Автобус, купленный водителем в кредит, не подлежит восстановлению, Магас, 13 марта 2016 года. Фото: Денис Синяков/Медиазона
Первый протокол по делу № 16200056 я подписала в 00:10 10 марта 2016 года. К этому времени уже было известно, что квартиру Комитета по предотвращению пыток в Карабулаке разгромили вооруженные люди в балаклавах, проверили и офис НКО в Грозном. Однако дело о нападении на автобус с журналистами и правозащитниками было возбуждено по
ч. 2 ст. 213 («Хулиганство») и ч. 2 ст. 167 («Умышленное причинение вреда имуществу») УК РФ. Через два дня к нему добавилась ст. 162 — разбой.
9 Марта, Орджоникидзевское. Ислам
Автобус горит. Толпа мужчин бежит к нам. Страшно. Вдруг это опять они — нападавшие? На трассе пробка: водители один за другим останавливаются на обочине и окружают нас. Вызывают скорую, полицию, пожарную службу. Снимают с меня шарф и делают из него жгут на ногу Марии (журналист Шведского радио Лена Мария Перссон Лёфгрен получила травму ноги). К нам подбегает высокий мужчина в штатском и машет корочкой: «Я из полиции Сунженского района, собирайтесь, поехали!»
Мы не идем за ним. Страшно. Вдруг он из тех? Мужчина берет у врача бланк и просит записать на нем наши имена. Руки трясутся. Я беру ручку и прикладываю все силы, чтобы прилепить руку к листку.
«Поехали, поехали, тут опасно!» — кричит полицейский, опасаясь новой атаки. Нужно убедиться, что все в порядке. Мария, Ойтен (Ойтен Виндстад, корреспондент норвежского издания Ny Tid), Катя (юрист Екатерина Ванслова) и Башир (водитель Башир Плиев) садятся в скорую. Остальные — в машины полиции.
Водитель петляет и гонит, словно уходит от погони. Бьет по тормозам на перекрестке. Три машины, люди в камуфляже с оружием.
«Поехали, поехали, тут опасно!» — кричит полицейский, опасаясь новой атаки
«Досматривать всех с чеченскими номерами!» — орет им водитель в штатском и снова газует. На улицах Сунжи темно и тихо. Машина рычит.
Отдел полиции — лабиринт из заграждений, коридоров и лестниц. Мы выходим во двор. Страшно. Вдруг он нас ведет в подвал? Интересно, как долго я продержусь под пытками?
Нас заводят в кабинет, обшитый деревом. Со стены за нами наблюдают портреты Дзержинского, Путина, Сталина. Здесь начнется бесконечная череда допросов: местные, республиканские, федеральные, московские следователи хотят знать подробности. Имя, фамилия, отчество? Куришь? Вот пепельница. Что произошло? Во что они были одеты? Встретишь — опознать сможешь?
В комнате светло. За переговорным столом сидят двое мужчин, со стороны каждого, чуть позади, — еще шесть хмурых серьезных лиц. Слева лысый в кожаной куртке — генерал-лейтенант полиции, министр МВД по Республике Ингушетия Александр Трофимов. Справа в хорошем костюме — прокурор республики Петр Николаев.
«Не волнуйтесь, — говорит министр, — все закончилось. Расскажите нам, что произошло».
На стол ставят тонкую фарфоровую чашечку с позолотой. На столе — печенье в жестяных банках, пирожные. Мое грязное пальто, комки земли в волосах и кровавые потеки на платье не очень подходят к звону тонкого стекла. Я упираюсь глазами в портрет президента и начинаю рассказывать: «Сегодня, когда мы возвращались в отель, две машины блокировали нас на дороге. Я сначала подумала, что это такая резвая манера водить: Башир сейчас скажет молодчикам, что лихачить не следует, и мы поедем дальше. И тут один из них ударил по лобовому стеклу палкой».
Первые четыре дня допросы шли круглосуточно — с перерывами на сон, Магас, 10 марта 2016 года. Фото: Тимур Рахматулин
«Тут весь СКФО, — меня снова забирает тот полицейский. Оказывается, Ислам — сотрудник отдела по борьбе с экономическими преступлениями, — я как раз на границе был, надо было к друзьям там по делу смотаться. Слышим — хлопок. Подумали, баллон с газом взорвался. Думаю, сейчас поеду, проверю и домой пораньше — у меня ангина. А тут вы. Видишь, лицо красное? Это я подумал, что кто-то в машине остался, и полез в огонь».
Мои показания записывает прикомандированный следователь из Мурманска. Кепка, черная майка, пистолет — на вид не дашь больше 27 лет. Он приносит чай, колбасу, сыр, хлеб и конфеты.
«Было время, когда каждый день кого-нибудь из нас убивали, — продолжает Ислам. — Из десяти двоих нет постоянно. Убирали не стесняясь, прямо у дома расстреливали. Я уехал в Москву. Два магазина на «Юго-Западной» держал, получал неплохие деньги. А товарищи звонили и говорили: «Нас тут убивают, а ты отсиживаешься». И я вернулся».
«Видишь, лицо красное? Это я подумал, что кто-то в машине остался, и полез в огонь»
Ислам говорит, что территория, на которой на нас напали, — спорная, но фактически ингушская. Что так специально было задумано. «Но это хорошо, что вы не успели проехать пограничный пост, — добавляет он. — Пересекли бы границу — и в живых не остались. Я тебя уводил зачем? Там же первый пост чеченцев!»
По словам Ислама, видео с того поста получить вряд ли получится. И больше всего он опасался атаки именно оттуда. Об этом пропускном пункте позже нам расскажут и другие следователи, и сотрудники государственной защиты.
«Чеченцы совсем обнаглели, — рассвирепел один из них, — они же раньше, знаешь, как ездили? Едут мимо поста и стреляют в воздух. Пару лет назад одних таких на границе начальник остановил, так через час приехали вооруженные люди, зашли на наш погранпост и расстреляли начальника в упор. А теперь смотри, что творят!»
Текст моего допроса исчез с компьютера. Придется делать заново. Сотрудники правоохранительных органов набивают протокол, рассказывают о своих отношениях с соседней республикой. Они уверены в одном: теперь, после произошедшего на трассе, отношения между ними и чеченскими коллегами, и так не самые лучшие, испортятся совсем.
10 марта, Магас. Бекан
«Без оружия я туда не поеду», — в кабинете полковника появляется высокий мужчина в очках и с низким голосом. Он один из старших следователей Магаса, сейчас поедет в отель «Грозный Сити», чтобы забрать наши вещи. Позже он возвращается ни с чем.
«Вышел начальник гостиницы, представился Турку Абдул-Шахидом, — сказал Бекан. — «Если чайку попить, то давай. А если номера осматривать, то мы закончили», — он мне говорит».
Пострадавшие. Слева направо: фотограф Михаил Солунин, водитель Башир Плиев, журналист Егор Сковорода. Фото: Денис Синяков/Медиазона
У Бекана на лацкане пиджака — позолоченный значок в виде герба Республики Ингушетия. «Это значит, что я бесконечен», — поясняет он. Бекан записывает мои показания, шутит, цитирует «Мцыри» Лермонтова: «Старик! Я слышал много раз, что ты меня от смерти спас».
«Зачем вы поехали в Беслан?» — спрашивает он. «Побывать в школе № 1», — отвечаю я. «Я там был. Только в 1992 году. Помните, был такой ингушско-осетинский конфликт?» — «Шестинедельная война, да. Вы были заложником?» — «Дядя меня спас. Родственников моих убивали, дом свой до сих пор вернуть не могу. Когда-нибудь я все вам расскажу. А сейчас об этом громко говорить запрещают».
Позже я узнаю, что Бекан — из солидного ингушского тейпа, никогда не сидит и не ест со старшими в своей семье.
На стене в кабинете висит свод правил: «Знай, что искренняя любовь и великие достижения невозможны без большого риска», «Изучай правила, чтобы знать, как их нарушать», «Выясняя отношения с любимым человеком, касайся только сиюминутной ситуации».
Мой допрос заканчивается в два часа ночи. В коридоре начинают орать два кота, а я — грубить очередному следователю. Отказываюсь подписывать бумагу, в которой будет значиться отсутствие претензий.
Утром я узнаю, что допрос придется пройти еще раз.
11–12 марта, Магас. Эмиль
Утро. В кабинете у полковника о мою загипсованную ногу трется кошечка, а я кричу: «Вы что, вчера не знали, что должны вести допрос с видеокамерой? Почему все были с видео, а я без?!» — «Специалисты понадобились в другом месте, — подвигает ко мне чаек полковник, — а Москва запросила видео. Вы уж не сердитесь, мы просто хотим сделать свою работу хорошо».
Следователь ведет меня в кабинет. Гладко выбрит, в форменном синем кителе. В этот раз он в своей форме, а не в одолженной.
«Вы же помните, что мне вчера говорили? — спрашивает он, — Вот расскажите то же самое. И будет еще пара вопросов дополнительных — о вашей профессиональной деятельности».
Допрос длится четыре часа. После того как выключается камера, за кофе я вычитываю протокол на орфографические ошибки. Лучше сделать это сразу — руководство ругается, придется переделывать заново.
«Ты молодец, — говорит следователь, — хорошо наговорила, как будто в первый раз».
Позже срывается еще один потерпевший — фотограф Михаил Солунин. После очередного допроса, длящегося семь часов, его терпение заканчивается.
«Понимаете, мы отрабатываем несколько версий, — успокаивает нас следователь. — Первая: приехали русские, нечего им делать в Чечне, давайте их побьем. Вторая: приехали журналисты, у них дорогая техника, давайте ее отнимем. И третья: приехали журналисты, нечего им делать в Чечне, давайте им вломим. Вот сейчас мы выходим на основную версию. Да, приложение 144-й статьи («Препятствование журналистской деятельности») тоже рассматриваем».
Последний документ мы подписываем в аэропорту Магаса.
15 марта к расследованию происшествия подключится МВД Чечни. 16 марта у отеля «Грозный Сити» Игоря Каляпина выгонят из гостиницы, забросают зеленкой, мукой и яйцами. Пресс-секретарь президента Дмитрий Песков свяжет это с «криминогенной обстановкой» в республике и отметит, что в Кремле рассчитывают на более действенные меры по предотвращению подобных инцидентов. В своем Instagram глава ЧР Рамзан Кадыров всю неделю будет публиковать детей, собак, Крым, тренировки бойцовского клуба «Ахмат», отчет о подготовке к 13-й годовщине референдума в Чечне. Он напишет: «Благодаря Ахмат-Хаджи и его поддержке президентом России Владимиром Путиным Чечня из самой «горячей точки» на карте мира превратилась в самый стабильный и спокойный регион России».
И ведь правда: автобус сгорел, Каляпин покинул Грозный. Можно спать спокойно.