Экономика полураспада

Вот в этом саквояже фельдъегерская служба доставила в Госдуму бюджет-2016, Москва, 23 октября 2015 года

Прогнозы бывают облечены в самые необычные формы, и чем менее выступление аналитика похоже собственно на прогноз, тем больше интереса он может представлять.

Министр финансов Антон Силуанов в нынешнем правительстве имеет привилегию, сходную с той, что есть у врача: говорить больному печальные вещи, которые больной предпочел бы не слышать. Именно так Силуанов и говорил с депутатами Государственной думы 30 ноября (а потом и в интервью агентству Рейтер) накануне утверждения бюджета на 2016 год. Говорил Силуанов о будущем, хотя и очень близком — о 2018 годе, когда в стране должны состояться очередные президентские выборы, и о том, как политическая повестка этих выборов будет неизбежно ограничена ситуацией в экономике.

Вообще, когда высокопоставленные чиновники из исполнительной власти вместо привычного баснословия о «державе», «национальной элите» и «проблемах безопасности» начинают всерьез обсуждать окружающую реальность в терминах, предполагающих существование в России стандартной для Европы электоральной среды — «воля избирателей», «политический мандат на реформы», «легитимность режима», — это на самом деле означает их, чиновников, крайнюю озабоченность. Нынешнего главу Минфина всегда отличала способность говорить спокойным тоном о довольно-таки драматических событиях, а наша Государственная дума — совсем не то место, где со слуха могут оценить угрозы, описываемые экономистами в цифрах, поэтому выступление Силуанова большого резонанса не имело. А зря.

Экономические реалии...

Основные тезисы министра финансов выглядели, если их переводить на более приземленный язык, так. Принимаемый бюджет на 2016 год, в общем, особого значения не имеет. Потому что, скорее всего, его придется пересматривать: дефицит бюджета превысит в следующем году 3% ВВП. Мало того, в 2017 году ситуация будет на порядок хуже: если в 2016-м еще будет все-таки Резервный фонд, то в 2017 от него останется максимум 1,2 трлн руб., чего при текущих ценах на нефть не хватит даже на полгода расходов федеральной власти — и это с учетом всех уже сделанных сегодня урезаний и сокращений. А значит, политической власти в России придется отказаться от единственного реального макроэкономического достижения последних 15 лет — низкого уровня госдолга. В 2017 году, если не произойдет чего-то экстраординарного, Минфину придется занимать деньги на внутреннем рынке и, возможно, на внешнем в объемах существенно выше нынешнего 1 трлн руб. в год. Конкретных цифр министр финансов не называл, но речь, очевидно, идет о 2 трлн руб. нового госдолга. Но и это еще не все плохие новости: «чертик» вылезет именно в 2018 году, когда, констатировал Силуанов, неизбежно придется обсуждать повышение налогов, причем в ситуации как минимум стагнации и отсутствия роста реальных доходов населения.

Министр финансов Антон Силуанов

... И политический контекст

В принципе, ничего особенно нового: NT писал о такой перспективе еще в январе 2015 года. Причем это — умеренно оптимистичный, а не пессимистичный сценарий. Но стоит оценить контекст. Бюджет на 2016 год ровно потому и верстался лишь на один год — считалось, что 2016-й будет переходом от экономического обвала 2015-го к победоносному восстановлению в 2017-м и более или менее уверенному росту с новым президентским сроком. Теперь же выясняется, что до этого нового президентского срока еще нужно дожить. И все это — под анекдотическую публичную полемику высокопоставленных лиц из госбанков, Минэкономики и Центрального банка о том, есть ли в России экономический кризис или он уже закончился.

«Чертик» вылезет именно в 2018 году, когда, констатировал Силуанов, неизбежно придется обсуждать повышение налогов в условиях стагнации и отсутствия роста реальных доходов населения

Чисто технически, отметим, шансы, что из рецессии экономика выйдет во втором квартале 2016 года, реальны. Кто-то из вполне серьезных аналитиков (вроде бывшего министра финансов Алексея Кудрина) полагает, что летом 2016-го можно ожидать даже небольшого оживления деловой активности — в силу снижения издержек на заработную плату и удешевления активов как результата двукратной девальвации рубля. Однако большинство аналитиков, включая (хотя и неофициально) руководство Банка России, считают, что стагнация, а то и спад в 2016-м значительно более вероятны.

Однако все более нервное поведение Белого дома в октябре-ноябре в минимальной степени связано с ожиданиями плюса или минуса в динамике ВВП в ближайшие месяцы. Споры о том, пройден ли пик спада или он будет пройден вот-вот, в значительной степени схоластичны. Экономический кризис, в который РФ вошла в 2013 году, еще до обвала цен на нефть, крымско-донбасской авантюры и включения в сирийскую войну — это не острое заболевание по типу «азиатского гриппа» 1998 года, а хроническое, которое к тому же в силу чисто политических обстоятельств (в основном связанных с той же «державностью» и «национальной безопасностью») не собираются и не будут лечить. Накопление проблем происходит сейчас и будет происходить еще несколько лет, и именно об этом говорил Силуанов в Госдуме: «ничего просто так не пройдет, правительство недооценило масштаб экономической депрессии, сценария чудесного выхода из кризиса не существует». И, что важно, 3 декабря практически те же тезисы повторил в своем послании Федеральному собранию президент Владимир Путин.

Герман Греф, глава Сбербанка, 17 ноября 2015 года: «Все, что мы сейчас видим, — это масштабный банковский кризис».

Алексей Симановский, первый зампред ЦБ, 17 ноября 2015 года: «Никакого кризиса нет, а есть непростая, но рабочая ситуация».

Павел Медведев, финансовый омбудсмен, 17 ноября 2015 года (в интервью «МК»): «Еще есть возможность барахтаться и сдаваться рано. Но нужно признать, что кризис существует, и он тяжелый».

Алексей Улюкаев, министр экономики РФ, 23 ноября 2015 года: «По формальным показателям рецессия в экономике РФ завершилась».

Институциональная деградация

У происходящего есть формальный повод — Внешэкономбанк: дотянуть на накопленных ресурсах, делая вид, что ничего не происходит, российской власти не дает именно он. Удостоенный после кризиса 2008 года титула Банка развития, ВЭБ примерно с тех же времен перестал быть структурой, с которой ассоциируется развитие, и превратился в правительственно-президентский аккумулятор скрытых проблем. Напомним, ВЭБ — это банк без банковской лицензии, выполняющий помимо ряда исторических функций (например, обслуживание советского долга) ту же роль для корпоративного сектора, что и обычный крупный госбанк. Свобода от сверхжесткого регулирования ЦБ, на которое обречены обычные банки, и доступ к деньгам Фонда национального благосостояния позволяли ВЭБу в течение последних 6–7 лет скрывать на своем балансе проблемные активы, которые и по отдельности давно уничтожили бы среднего размера банк. Наиболее «токсичные» активы в портфеле ВЭБа — это кредиты на олимпийские стройки в Сочи, которые возвращены с гарантией не будут, но и помимо них на балансе Банка развития полно безнадежных вложений, сделанных по требованию власти — например, вложения в металлургический завод «Амурметалл»*. В целом цена вопроса для правительства — более 1 трлн рублей: мусор с баланса ВЭБа надо либо выкупать за бюджетные деньги, либо докапитализовывать банк на ту же сумму. Либо, что еще хуже, дожидаться, пока рейтинговые агентства не объявят ВЭБ рискованным заемщиком.

Отметим, проблема не нова: о том, что ВЭБ нуждается в докапитализации, глава банка Владимир Дмитриев говорил последние пять лет, и всякий раз и правительство, и администрация президента отмахивались от проблем Банка развития, поскольку находились более острые приоритеты. Осенью 2015 года наконец стало понятно — ВЭБ подождет еще полгода, после чего выбор будет очень простым: триллион наличными прямо сейчас или несколько триллионов убытков и начало разрушения учреждения с полувековой историей по итогам будущего финансового года. Эта мысль так поразила правительство, что немедля заговорили об отставке Дмитриева, будто она что-то может изменить.

Глава ВЭБ Владимир Дмитриев оказался в очень тяжелом положении

ВЭБ — это только один пример «накопления» проблем в экономике, характерного для такого типа кризиса. Банк России с 2014 года цинично, но эффективно использует ту же экономическую эпидемию в лицензированном банковском секторе для «расчистки» его от криминальных и де-факто несостоятельных структур, и в 2016 году этот процесс вряд ли замедлится — а любое банкротство банка является долгосрочной экономической потерей, даже если не брать во внимание чистые убытки клиентов. В весьма далеком от банковской сферы дорожном строительстве тот же процесс выглядит как отказ от развития дорожной сети при сохранении нагрузки на существующую и утрата транспортной связности — реальные расходы на транспорт товаров по стране будут расти в ближайшие 2–3 года независимо от того, что будет происходить с ВВП. Офисные здания и склады будут стоять полупустыми, начатые стройки станут невостребованными еще до завершения, производственные мощности — устаревать. И все это — как минимум в данных Росстата — может сопровождаться даже небольшим экономическим ростом.

Инвестиционный обвал

Именно так, по крайней мере в теории, должен действовать «медленный яд» инвестиционного обвала, составившего в первые три квартала 2015 года фантастические 15%. Бегство денег — это и является главной проблемой нынешнего кризиса, и сколь долго это бегство будет продолжаться, сказать невозможно. Потому что причина этого инвестиционного обвала отнюдь не только в падении цен на нефть с $120 до $45 за баррель. Причины — и Крым, и ДНР с ЛНР, и «деофшоризация» по требованию Кремля, и давно идущий распад системы управления, и новые достижения российских высоких чиновников на ниве коррупции, и еще масса факторов, сделавших «токсичной» деловую среду в России. Дешевая нефть в происходящем — лишь спусковой крючок кризиса, который был бы неизбежен в 2018–2019 годах, не случись обвала на углеводородном рынке раньше, причем кризис был неизбежен и при $100 за баррель.

Наиболее «токсичные» активы в портфеле ВЭБа — это кредиты на олимпийские стройки в Сочи, которые возвращены с гарантией не будут, но и помимо них на балансе Банка Развития полно безнадежных вложений, сделанных по требованию власти

Важно и то, что постепенно российский Белый дом начинает осознавать «культурную» составляющую этого инвестиционного обвала. Дело еще и в том, что с 2001 года бизнес в России всегда был уверен, что при всех проблемах, от Ходорковского до детей прокурора Чайки, растущие рынки в России деловому человеку гарантированы. С 2014 года можно расслабиться: новые инвестпроекты, в сущности, не нужны, теперь все будет, как всегда, очень скучно и почти бесприбыльно. К этому можно привыкнуть: так, в истории Аргентины есть несколько похожих эпизодов «засыпания» экономики страны, которые и определили ее сильное отставание от стран ОЭСР.

Чтобы выйти из «инвестиционного застоя», будет нужен не только другой инвестиционный климат, но и сильные социально-политические идеи — возможно, нынешнее идеологическое беснование в госаппарате связано с осознанием этого факта и пониманием того, что, в отличие от выборов или социологических опросов, экономическое благосостояние нельзя ни сфальсифицировать, ни заболтать.