из приличного академического института в журнал «Коммунист» — чтобы быть вхожим в ЦК КПСС и иметь возможность влиять на принятие решений; относился к постам как к инструментам для реализации главного, ради чего жил, — исторических преобразований в России. Много ездил по миру, входил во всякие международные группы «яйцеголовых», консультировал глав государств, при этом деньги как самостоятельная ценность для него вообще не существовали, и несмотря на связи и гонорары, был по масштабам своего окружения скорее беден. Тяжело переживал контрреформы последних лет, видел свои прошлые ошибки, понимал, что бессилен что-либо изменить, и тушил эту боль так, как у нас это испокон веков принято. Был человеком мира, но больше всего на свете любил свой письменный стол и свой кабинет, и в истории он останется не только отцом рыночных реформ, но и автором книг, таких как «Долгое время» и «Гибель Империи». Коллеги о нем говорили: «Рядом с нами живет гений». Егор Гайдар — The New Times расспрашивал о нем людей, с которыми он делал историю.
Петр Авен,
министр внешнеэкономических связей в 1991–1992 гг., ныне президент Альфа-Банка
Лешек Бальцерович,
вице-премьер и министр финансов Польши в 1989–1991 гг., ныне профессор Главной торговой школы (Варшава)
Сергей Васильев,
руководитель Центра экономических реформ при правительстве РФ в 1991–1994 гг., ныне заместитель председателя Внешэкономбанка
Янош Корнай,
почетный профессор экономики Гарвардского университета, автор труда «Экономика дефицита»
Владимир Лопухин,
министр топлива и энергетики в 1992 году, ныне президент ООО «Вангвард»
Владимир Мау,
советник и.о. председателя правительства в 1992 г., ныне ректор Академии народного хозяйства при правительстве РФ
Борис Немцов,
губернатор Нижегородской области в 1991–1997 гг., ныне сопредседатель демократического движения «Солидарность»
Андрей Нечаев,
министр экономики РФ в 1992–1993 гг., ныне президент Банка «Российская финансовая корпорация»
Валерия Новодворская,
правозащитник
Юлий Рыбаков,
правозащитник, в 1994 году член фракции «Выбор России» в ГД
Яков Уринсон,
директор Центра экономической конъюнктуры и прогнозирования в 1991–1993 гг., министр экономики и вице-премьер в 1997–1998 гг., ныне замгендиректора госкорпорации «Роснано»
Михаил Фридман,
с 1991 года председатель совета директоров Альфа-Банка, ныне председатель советов директоров ТНК‑ВР и ОАО Альфа‑Банк
Михаил Ходорковский,
председатель совета директоров банка «Менатеп» c 1992 г., ныне заключенный СИЗО 99/1
Анатолий Чубайс,
председатель Госкомитета по управлению государственным имуществом в 1991–1992 гг., потом первый вице-премьер, ныне — глава госкорпорации «Роснано»
Евгений Ясин,
министр экономики РФ в 1994–1997 гг., ныне научный руководитель Высшей школы экономики
1991 г. «Когда мы были молодыми…» Егор Гайдар и Владимир ЛопухинВыбор цели
Янош Корнай: Я познакомился с Гайдаром в 1981 году. Меня пригласили в Москву на конференцию по ценам, а жили мы с женой в гостинице СЭВа.* * Совет экономической взаимопомощи. Гайдар пришел к нам в номер, разговор начался с нескольких вежливых фраз, а потом Егор сделал жест, показывающий, что стены и потолок комнаты «имеют уши», и предложил пойти прогуляться — он-де покажет нам Москву. Выйдя на улицу, мы немедленно стали спорить по поводу политической ситуации в Советском Союзе, Венгрии и других странах Восточной Европы. И я понял: передо мной действительно выдающийся молодой человек. Когда же Ельцин назначил Егора Гайдара возглавлять правительство, у меня не было сомнений: он именно тот человек, который был нужен именно в это время и именно на этом месте.
Владимир Лопухин: Я знаю его с конца 70-х — когда он пришел стажером-исследователем на свою первую работу в Институт системных исследований: это был благодушный, благожелательный, очень открытый, несколько бесшабашный Егор. А в 80-х он резко повзрослел, в его голове стали возникать замечательные экономические конструкции. Именно тогда у него появилась ставшая потом знаменитой привычка «цокать» языком.
Яков Уринсон: Он вырос в известной и весьма благополучной, по советским меркам, семье и вполне мог пополнить ряды советской номенклатурной «золотой молодежи». А вместо этого организовал кружок экономистов, которые думали о том, как изменить общественный строй в СССР.
Сергей Васильев: В начале 80-х годов сформировались две команды экономистов: московская, которая работала в Институте системных исследований Станислава Шаталина, и питерская, которая работала главным образом в инженерно-техническом институте в Ленинграде. И в 1982 году появились первые контакты. До того я читал его работы, и мне было понятно, что у него очень хорошо устроена голова. Потом он приезжал к нам в Ленинград на семинар в пансионат «Змеиная Горка». Тогда у него был сложный период — из Института системных исследований он переходил работать в «Коммунист»: году в 85–86-м он с коллегами написал письмо Горбачеву о том, что нужны радикальные реформы, но к генсеку оно не попало. Цены на нефть еще не упали, но уже было понятно: впереди — тупик. А тут еще «звездные войны», на вооружение тратились дикие деньги, короче — система этого не вынесет. В голове у нас была модель Югославии—Венгрии. Мы были уверены, что партия пойдет на экономические эксперименты, даст больше свободы предприятиям, но никак не на политические свободы и гласность. Горбачев поначалу считал, что можно будет ускорением обойтись, техническим прогрессом, а Егор понимал: нет, этим обойтись нельзя. Перейдя в «Коммунист», он получил рычаги, да и нас он смог прикрывать. В 1987 году наш экономический кружок заметили органы: Найшуль у нас выступал по приватизации, о ваучерах говорил, и кто-то «стукнул». Был сильный наезд, вызывали к куратору из КГБ. И Егор смог нас полностью прикрыть с помощью своего статуса в журнале «Коммунист». Тогда же или чуть раньше я был у него дома летом, ходили купаться на Москва-реку в Строгино, обсуждали (роман братьев Стругацких) «Обитаемый остров» — на нас обоих он произвел глубочайшее впечатление. Помните, чем там кончается? Он кончается тем, что Максим порушил башни, а охранник его спрашивает: а ты знаешь, что в стране инфляция? И как ты будешь бороться с инфляцией? А Максим отвечает: я буду делать, что умные люди подскажут, надо будет — буду бороться с инфляцией. Тема была тогда весьма современная...
Петр Авен: Наша комната в Институте системных исследований составляла московскую команду: я занимался Венгрией, Егор — Югославией, и все — экономическими реформами. А зимой 84–85-го года у Гайдара дома мы познакомились с Чубайсом. Егор уже жил с Машей,* * Мария Стругацкая, вторая жена, а ныне вдова Егора Гайдара. Маша напекла пирожков. О чем говорили? Егор здорово знал историю, я стихами увлекался. Он любил читать: это было его единственное хобби. Его занимало изменение исторического пути России, экономика, реформы. Он только на эту тему думал. Увлекался Сперанским.* * Михаил Сперанский занимался «министерской реформой» — реформой государственного аппарата при царе Александре I, был вторым после государя самым влиятельным сановником России, потом попал в опалу и был отослан от двора. Много про него знал.
The New Times: Сперанский был неудачником, как, впрочем, и все остальные, кто пытался реформировать российское государство.
А Гайдар — удачник?.. Но не надо думать, что он был «ботаником». Вовсе нет. Белая кость? — Да. Но перед жизнью не тушевался. Он совершенно спокойно засаживал стакан. Не пьянел. Хорошо держал удар. И для человека интеллигентного это была нетипичная ситуация. Был вполне нормальным мужиком. У него было очень развито чувство иерархии, например. Он, с одной стороны, был человеком чрезвычайно демократичным, очень простым и ясным в общении, с другой — хорошо понимал: есть начальник — есть подчиненный. Когда, например, мы ездили читать лекции от общества «Знание» и от главного политуправления Советской армии, то по приезду в часть нас с нашими бумагами воспринимали как больших начальников, хотя и было нам 27–28 лет, и майоры таскали нам чемоданы. Я себя чувствовал неловко, а вот для Гайдара это было очень естественно. Такое понимание иерархии, дисциплины — при полном отсутствии фанаберии. Его, кстати, всегда про дедушку просили рассказать, он этого не любил, его долго уговаривали, тогда он выходил и говорил: «Я непрофессиональный внук Аркадия Гайдара». Он был человеком с очень здоровым чувством юмора. Образ такого чмокающего губами интеллектуала, который сложился, — это тоже совсем не про него. Он, безусловно, думал о том, что надо делать, чтобы стать лидером. Он, безусловно, думал о том, как его воспринимают окружающие. Он хотел стать лидером.
Евгений Ясин: 1990 год. Мы на семинаре в Шопроне, в Западной Венгрии. Организатор семинара — Институт системного анализа. Собралось почти все будущее российское правительство — Гайдар, Чубайс, Шохин, Авен. Обсуждаем с авторитетными западными экономистами планы реформ в России. Как-то после дискуссий сидим в ресторанчике, и моя жена спрашивает Егора: «Ты говоришь, что нужно освободить цены и тогда в магазинах появятся товары. Но откуда они возьмутся, если их нет?» И тогда Егор ответил: «Лидия Алексеевна, я не знаю, откуда это все возьмется. Но то, что все это будет, вы увидите». Так оно и произошло: буквально на следующий день после того, как его правительство отпустило цены в январе 1992-го.
Декабрь 1991 г. Егор Гайдар в своем кабинете на Старой площадиВремя надежд
Авен: Начиная с весны 1991 года мы всерьез обсуждали формирование правительства — не в теоретических, а в практических терминах. Я тогда уже работал в Вене, в Международном институте прикладного системного анализа, учредителями которого были 16 стран: 160 сотрудников, из них 12 — из СССР. Создали команду — сумели пригласить к анализу того, что происходит в СССР, экономистов первого класса. Был Нордхауз из Йельского университета, Стэнли Фишер, Дорнбуш из MIT, Линдбек... Четыре рабочие группы: по макроэкономике, международной торговле, по труду и институциональным реформам. Американцы, русские, ребята из Восточной Европы... Помню, приехал из Польши на семинар Лешек Бальцерович — на машине, сам за рулем, уехал, а через три дня стал министром финансов Польши. Нас было человек 10 — ядро, раз в три месяца встречались на семинарах. Чубайс занимался институциональными реформами и приватизацией. Гайдар — макроэкономикой. Сам я себе определил международную торговлю. Шохин был по труду главным. Функции ответственного секретаря выполнял Сережа Алексашенко. Ясин был. У Егора было качество, которое многих бесило: он на семинарах всегда выступал последним, терпеливо всех выслушивал, а потом подводил итог. Это вообще выигрышная позиция. Но он действительно блестяще всегда формулировал. Все уже устали, а Гайдар говорит: «Вы идите спать, я сейчас все заново продиктую». Некоторые болезненно на это реагировали. Но он действительно был талантливее других... Егор был значительно более ушлый, чем я. Он уже думал о расстановке, о том, как, кто, куда, чего…
Васильев: Первоначальная модель — еще 1986 года — состояла в том, что демократизация последует за экономической либерализацией. Мы плохо представляли себе обратный процесс. Я считал, что это должна быть модель управляемой либерализации. Если возникает гласность, то либерализация становится неуправляемой. Но случился 91-й, путч, и ничего уже повернуть было нельзя. Был ли Гайдар тогда демократом? Любой прогрессивный экономист должен быть сторонником прав человека — это взаимосвязанные вещи.
Лешек Бальцерович: Хорошо помню 1991 год в Москве. Я тогда возглавлял польскую правительственную делегацию. Мы сидели с Гайдаром и его командой, пили чай с бутербродами и обсуждали подходы к реформам. А потом вместе с Егором мы были у Ельцина. Ельцин спросил меня: «Как идут дела в Польше и что будет в России?» Я посоветовал приготовиться к неприятным сюрпризам. С того времени мы были с Егором Гайдаром в постоянном контакте. Егора я очень любил, знаю, что у него было много оппонентов. Что это такое — испытал на себе. Ситуации, в которых мы с ним оказались, требовали непопулярных шагов. Так было в Польше в 1989 году и в России в начале 1992 года. Российская экономика была в хаосе, социализм терпел крах, такой строй мог только гнить дальше. И надо было делать именно то, что считал нужным Егор Гайдар и воплощала в жизнь его команда: устранять ограничения экономической жизни, проводить либерализацию цен, избавляться от других элементов командной экономики. Знаю, как трудно было реформаторам в России. Мне было трудно, но моим российским коллегам было еще труднее. В России было больше политического сопротивления, меньше времени на претворение в жизнь задуманного. В моем распоряжении на первый период реформ были три года, а у Егора был только год.
1992 г. Борис Ельцин и Егор Гайдар на матче между футбольными сборными правительств России и Москвы
1992 г. Министр юстиции РФ Николай Федоров, министр внешнеэкономических связей РФ Петр Авен и министр экономики РФ Андрей Нечаев на VII съезде народных депутатов РоссииДни поражений и побед
Уринсон: Именно гражданская позиция сделала Гайдара практическим руководителем первого реформаторского правительства Ельцина. Хотя тогда предлагались и обсуждались не только его, но и другие кандидатуры. Но многие отказались, понимая всю неизбежность ответственности за непопулярные меры. Егор лучше других понимал, что все это потом ляжет на него тяжким грузом. Но отказаться не мог и работал днем и ночью. Один пример: 31 декабря 1991 года, 22 часа. Я тогда работал в Центре экономической конъюнктуры, и мы вместе с двумя коллегами докладывали Егору Тимуровичу наши предложения, как организовать мониторинг цен после их либерализации, которая должна была наступить со 2 января. Мы горячо обсуждали, спорили, готовили распоряжения правительства: ближе к 12 ночи позвонила супруга Гайдара Мария Аркадьевна, поинтересовалась: собирается ли он встречать Новый год дома или будет трудиться до утра?
Андрей Нечаев: Когда мы только пришли в правительство, одним из первых наших действий была операция, которую позже мы с Егором шутя называли «взятие Госплана». Мы отдавали себе отчет, что контроль над ключевыми отраслями находится в руках союзного Госплана, и там же сосредоточено множество уникальных специалистов, пусть и привыкших работать в плановой экономике, но зато знающих отраслевую специфику от и до. Мы с Егором позвонили исполняющему обязанности главы Госплана — это был некий деятель, назначенный еще от ЦК КПСС, — и потребовали созвать коллегию. Как ни странно, он согласился. Охрана Госплана смотрела на нас крайне подозрительно: Егору было 35 лет, мне — 38, одеты мы были в какие-то легкие курточки, в каких тогда ходили академические ученые. А главное, у нас не было с собой никаких документов, кроме институтских удостоверений. Правда, у Егора на руках был указ президента о его назначении, а у меня — постановление правительства о моем назначении. Позже Гайдар утверждал, что он на всякий случай взял с собой пару милиционеров, но я, хоть убейте, их не помню. Прошли — охрана нас пропустила. Собрали коллегию. Егор был настроен очень решительно и говорил горячо. Слушали нас понурившись: люди в Госплане тогда продолжали на полном серьезе обсуждать повышение яйценоскости кур и плановое повышение капиталовложений на 20%. А мы с Гайдаром понимали, что их придется в 2–3 раза сократить. Тем не менее мне выделили в здании Госплана кабинет, и мы начали совместную работу. А многие толковые специалисты того ведомства нашли свое место в российских структурах — например, в то время главный специалист Госплана РСФСР Михаил Касьянов.
Из первых заседаний правительства Ельцина—Гайдара мне запомнилось то, что было посвящено привилегиям. Егор Тимурович прекрасно понимал, что реформы будут очень тяжелыми, что нам придется принимать целый ряд очень непопулярных решений, которые вынужденно нанесут удар по уровню жизни населения. И мы прямо на заседании правительства под председательством Ельцина приняли на себя обязательства не покупать машин, дач, не получать квартир и не пользоваться благами, отменили всевозможные спецпайки, спецателье, машины для членов семьи — классический набор советских чиновничьих привилегий. И когда через некоторое время двое наших коллег — Глазьев и Кагаловский — все-таки купили машины «Жигули», они получили страшную выволочку от Гайдара, и всерьез стоял вопрос о том, чтобы лишить их должностей. А потом появился новый начальник службы кремлевской охраны, небезызвестный Михаил Иванович Барсуков. Одна из первых его инициатив — пересадить руководство на «мерседесы». Когда он с этим вопросом подошел к Гайдару, тот сказал: «Борису Николаевичу, пожалуй, приобретите «мерседес», а я обойдусь».
И продолжал ездить на «Волге» с минимальной охраной и, конечно, безо всяких перекрытий улиц.
Авен: Это было, наверное, 10 ноября. Я был в Вене, мне позвонил Костя Кагаловский: «Тебя назначают министром внешнеэкономических связей». Потом позвонил Егор, попросил написать указ о либерализации внешней торговли и через два дня быть с этим указом в Москве. Мы были, конечно, люди абсолютно истово верующие — в то, что мы делали. Это правда. Были готовы к разным раскладам. Во Внешэкономбанке я курировал и валюты, и резервы. Так вот, резервы равнялись $60 млн — это одна треть дневного импорта. При этом страна полностью зависела от ежедневного импорта зерна, медикаментов и так далее. Поэтому каждые два дня мы ездили в американское посольство с Гайдаром по ночам, или я ехал один, и уговаривали их импорт не останавливать. Просто иначе страна реально погибла бы. Почему Ельцин меня уволил? Будучи министром внешнеэкономических связей, я с Ельциным ездил во все поездки, он всех членов делегации за стол сажал, а меня за столом не воспринимал: ему хотелось пить со своими ребятами. Он Гайдару много раз говорил: «Сделай его министром чего-нибудь еще, но с этого только убери, чтобы я его меньше видел». Я чисто стилистически ему не подходил.
Лопухин: Июль 1992 года. Ельцин отправил меня в отставку, чтобы расчистить место для Черномырдина. Гайдар меня спросил: хочу ли я, чтобы он тоже подал в отставку? И это не было позой. Я ответил, что чем дольше он будет во главе правительства, тем лучше для дела. Когда мы начинали работать в правительстве, мы были молоды и совершали ошибки. Помню, в самом начале января 1992 года меня вызывает ныне покойный глава аппарата правительства Алексей Головков и говорит: мы приняли новые таможенные тарифы, подпишись, что ты ознакомлен, они вступают в силу через неделю. Я смотрю и не верю глазам: тарифы на экспорт нефти, газа, нефтепродуктов — выше мировой цены. Егору я сразу заявил: «Я не клоун, чтобы под этим подписываться». Он отвечает: «Ну что ты дергаешься? Давай людей вызовем — разберемся». Вызвали людей из Министерства внешних связей, выяснилось, что заниматься пошлинами на газ и нефть они поручили таможенникам. Те позвонили в Швейцарию в Таможенный союз и попросили консультации. В результате мало того что им дали старые цены, так они еще перепутали доллары со швейцарскими франками и не так их пересчитали! Вот и получились пошлины выше мировых — и этот документ уже подписан Ельциным. Когда разобрались, Егор вызвал Головкова и сказал: у тебя есть время до утра — все пересчитать и исправить. И вот всю ночь куча институтов и министерств этим занималась. С утра постановление за подписью Ельцина имело вполне адекватный вид.
Борис Немцов: Собираюсь в правительство, к Гайдару на совещание. В Нижнем — кошмар, платить людям нечем, потому что денег физически нет, забастовки. Иван Скляров, бывший 1-й секретарь Арзамасского горкома КПСС, собирал меня в Москву: сложил в коробку бутылки арзамасской водки — Аркадий Гайдар был родом из Арзамаса и там есть ликеро-водочный завод его имени, двухкилограммовые банки черной икры, хохлому. Приезжаю в Москву, иду на совещание, Иван ждет меня внизу. Возвращаюсь, Скляров спрашивает: «Ну что, решил вопрос?» — «Решил». — «А подарки? Ты что, с ума сошел — как дальше будешь вопросы решать?» Беру коробку, снова поднимаюсь на 5-й этаж здания на Старой площади, где тогда правительство сидело, прошусь к Егору. Захожу к Гайдару с коробкой в кабинет... Как он на меня орал! Покрылся красными пятнами, по-моему, даже матерился, хотя редко это делал. Сказал: «Прошу вас больше никогда этого не делать...» А в марте 1992-го они с Чубайсом приехали в Нижний — еще до всяких ваучеров, мы отрабатывали модель малой приватизации, приватизировали магазины. Так вот на улицу вышли тетки в мохеровых шарфах и норковых шапках с лозунгом: «Руки прочь от советской торговли!»
Васильев: Гайдар был человеком абсолютно без дрожи в коленках, страха у него я не видел никогда. Другой вопрос, что он не всегда был уверен, что принимает правильное решение. Но принимать решения никогда не боялся.
Анатолий Чубайс: Мы внутренне были совершенно убеждены, что нам отпущено 2–3 месяца, ну, может быть, 4: либо весной посадят, либо осенью съедят. Поэтому психологически мы были настроены на стометровку: все, что можешь, выложи до конца, потом можешь упасть. Так все жили, и Егор, конечно, в первую очередь. Его выперли из правительства в декабре (1992 года), а со мной выяснилось, что бегу чуть-чуть дольше... Для Ельцина отставка Гайдара была очень тяжелая уступка красным, это было мучительное для Ельцина решение.
1 декабря 1991 г. Два министра финансов — Егор Гайдар и Лешек Бальцерович (Польша) на совместной пресс-конференции
1992 г. Министр экономики Андрей Нечаев и первый вице-премьер правительства Егор Гайдар
Март 1993 г. Глава Нижегородской области Борис Немцов и еще руководитель правительства Егор Гайдар: уже поругались и опять помирилисьНа баррикадах
Михаил Фридман: В декабре 1992 года Гайдар ушел в отставку, а потом снова в 93-м его повторно назначили вице-премьером, куратором крупного бизнеса. Но крупным бизнес можно было тогда назвать только в кавычках — скорее были такие крупные кооператоры. И вот в сентябре 93-го он впервые пригласил нас к себе на Старую площадь. Из известных ныне персонажей, если я не ошибаюсь, был Гусинский, ребята из «Менатепа», были разные кооператоры. Гайдар говорил о противостоянии между прокоммунистическим Верховным советом и рыночно-ориентированным правительством реформаторов. Наши симпатии были понятно на чьей стороне. Мы говорили, что все, что в наших силах, мы готовы сделать. Бизнес, безусловно, был на стороне президента. Потому что для нас это было — жизнь или смерть. Было понятно, что если Ельцин проиграет, то для частного бизнеса пространства не останется. Гайдар не просил о конкретной какой-то помощи, но ему было важно понять, насколько частный бизнес, как некая социальная прослойка, сформировался и готов заявлять о своей позиции более или менее активно.
Владимир Мау: Для меня главная черта Егора — его беспредельное мужество. И ярче всего это качество проявилось в ночь с 3 на 4 октября 1993 года. Тогда ведь многие предпочли отмолчаться. А он так не мог. Он вышел в эфир и сказал: мы вместе должны быть там, у Моссовета, там решается будущее страны и наше будущее. Не так уж много политиков найдется за последние 50 лет, которые обращались к народу непосредственно и выводили людей на улицу. Выступление Гайдара развернуло всю ситуацию: до этого казалось, что народ борется с режимом, на стороне которого никого нет. И вдруг выяснилось, что есть — и это тысячи людей, которые готовы отстаивать свое право на демократию. При этом Гайдар прекрасно понимал, какие силы, какие возможности, какое вооружение на той стороне, и знал, что он рискует своей жизнью, шагая в первом ряду демонстрации без какой-либо охраны.
Михаил Ходорковский: Мне запомнился призыв Гайдара в октябре 1993 года. Тогда Егор Тимурович раскрылся для меня с совершенно другой стороны — как человек, готовый жизнью заплатить за то, во что он верит. На самом деле мы всегда были по одну сторону баррикад, хотя не все и не всегда это понимали...
Валерия Новодворская: В октябре 1993-го Гайдар еще раз спас страну, призвав безоружных интеллигентов выйти к Моссовету. И не только призвал, но и сам пришел и привел свою семью. И тысячу автоматов у Шойгу, на случай если не придут войска, выпросил тоже он. А потом ушел в отставку очень быстро, сам ушел, как никто у нас не уходил, потому что понял, что Ельцин не будет делать реформы, а он не хотел служить ширмой. В декабре 1994 года он не задумался ни секунды и пошел на Пушкинскую площадь останавливать чеченскую войну, а думцы предлагали дать ему 15 суток за организацию несанкционированного митинга.
Война
Юлий Рыбаков: На заседании фракции Гайдар тогда занял совершенно четкую позицию по войне в Чечне: вторжение недопустимо, преступно и надо его любым способом остановить. Только переговоры. Гайдару приходилось не раз выступать на эту тему в Госдуме — под свист и улюлюканье, Жириновский особенно старался… А потом были события в Буденновске, где Шамиль Басаев захватил больницу. Тогда мы, группа депутатов, поехали в Буденновск, чтобы попытаться спасти людей, и нам бы это не удалось, если бы не Гайдар. Гайдар достучался до Черномырдина, который в тот момент исполнял обязанности президента (Ельцин был в Галифаксе), Черномырдин позвонил нам в Буденновск, и тогда ситуация развернулась по-другому, и люди были спасены…
Утраченные иллюзии
Ясин: Несколько лет назад, на моем 70-летнем юбилее, Егор выступил в свойственной ему манере: «Евгений Григорьевич, вы создали в России рыночную экономику». Понятно, что это было юбилейное преувеличение — заслуга была его. «А теперь, — продолжал он, — вы хотите, чтобы в России была демократия. Но ведь надо же что-то оставить будущим поколениям, нельзя все брать на себя». Егор все и всегда брал на себя — это его характеристика, его стиль. Он был великий человек. Ему удалось то, что удается человеку в жизни редко: он повернул судьбу страны.
Авен: Главной нашей ошибкой было, что мы не боролись за политическую власть. Помню, Бальцерович нам с Гайдаром говорил: если у вас не будет собственной политической силы, это все временное дело, и вообще изменение страны — это не освобождение цен. Надо было захватывать не экономические министерства — надо было захватывать ФСБ, МВД и все такое прочее. И я думаю, что это вполне можно было решить, учитывая тот полный развал в стране, который был: надо было заключать союзы — в КГБ, особенно в разведке, были вполне вменяемые люди. Надо было формировать и широкое политическое движение в поддержку реформ. И захватывать власть, а не оставлять ее полностью у Бориса Николаевича, который был, конечно, лидером и союзником, но...
Само позиционирование себя во власти было неверным. С точки зрения экономической политики я считаю, что фундаментальный был провал социалки, которой вообще не занимались. О ней просто не думали. Сейчас говорят, что кто-то кого-то обокрал — это полная ложь. Сберкассы были пусты. Но тем не менее какие-то действия были нужны, потому что больше всего пострадали пенсионеры. И второе: я считаю, что приватизация оказалась по конечным результатам неэффективной. Нужно было соблюсти баланс между справедливостью и эффективностью. В нашем случае особенно залоговые аукционы и в конечном итоге и инвестиционные конкурсы, которые были, они сделали приватизацию настолько несправедливой, что она, к сожалению, до сих пор в глазах народа не является легитимной. Это фундаментальная ошибка.
Уринсон: Егора отличал совершенно гигантский интеллект. Его книги, в частности «Долгое время», тому свидетельство. Когда еще никто — ни американские, ни европейские лидеры, ни Мировой банк, ни МВФ — не видел приближения кризиса, Егор уже писал закрытые записки правительству, в которых предостерегал от определенных шагов. Гайдара отличала абсолютная порядочность.
Говорят, политику нельзя делать чистыми руками. Егор, мне кажется, этот тезис опроверг. Он вел себя предельно порядочно по отношению к семье, детям, друзьям, мужчинам, женщинам, политикам. Думаю, что даже его идейные враги, которые его ненавидят, не могут его уличить хоть в какой-то минимальной непорядочности. При этом в обычной жизни он был просто удивительный человек. Он потрясающе знал поэзию — от Тютчева до Бродского. А еще он очень любил рыбалку. Года два назад мы были на семинаре в Финляндии, там было совершенно шикарное озеро, и вечером он меня позвал порыбачить. И вот мы ловим рыбу, и вдруг смотрю: Егор как-то задумался, ушел в себя, не реагирует на клев. Я спрашиваю: что случилось? А он говорит: «Я думаю, сейчас надо создавать программу выхода Кубы из кризиса в посткастровский период». Он и за Кубу тоже чувствовал себя ответственным.
Авен: Гайдар был бессребреник. Когда Лешу Головкова хоронили, выяснилось, что у Гайдара нет теплого пальто. Деньги его не интересовали. Он совершенно был нематериальный человек. С иронией относился к моему кабинету — большой, мебель стоит дорогая. Когда приехал ко мне на дачу, его первый комментарий был: «Конечно, рано или поздно здесь будет детский сад». Когда он пришел ко мне в квартиру, сказал: «Зюганов точно отберет себе под резиденцию». Он к этому относился иронически. Вообще материальное его не волновало. Ему это казалось мелким и неинтересным.
Чубайс: Дефолт 98-го года. Ситуацию удержать не смогли. Дней через десять узнаю: Егор потерял свои сбережения. Спрашиваю его: «Егор, ты же понимал, к чему идет? Почему деньги не вынул?» Егор: «Честно? Я: «Честно.» Егор: «Я забыл».
Ходорковский: Был ли Гайдар прав, сделал ли он лучшее из возможного в то время и в тех условиях — окончательную оценку даст только время. И новое, свободное поколение граждан России. А нам остается лишь горько сожалеть, что у него времени оказалось так мало.
Новодворская: На вопрос Галича: «Смеешь выйти на площадь в тот назначенный час?» — Гайдар ответил: «Да».
«Mы сидим на пороховой бочке» (№ 01 от 12 февраля 2007 года)
Россия зависит от конъюнктуры сырьевых рынков. Так было во времена империи Советского Союза. Принципиально ситуация не изменилась и в настоящее время. Сегодня Россия более устойчива по отношению к колебаниям нефтяных цен, чем Советский Союз середины 80-х годов. У страны есть рыночные механизмы адаптации к изменению рыночной конъюнктуры. На падение нефтяных цен можно ответить не государственным банкротством и коллапсом экономики, а девальвацией национальной валюты, позволяющей повысить конкурентоспособность обрабатывающих отраслей. В отличие от СССР, перед Россией не стоит проблема неуправляемого краткосрочного государственного долга. Накопленные валютные резервы создают подушку безопасности, позволяющую в случае падения нефтяных цен избежать катастрофической ситуации, подобной той, в которой оказался в конце 80-х — начале 90-х годов Советский Союз. Однако и с учетом этих факторов зависимость российского платежного баланса, бюджета от цен на нефть создает риски, которые надо трезво оценивать. Падение цен на нефть до уровня средних многолетних (примерно $20 за баррель) приведет к исчерпанию ресурсов Стабилизационного фонда в течение менее чем двух лет. Распространенное в сознании политической элиты представление о надежном фундаменте финансовой безопасности российского государства не точно. Мы по-прежнему сидим на пороховой бочке и не знаем точно, когда она взорвется.
«Шансы ГКЧП удержаться у власти были равны нулю» (№ 28 от 20 августа 2007 года)
Даже если бы ГКЧП победил в августе, в марте 1992-го режим железно бы пал. Потому что в феврале иссякли бы запасы зерна.
Штыки? Да, это серьезный аргумент. Но любые «штыки», армию, КГБ, внутренние войска надо как минимум кормить. Покупать зерно в 1991 году было уже не на что. Запасы муки составляли в ряде регионов к лету 1991 года 4–8 дней. Приведу один лишь пример: осенью 1991 года правительство столкнулось с тем, что не могло обеспечить продовольствием конвои, которые сопровождали заключенных в лагеря.
Голод был неизбежен. Неизбежны были и голодные бунты. Обеспечение карточек было даже ниже военного времени: давали больше, конечно, чем в блокадном Ленинграде, но меньше, чем на заводах времен Великой Отечественной войны.
ГКЧП был обречен столкнуться с тем же, с чем царская власть, а потом и Временное правительство столкнулись в семнадцатом году: они не смогли бы найти и двух полков, чтобы защитить себя от голодных людей.
Смог бы ГКЧП сохранить империю, СССР? Нет, не смог бы. Ровно потому, что за лояльность — и ближних, и дальних провинций — надо было платить. Нефтью, хлебом, комплектующими. Взять их негде было, купить — не на что, платить внутренним войскам — нечем.
Империя была обречена.
«Кризис — это механизм очищения экономики от слабостей» (№ 42 от 20 октября 2008 года)
Нашей экономике предстоит научиться жить при дорогих деньгах. Это означает снижение темпов экономического роста, другую ситуацию на рынке труда. Среднестатистическому россиянину придется жить в условиях, когда инфляция, вероятно, будет ниже, процентная ставка по его вкладам в реальном исчислении — выше, темпы роста реальных доходов — ниже, шансы, что он потеряет свое рабочее место, — выше.
Тем, кто занят в коммерческом секторе, нужно готовиться к тому, что их бонусы окажутся нулевыми. В экономике и для предприятий, и для физических лиц важна доступность кредита. Сейчас он практически отсутствует. Меры Центрального банка, связанные с повышением ликвидности банковской системы, дают определенные шансы на восстановление кредитного рынка, но не гарантируют решения этой проблемы. Риски, о которых много говорят в последнее время, в том числе и коррупция при распределении средств, выделяемых государством, имеют место. С этими рисками надо работать, минимизировать их.
«Расслабились — и тут же получили по морде» (№ 29 от 21 июля 2008 года)
Сделать рубль аналогом доллара и евро — задача в среднесрочной перспективе нерешаемая. А придать рублю в мировой финансовой системе роль, подобную той, что играют фунт стерлингов, канадский или австралийский доллар, — реально. Ставить задачу сделать рубль мировой резервной валютой за два года бессмысленно. А сделать это лет за 15, если проводить разумную и ответственную финансовую политику, — задача, имеющая решение.
«Мир выйдет из кризиса более жестким» (№ 11 от 23 марта 2009 года)
Есть три важнейших индикатора в экономике США, за которыми надо следить. Первое — изменение потребительских настроений: люди начнут делать покупки. Далее — перелом динамики цен на недвижимость: они снова должны пойти вверх. Прекращение роста безработицы и начало роста занятости. Думаю, что практически сразу же закончится кризис и в России — это вопрос пары месяцев.
Егор и Маша Стругацкая. Фото из семейного архива
Егор Гайдар и его команда. Фото из семейного архива
Книги Гайдара теперь входят в списки обязательной литературы в разных университетах мира
